Кроме того, можешь быть на все сто уверен – лейтенант не войдет без тебя в катер, пока ты жив. Баги в этой войне брали пленных, но Дикобразов Расжака среди них не было.

Ну а Джелли был нам матерью, он всегда был с нами и заботился о нас, но ни в коем случае не баловал. Он не докладывал лейтенанту о наших проступках – и среди Дикобразов никого не отдавали под трибунал и даже никого не выпороли. Джелли даже наряды вне очереди назначал не часто, у него были другие методы наказания. На ежедневном осмотре он мог оглядеть тебя с ног до головы и просто сказать:

– На флоте ты бы смотрелся неплохо. Почему бы тебе не оформить перевод?

И это действовало, ведь у нас считалось, что матросы космофлота спят, не снимая формы, и никогда не моются ниже воротничка.

Но Джелли не занимался дисциплиной среди рядовых, он поддерживал дисциплину среди своих сержантов и капралов и предоставлял им делать то же самое в отношении нас. Командиром моего отделения был Рыжий Грин. После пары вопросов, когда я понял, как хорошо быть Дикобразом, я задрал нос, почувствовал себя большим человеком и сказал кое-что Рыжему поперек. Он не доложил об этом Джелли – просто отвел меня в умывальную и задал мне трепку «средних размеров», после чего мы стали лучшими друзьями. Именно он позже рекомендовал меня на повышение.

На самом деле мы не могли знать, спят ли матросы в одежде, – мы держались своей части корабля, а они – своей, потому что они, показываясь у нас, не встречали теплого приема, если были не при исполнении, – в конце концов нельзя же якшаться с кем попало, так? У лейтенанта имелся кабинет во флотской части, но там мы практически не бывали, за исключением дежурств, да и то редко. Мы ходили в носовую часть нести охрану, потому что «Роджер Янг» был кораблем смешанным: капитан и пилоты – женщины, и еще несколько женщин – флотских; за тридцатой переборкой ближе к носу была женская часть – и два вооруженных МП день и ночь несли вахту у двери туда. В бою эта дверь, как и все гермодвери, задраивалась наглухо; броска никто из нас не пропускал.

Офицеры на дежурстве имели право заходить за тридцатую переборку, и все офицеры, включая лейтенанта, ели в тамошней смешанной столовой. Однако они там не задерживались, только ели и выходили. Может, на других корветах и по-другому, но на «Роджере Янге» было принято так. И лейтенант, и капитан Деладрие хотели, чтобы на корабле все было в порядке, – и так оно и было. И все-таки нести охрану было привилегией. Вроде как отдыхом – стоишь у двери, оружие наготове, пятки вместе, хорошо… И не думаешь ни о чем… Разве что становится теплей на душе при мысли, что сейчас, если повезет, ты можешь увидеть создание женского пола, пусть даже ты не имеешь права заговорить с ней не иначе, как по делу. А однажды меня даже вызвали в кабинет капитана, и она говорила со мной – так вот посмотрела прямо на меня и сказала:

– Передайте это, пожалуйста, главному механику.

Кроме чистки, в мои ежедневные обязанности по кораблю входило обслуживание электронного снаряжения под наблюдением «падре» Мигелаччо, командира первого полувзвода, примерно так я раньше работал под руководством Карла. Броски происходили не часто, и все каждый день работали. Если уж человек совсем ничего не умел, то драил переборки, которые, помнится, никогда не были настолько чистыми, чтобы это устраивало сержанта Джелала. Все шло по правилам МП – все дерутся и все работают. Нашим главным коком был Джонсон, сержант второго полувзвода, здоровенный дружелюбный детина из Джорджии – той, что в западном полушарии, не путайте, и поваром он был замечательным. К тому же у него всегда можно было что-нибудь выклянчить – он сам любил перекусить между приемами пищи и не видел причин отказать в этом другому.

Заботами падре, возглавляющим одно отделение, и кока, возглавляющим другое, мы всегда были в полном порядке – и душой и телом. Но если, скажем, оба попадут в переделку – кого из двух пойти выручать? Мнения по этому поводу расходились, возникали постоянные споры, но окончательное предпочтение так и не определилось.

«Роджер Янг» постоянно был в деле, и мы совершили немало бросков, все в разные места. Каждый бросок отличался от других ровно настолько, чтобы баги не могли раскусить схему нападения. Но спланированных крупных боев больше не было; мы занимались одиночными набегами, рейдами и патрулированием. На самом деле Земная Федерация была не способна на масштабные действия – операция «Багхауз» стоила нам слишком много кораблей и слишком много обученных солдат, необходимо было время, чтобы выправиться и обучить побольше народа.

В то же время маленькие быстрые кораблики – среди них «Роджер Янг» и другие корветы – пытались быть сразу везде, выбить врага из равновесия; наносили удар, а затем уходили. Мы, конечно, несли потери и латали дыры, когда ходили на Санктори за новым запасом капсул. Меня все еще трясло перед бросками, но на деле они шли не так уж часто, и на Земле мы оставались недолго. А между бросками день за днем проходила корабельная жизнь с Дикобразами.

Это был счастливейший период в моей жизни, хотя я этого и не сознавал, – просто жил, как все, и наслаждался жизнью.

И все было отлично, пока не погиб лейтенант.

Похоже, во всю мою жизнь не было мне так плохо.

Для горя у меня имелась еще и личная причина – моя мама была в Буэнос-Айресе, когда баги разрушили его.

Я узнал об этом, когда мы в очередной раз пришли на Санктори за капсулами и почтой – мне пришло письмо от тети Элеоноры. Она не указала, что письмо – на дальнее расстояние, и шло оно очень долго, будто своим ходом. Там было три строчки, и все – сплошные упреки. В общем, она обвиняла меня в смерти мамы. То ли я был виноват в том, что служу в армии и должен был предотвратить рейд багов, то ли она чувствовала, что мама поехала в путешествие из-за того, что меня не было дома, а я должен был быть, – понять было невозможно; и то и другое было в одной и той же фразе.

Я порвал письмо и постарался забыть о нем. Я решил, что оба родителя мертвы – ведь отец не отпустил бы маму одну в такую дальнюю поездку. Тетя Элеонора об отце не писала, но она не упомянула бы о нем в любом случае – ее привязанности были направлены исключительно на сестру. Я был почти прав: потом я узнал, что отец хотел ехать с мамой, но что-то его задержало, и он остался, с тем, чтобы вылететь следом через день. Но об этом мне тетя Элеонора не написала.

Через пару часов меня вызвал лейтенант и мягко спросил, не хочу ли я остаться на Санктори, пока корабль не вернется из очередного похода. Он сказал, что у меня накопилось довольно много выходных и я заодно могу использовать их. Не понимаю, откуда он узнал о моей потере, но он узнал все-таки. Я отказался и поблагодарил его, сказав, что предпочту подождать и использовать выходные вместе со всеми ребятами.

И я рад, что так поступил. Если бы я остался, то не был бы с лейтенантом, когда он погиб… а если так, то лучше бы мне и на свет не рождаться. Все произошло очень быстро и как раз перед возвращением. Парень из третьего отделения был ранен – не тяжело, но подняться не мог; ПКПВ пошел на помощь – и ему тоже досталось. Лейтенант, как обычно, тут же все заметил, наверное, проверил их состояние по своим приборам – теперь уже не узнать. Вначале он убедился, что ПКПВ еще жив, а затем подобрал обоих – по одному в каждой руке скафандра.

Он протащил их последние двадцать футов и передал в катер, остальные уже были на борту, оборона снята, и в него попали – насмерть.

Я нарочно не называю имен этих ребят – лейтенант пошел бы на помощь любому из нас или всем сразу – пока сам жив. Рядовым мог быть я – неважно. Какая разница, если нас покинул глава семьи… Глава семьи, носящей его имя, отец, сделавший нас теми, кто мы есть.

После того как лейтенант ушел от нас, капитан Деладрие предложила сержанту Джелалу перейти обедать в столовую на носу, вместе с другим начальством. Но он извинился и отказался. Видели вы когда-нибудь вдову, содержащую семейство так, будто глава семьи просто ненадолго ушел и сейчас вернется? Таков был и Джелли. Он только стал строже с нами, а его обычное «лейтенанту это не понравится» было большим, чем может выдержать человек. Джелли и говорил это нечасто.