– Нет-нет, не надо! – поторопилась остановить его Мунк. – У меня есть пачка печенья в заначке. На сегодня хватит.

Нордстрём широко улыбнулся ей.

– Солнце, у меня курево кончилось, так что мне всё равно надо выскочить, – сказал он, потрепав её по щеке.

Устало вздохнув, Луиза встала и отправилась в кабинет к Рёнхольту. Стены в коридоре были выкрашены в светло-зелёный цвет, и кто-то из сотрудников явно зачитывался комиксами, потому что по всей длине стены в покрытых лаком деревянных рамках висели чёрно-белые рисунки, изображающие всех самых знаменитых героев этого жанра. И только сейчас Рик обнаружила, что ровно напротив двери в её кабинет появился новый рисунок.

Крыса-поварёнок Реми из мультфильма «Рататуй». «Да уж, красота неописуемая!» – с иронией подумала Луиза, но всё же не удержалась от улыбки. Она никак не могла вспомнить, как зовут тех трёх следователей, что сидят в кабинетах дальше по коридору. Всё это были мужчины, и, видимо, кто-то из них и проявил креативность, предположила она.

– Нравится тебе? – спросил Эйк у неё за спиной.

– Нравится? – воскликнула Луиза. – Это не для того сделано, чтобы мне понравилось. А чтобы напомнить, что мне достался кабинет, в котором развелись крысы, так ведь?

– Ну нет, я так не думаю, – возразил её напарник, когда они двинулись дальше по коридору. – Это Олле нарисовал, и мне представляется, что это его подарок тебе в честь знакомства. Он очень здорово рисует и всем в отделе уже что-нибудь изобразил. Для меня он нарисовал Гуфи. – И Нордстрём показал рукой на свой прежний кабинет, возле двери в который висел портрет этого персонажа. – Олле дольше всех работает в нашем отделе, – продолжал он, – хотя Ханне и утверждает, что на самом-то деле он вполне мог бы неплохо жить, зарабатывая продажей картин. Но он рисует только в выходные или когда у него отгул.

Луиза с трудом могла представить себе человека, который был бы готов отвалить денег за героев комиксов в блестящих от лака рамках, но, возможно, она просто не входила в целевую группу любителей этого жанра.

– Понятно, тогда мне, наверное, нужно скорее идти сказать ему спасибо, – улыбнулась Рик, и тут к ним навстречу выскочила Ханне.

– Я только что перевела звонок на тебя, – сообщила она. – Звонит женщина и утверждает, что узнала ту, которую вы объявили в розыск.

– Вы должны понять, с тех пор столько лет прошло… – неуверенно начала позвонившая, когда Луиза сняла трубку.

– Но вы узнаёте её лицо на фотографии? – торопливо спросила Рик, чтобы помочь женщине справиться со смущением.

– Да, пожалуй, – ответила та. – Я в своё время знала маленькую девочку, у которой лицо было изуродовано таким шрамом. И мне кажется, что и черты лица с другой стороны я тоже узнаю́.

– Замечательно, что вы нам позвонили, – сказала Луиза и попросила женщину назвать свои имя и номер телефона.

– Агнета Эскильсен, – представилась та и добавила, что живёт она на Халленслевском шоссе, возле Гёрлева.

– Так вы, значит, встречались с той женщиной, которую мы разыскиваем? – уточнила Рик и попросила Агнету рассказать всё, что ей было об этом известно.

– Да, но тогда она была ещё маленькой девочкой, – начала Эскильсен свой рассказ. – Я как раз попробовала сосчитать, когда это было. Лисеметте появилась в Элиселунде где-то году в шестьдесят пятом. Я это помню, потому что я сама тогда работала в четвёртом отделении, и там как раз содержались самые маленькие. Детям было около трёх лет.

– Элиселунд? – перебила её Луиза, одновременно записывая, что покойная, значит, родилась в 1962 году. – А что там такое?

– А это был такой интернат для умственно отсталых, – пояснила Агнета Эскильсен. – Ну теперь-то их, конечно, называют отстающими в развитии, но тогда называли так. Это заведение находится под Рингстедом. Я там работала санитаркой, – добавила она и продолжала как бы в задумчивости: – Я теперь уж и не вспомню, как называется местность, где расположен интернат, но, во всяком случае, там есть такое довольно большое озеро, в сторону которого это заведение и обращено фасадом. Если у вас есть карта, то найти будет легко.

Так, значит, она была пациенткой интерната для умственно отсталых, отметила про себя Луиза и кивнула. Это соответствовало результатам сканирования мозга, проведенного Флеммингом.

– А вы не припомните чего-нибудь о её родителях? – задала Рик новый вопрос. – Они были местными жителями?

– Этого я, к сожалению, не помню.

– Нам бы очень хотелось найти её родных, – объяснила Луиза, чтобы лишний раз напомнить женщине, как важно, чтобы она постаралась вспомнить всё, что может.

В трубке было тихо, и сотрудница полиции подумала, что Эскильсен старательно напрягает память, но когда та в конце концов снова заговорила, её голос зазвучал несколько более резко.

– Вы же должны понимать, – начала она, – что многие из этих детей, попав в наше заведение, не виделись со своими отцом и матерью. Да большинство из них никогда больше не встречались с родителями, так что нам и ни к чему было знать, как их зовут. Таких пациентов называли «забытыми детьми».

– Но семья же не могла отказаться от своего ребёнка только потому, что он помещён в специальное заведение? – возразила Луиза.

– Почему же, некоторые отказывались, – отозвалась Агнета и уточнила, что многие родители предпочитали скрыть, а то и на самом деле забыть, что произвели на свет неудачного ребёнка. – И им совсем не хотелось приезжать в интернат. Но бывало и так, что родителям советовали прервать контакт с размещённым у нас ребёнком, потому что их встречи не приносили ничего, кроме неприятностей. Дети нервничали, расстраивались, когда их папа с мамой уезжали домой, так что и для детей, и для родителей было лучше вообще не видеться.

– Вы на самом деле так думаете? – вырвалось у Рик. То, что рассказывала её собеседница, казалось ей совершенно бесчеловечным. Ей трудно было поверить в то, что можно бросить своего собственного ребёнка из-за того, что он не сумеет оправдать родительских ожиданий.

– Меня никто не спрашивал, что я об этом думаю. Тогда везде так было.

– Так, значит, девочка не общалась со своими родителями? – спросила Луиза.

– Я вам точно не могу сказать, как там всё было в этом случае, – призналась Агнета. – Но что-то не могу припомнить, чтобы её кто-нибудь навещал. Правда, может, я и ошибаюсь.

И она замолчала.

– А её фамилию вы не помните? – продолжила расспрашивать её Рик.

– Нет, к сожалению.

– Но кто-то должен же был знать фамилию её родителей? – снова попыталась узнать хоть что-то Луиза, имея в виду службу опеки или руководителя заведения.

– Да, – согласилась Эскильсен. – Это всё записывалось в истории болезни, но нас-то, тех, кто там работал, это вовсе не интересовало.

– А эти истории болезни ещё существуют?

– Да, такие документы всегда сохраняют в архиве, но я не знаю, можно ли получить доступ к таким старым делам. В моё время старые медицинские карты относили в подвал и там и хранили. Нам там попадались истории болезни ещё восемьсот шестидесятых годов, когда в Элиселунде появились первые пациенты. Некоторые из самых старых карт наверняка уже выставлены в музее.

– Это в каком музее? – не поняла Луиза.

– Да там же, у нас, – ответила Агнета с некоторым даже раздражением из-за того, что её собеседница так мало знала об этом заведении. – Когда в восьмидесятом году была расформирована Служба опеки над умственно отсталыми, многие из строений Элиселунда пришли в запустение. В наше время используется только главное здание – его переоборудовали под центр дневного пребывания лиц с ограниченными возможностями. Почти все остальные строения так и пустуют, но я где-то читала, что бывшую прачечную переоборудовали в музей, где выставлено разное оборудование, ну и всякие другие вещи, которыми на протяжении десятилетий пользовались в интернате. Например, я помню, что в нашем здании стояла такая специальная клетка для буйнопомешанных – её наверняка перенесли в музей. Но, к счастью, сумасшедших в такие клетки давно уже не сажают.