Теперь он своим движением к Висле угрожал отрезать корпус Румянцева целиком и окончательно от главных сил русской армии, а ударом на северо-восток — полностью перерезать все коммуникации осаждающих. Выдвинувшийся как раз в этом направлении Платен в середине месяца занимает Шифельбейн и Регенвальде. В тылу пруссаков действует лёгкая конница русских под началом Берга, заменившего на этом посту Тотлебена, недавно арестованного за шпионаж в пользу Фридриха.

Но Берг всё никак не мог придать своей лёгкой коннице лёгкости — удачно пока действовал лишь один его подчинённый подполковник Александр Суворов, основные же силы Берга всё не могли обрушиться на Платена, упорно шедшего к Кольбергу. Вдогон Платену Бутурлин, кроме Берга, послал дивизию князя Долгорукова, но она отставала от пруссаков на два-три перехода.

В конце второй декады сентября Платен захватывает Керлин.

Румянцев посылает Долгорукову приказ:

   — Наступать на Керлин!

Это же указание получает и командир отряда Минстер, которого Румянцев направляет от своего осадного корпуса для взаимодействия с дивизией Долгорукова. Сам же он с полком пехоты следует за Минстером.

Казалось, Платен, попадающий в такие клещи, будет раздавлен, но всё обернулось иначе.

   — Ваше превосходительство, — доложил командир разведки Долгорукому, — прусс стоит лагерем под Керлином. Судя по кострам — намеревается заночевать!

   — Хорошо, капитан. Свободны. Вот видите, господа, — обратился командир дивизии к полковым командирам, — мы и догнали сего неугомонного Платена. А завтра с утречка навалимся на него — только пыль и останется!

   — Так точно! — дружно и браво согласились офицеры со своим начальником.

Наутро их всех ждало горькое разочарование — Платен, ночью разложив лагерные костры, тогда же и ушёл на соединение с корпусом принца Вюртембергского. Принц же одновременно с этим ударил по блокирующим его русским частям. Румянцев был вынужден повернуть назад, а Платен — в обход Минстера — прорвался в лагерь.

Общее количество осаждаемых, состоящее доселе из двенадцати тысяч корпуса Вюртембергского и четырёх тысяч непосредственно гарнизона, увеличилось ещё на десять тысяч сабель и штыков. Положение для Румянцева сделалось угрожающим, несмотря на то, что дивизия Долгорукова к нему всё же подошла и влилась в его корпус. Однако перевес был за пруссаками, сидевшими к тому же за стенами сильных долговременных укреплений.

Обо всём этом сразу же начали говорить подчинённые Румянцеву генералы, когда он собрал их на военный совет, дабы решить на нём, снимать ли блокаду и отступить или продолжать осаду? Для себя вопрос этот Румянцев решил давно и бесповоротно. Теперь же он хотел выслушать своих боевых помощников. Он чувствовал необходимость этого военного совета, так как понимал, что лучше сейчас переубедить и пересилить сомневающихся, чем оставить их в раздумьях и скрытом несогласии.

   — Господин генерал-поручик! — начал один из ближайших помощников Румянцева по осадному корпусу Леонтьев, сам по чину генерал-поручик, — военный совет единодушно считает, что при данном положении дел, то есть после воссоединения Плантена с корпусом принца Вюртембергского и гарнизоном полковника Гейде, дальнейшая осада нецелесообразна и даже опасна!

Леонтьев обвёл глазами собравшихся. Отовсюду ему одобрительно кивали. Румянцев, сидевший набычившись во главе стола, не поднимая глаз, глухо спросил:

   — Ваши доводы, ваше превосходительство?

   — Извольте, ваше высокопревосходительство. Доводы таковы: главнокомандующий господин фельдмаршал Бутурлин, кроме дивизии присутствующего здесь господина генерала князя Долгорукова, подкреплений ведь нам более не выделяет?

   — Вы забыли лёгкую конницу Берга...

   — Ваше превосходительство! Сия лёгкая конница не могла догнать пехоту Платена! К тому же при нашем положении осаждающих нам более кавалерии всё же, как мне кажется, уместна и надобна пехота!

   — Кавалериста можно спешить.

   — Это не значит сделать из него в сей же миг пехотинца. Ваши собственные деяния по обучению вверенных Вам войск как раз свидетельствуют именно об этом.

   — Вы забываете ещё одну мою мысль, столь же неустанно мною повторяемую: война учит быстро.

   — Но...

   — Господин генерал-поручик, оставим пока этот спорой ни о чём: всё равно, кроме Берга, ничего иного у нас нет.

   — Именно об этом я и говорю.

   — Я понял эту Вашу мысль. Продолжайте.

   — Хорошо. Далее: флот — по условиям погоды — скоро уйдёт, тем самым деблокировав Кольберг с моря, что позволит подвозить пруссакам припасы.

Румянцев быстро вскинул на Леонтьева глаза. Тот, не отводя взгляда от лица командующего, продолжал:

   — Я не останавливаюсь уже на соотношении сил. Просто хочу напомнить вашему превосходительству о рескрипте высокой Конференции относительно того, что паки произойдёт нечаянное соединение Платена с защищающими Кольберг, нам надлежит отходить на старые квартиры.

   — Это всё?

   — Нет, не всё, — вмешался Еропкин, последние минуты ерзавший от нетерпеливого желания вставить слово. — Противник, ваше высокопревосходительство, обладая преимуществом в кавалерии, восстановил связь со Штеттином, откуда черпает ноне припасы. А наш подвоз затруднён недостатком транспорта и опять-таки этой же кавалерией.

   — И ещё, господин генерал-поручик, — подал голос бригадир Брандт, — скоро зима, у нас уже много больных...

   — Надо отходить, Пётр Александрович, — перебил его Еропкин.

   — Ваше превосходительство, — с бешенством процедил Румянцев, — я просил Вас высказывать доводы, а не советы. Принимать решение буду я сам. У вас всё, господа?

Члены военного совета спокойно и непреклонно наклонили головы в знак подтверждения, что всё уже сказано и добавить, а уж тем более возразить, нечего.

   — Ну, что ж, господа, отвечу вам. Да, вы правы, неприятель превосходит нас числом. И он в укреплениях. Но ведь никто и не предлагает немедленный штурм! Ведь речь идёт об осаде! Прошу также не забывать, что припасов в Кольберге не так уж и много, и скоро неприятель будет испытывать недостаток в продовольствии и фураже.

Шёпот.

   — Да, я знаю ваши доводы — вы их только что мне высказали. Но зима ведь не только прогонит наш флот от Кольберга, она не даст возможности действовать и кораблям противника. Что же касается подвоза со Штеттина, то мы — и особенно при помощи господина Берга — в состоянии прекратить подобные сообщения. Мы осаждаем, и у нас в этом случае больше возможности манёвра. О нашем снабжении — кроме подвоза, магазинов — надо налаживать и реквизиции. Война затрагивает всех, включая и тех, на чьей земле она ведётся. Это разумно. Но реквизиции — не грабёж. Таким образом мы, соблюдая меру и обеспечив себя необходимым, лишим этого противника, который будет решать задачу: драться с нами или отступить. Надеюсь, вы знаете, как должно сражаться на открытой местности?

   — А холода, — снова повторил свой довод Брандт, — как быть с ними?

   — Будем готовиться к ним. Я уже говорил как-то генерал-майору Еропкину, что война — не карнавал, не парад и не манёвры. Она не должна зависеть от того, есть ли на небе солнце, или идёт дождь.

   — А как же быть с рескриптом, ваше высокопревосходительство, — со значением напомнил свой аргумент и Леонтьев.

   — Господин генерал-поручик! Господин генерал-фельдмаршал неоднократно получал рескрипты Её Величества. Ныне получаю их и я. И они все говорят об одном — России нужна победа. Мы сидим здесь к противнику ближе и видим его более, так что не грех нам и принять решение своим умишком, и принять его на себя. И мне кажется, ваше превосходительство, что доводы политические при делах военных — не самые лучшие. Они чреваты самыми непредвиденными последствиями — если отдаваться им с упоением. Побережём себя и дело. А в данном же случае они токмо хорошо показывают Вас: кто Вы и что Вы.

Леонтьев побагровел.

   — И последнее, господа. Ведя осаду, мы тем самым ослабляем на основном фронте Фридриха и даём возможность нашей главной армии решать задачи свои без оглядки на силы Вюртембергского и Платена, без боязни того, что король прусский может внезапно усилиться за их счёт. Я решил, господа, продолжать осаду. Мы слишком долго здесь пробыли и слишком много затратили сил, дабы после всего этого отступить ни с чем. Осада будет продолжаться, и крепость будет взята! Несмотря на все и всяческие противодействия — как со стороны противника, так и со стороны своих маловеров. Я призываю вас, господа, выполнять свой долг. Мы — солдаты, а стало быть, должны сражаться и побеждать! Для этого мы и нужны России. Все свободны, господа. Спокойной ночи.