Эта минута была очень благоприятна для того, чтобы нанести решительный удар Английскому двору: срок окончания всех его торговых трактатов с Россией наступал, и Англичан уже успели выжить из контор, которые им разрешено было устроить на берегах Каспийского моря. Первым движением Императрицы было предложить Французскому двору все те предметы, которые она хотела отнять у Англии. Это были: строевой лес, пенька, дёготь, мачты, рыбий жир, горчица, мёд, воск, медь, сталь, Украинский табак, Астраханские и Сибирские меха и пр.; всё это шло бы на обмен наших мануфактурных изделий. Англичане не могли бы никогда поправить дела и были бы принуждены к простому каботажу, которым они ограничивают деятельность других наций и Ганзейских городов.
Г-н Вольф, Английский банкир, получил приказание купить гинеями и разными взятками возобновление этих трактатов, если только на то согласятся; но Елисавета настаивала на своём намерении относительно Франции. Вследствие этого послан был курьер (во Францию), который только через три месяца привёз ответ. Ответ не оправдал ожиданий, и легко было заметить, что между Французскими финансистами были пенсионеры Англии. Они уверили главного контролёра, что всё это не могло состояться. Однако доказано, что такое новое условие придало бы новый блеск нашим мануфактурам и освободило бы нас от унизительной зависимости платить Англичанам шестнадцать миллионов за Виргинский табак, что укрепляло за ними преимущество входить в наши порты, даже во время войны, с парламентёром, и ввозить туда шпионов и переодетых офицеров (как это случилось в Ла Рошелле, во время войны в 1760 году). Россия предлагала нам доставлять свои товары через океан или Средиземное море и теми же путями получать наши. Императрица была очень недовольна тем, что мы теряли такую существенную выгоду и согласилась, вследствие нашего отказа, на заключение трактата с Англией, лишь на условии, чтобы срок трактата был трёхлетний, вместо девятилетнего, — в надежде, что Французский двор одумается. Г. де Лопиталь написал письмо, достойное посла — доброго гражданина, к тестю своему г. де Булоню, генерал-контролёру; но подкупленные государственные откупщики (fermiers-generaux) взяли верх и допустили Англичан возобновить прежние их права, которые ныне, более нежели когда-либо, подлежат спору.
Между тем граф де Броль, посланник короля нашего в Варшаве, открыл, что граф Понятовский, Польский министр в Петербурге вредит общему делу Вены и Версаля. Он поручил уговорить супругу дофина, чтобы она убедила короля Польского, своего отца, отозвать г. Понятовского, чего Императрица втайне желала. Вскоре ему был послан приказ оставить свой пост; но буря, которую это произвело при Петербургском молодом дворе, смущаемом интригами канцлера Бестужева, заставила Императрицу притвориться и отложить прощальную аудиенцию, которую она должна была дать Понятовскому. Все Французы были на дурном счету у Их Императорских Высочеств, и ропот их дошёл до Стокгольма и до г. маркиза Д’Авренкура (Французского посланника), который написал по этому случаю г. де Лопиталю очень дельную депешу. Он советовал нашему двору похлопотать о восстановлении на его посту этого Польского вельможи, прибавляя, что ему даже должно предложить перейти в нашу партию, обещая ему двойную субсидию против той, которую ему платит Англия; он присовокуплял, что это лучшее средство успокоить умы и воспользоваться тишиной для открытия всего без огласки. Кардинал де Берни, тогдашний министр иностранных дел, понял все последствия, проистекавшие от принятия мнения г. Д’Авренкура, и его преосвященство немедленно убедил в том короля. Супруга дофина опять написала к своему отцу; этот государь собрал senatus consilium, который послал новую верительную грамоту г. Понятовскому; она была адресована на имя господина Лопиталя, а он предупредил обо всём Императрицу, которая, по-видимому, одобрила такой образ действий.
Причины, восстанавливавшие наш двор против графа Понятовского, препятствовали мне несколько времени с ним видаться. Так как он всё ещё полагал, что ему придётся уехать в Польшу, то заказал Французскому живописцу г. Токе списать с себя портрет, чтобы оставить его Великой Княгине. Наш посол, будучи болен, передал мне новую верительную грамоту, которую выслали ему для вручения этому Посольскому вельможе, и я отправился, чтобы встретиться с ним как бы нечаянно в доме живописца, под предлогом визита г-же Токе. Первая встреча ограничилась простыми учтивостями; но я подал ему знак приблизиться ко мне, и когда мы очутились в конце одной галереи, я сообщил ему о данном мне поручении и объяснил, что у меня в кармане хранится для вручения ему, если он обещается действовать на общую пользу короля Польского, Вены, Франции и России. Я прибавил к тому, что честь быть свойственником королевы Французской, казалось, должна была бы обратить его рвение и его негоциации в пользу нашей партии. Он обещал всё с необыкновенным энтузиазмом и спросил меня, можно ли сообщить о том Великой Княгине; я отвечал ему, что уполномочен согласиться на это и что даже я дам верительную грамоту, чтоб показать её Её Высочеству, под условием, чтобы он пришёл обедать в маленьком кружке с г. послом и со мной, причём мы и условимся между собой обо всех статьях новых его обязательств. Живописец не остался в накладе, ибо это обстоятельство наполнило графа радостью. Всё условленное было выполнено, и сам он, в письме к г. кардиналу де Берни, подтвердил свою живую признательность, с уверениями самыми сильными и с подтверждением своим честным словом.
Эта перемена в участи Польского министра вскоре произвела переворот в нашу пользу и во мнении Великой Княгини, которая с неудовольствием смотрела на Французов по поводу отзыва её друга по вине г. де Броля. Свадьба фрейлины Разумовской с графом Нарышкиным, которой покровительствовала Великая Княгиня, подала ей повод пригласить г. Французского посла на праздники, приготовлявшиеся по этому случаю. Будучи болен, он не мог быть на них с нами; Её Императорское Высочество старалась доказать, насколько она сближается с Французским двором. Она просила меня послать за моей флейтой, и когда её принесли, то пригласила пять или шесть дам, особенно с ней дружных, Великого Князя и графа Понятовского и приказала мне следовать за ней в комнату, отдельную от галереи и других зал, где происходил маскарад, на котором было более трёх сот особ. Она сказала мне: “Я пожелала послушать вас здесь, потому что к превосходству вашего таланта не идёт шум, а я не хочу потерять ни одного звука из того, что вы так хорошо выражаете”. После нескольких арий, которые я старался исполнить как можно лучше, она имела любезность сказать мне, что мне не нужно утомляться и ей не следует употреблять во зло мою услужливость, к которой она ещё не раз прибегнет. Мы возвратились в бальную залу; там разыграли лотерею, и сама Великая Княгиня раздавала некоторые выигрыши; я получил на свою долю великолепный бант для шпаги. Перед ужином вошли пажи, неся серебряные вызолоченные вазы, наполненные маленькими билетами; это было для вынутия жеребьев к ужину, во время коего отменяется этикет, и царственные особы не соблюдают оного. Обыкновенно же стулья нумеруются: 1. 1., 2. 2. и т.д.; кавалер садится возле дамы, имеющей один нумер с ним. Судьба посадила меня по левую, а г. Понятовского по правую руку от Великой Княгини. С другой стороны сидела возле меня царевна Грузинская, говорившая только по-армянски (?). Великая Княгиня сжалилась над моим затруднительным положением и принимала иногда участие в разговоре. Французский метрдотель приказал подать мне несколько превкусных блюд, и моё величественное положение нисколько не помешало моему аппетиту и удовольствию пить очень хорошее Токайское вино. Праздник продолжался до трёх часов по полуночи. Великая Княгиня, прежде чем удалиться, поручила мне передать много любезностей г. де Лопиталю и наговорила их столько же о г. кардинале де Берни.
В течение нескольких дней всё поддерживалось в самом желательном виде; но известия, полученные мной из Польши, доказали, что происки, которые мы считали уничтоженными, возобновились сильнее, чем когда-либо, и что под цветочной поверхностью вырывалась бездна. Англия отозвала из Вены, — чтобы заменить им кавалера Вильямса, — благоразумного, осторожного и ловкого г. Кейта. Мы увидели его вдруг в Петербурге; он очень скоро оживил Англо-прусскую партию и повернул на прежнюю дорогу все интриги, нарушавшие спокойствие и виды Императрицы. Баронесса Скривен, интриганка, которую мне было поручено привлечь в нашу партию посредством доброго количества червонцев, продала мне часть секретов графа Понятовского, которого мы снова увидели агентом Английского двора и действующим тайно по воле графа Бестужева и его сторонников. Граф Воронцов, как верный и почтенный министр, собравший точные сведения обо всём что происходило, замечал скопление бури и счёл за нужное поторопиться предотвращением её. Страсть не рассуждать: Бестужев имел неловкость прервать всякие сношения, даже простой учтивости и приличия, с Французским послом, до такой степени, что этот первый министр ни разу не прислал осведомиться о его превосходительстве, впавшем в очень опасную хроническую болезнь, между тем как Императрица по десяти раз на день посылала к нему самых знатных вельмож своего двора и первого своего медика. Такая разница в поступках канцлера обнаруживала несомненно дух крамолы и партии и наконец вынудила графиню Воронцову приготовить прекрасную душу Государыни к справедливому подозрению, которое она должна была возыметь, и к принятию своевременных предосторожностей. Её Величество, узнавши обо всём, хотела ещё повременить, не желая находить виновных, особенно в лице своего Наследника и его супруги, призванных ею к престолу. Её убедили в том, что нужно было по крайней мере уличить графа Бестужева во всех его предательствах и коварных замыслах, какие он внушал особам, долженствовавшим следовать лишь внушениям нежности, уважения и признательности.
