Но я хочу еще добавить, что от тебя ужасно давно не было никаких известий. Наверное, будет лучше, если ты пока что будешь писать мне на адрес тети Элеоноры. Она сразу же мне передаст, а в другие руки письмо твое не попадет. Понимаешь?

Тысячу раз целую моего маленького, твоя мама».

Я все отлично понимал – и если отец не может плакать, то я могу. Я и заплакал…

…и, наконец, заснул. И тут же нас подняли по тревоге! Мы – весь полк – рванули на стрельбище и провели учения – без боеприпасов, но с прочей выкладкой, включая вставляемые в ухо рации. Стоило нам рассыпаться цепью и залечь, раздалась команда: «Замри!»

Так нас продержали не меньше часа. Мы сдерживали даже дыхание. И даже шепот показался бы криком! Кто-то подобрался ко мне сзади и пробежал прямо по мне – койот, наверное. Все мы жутко замерзли, но мне было уже наплевать – я знал, что все это в последний раз.

На следующее утро я даже не слышал побудки. Впервые за эти недели меня вышвырнули из койки, и я с неохотой потащился на построение. До завтрака все равно бесполезно начинать это дело с увольнением, ведь вначале нужно доложиться Зиму. Но он и на завтрак не явился. Я попросил у Бронски разрешения обратиться к командиру роты, он сказал: «Конечно, давай» и даже ни о чем не спрашивал.

Но обратиться к тому, кого нет, невозможно. После завтрака нас погнали в ежедневный марш-бросок, а Зима я так и не увидел. В расположение части мы должны были вернуться вечером, так что обед нам привезли вертолетом. Неожиданная роскошь, ведь невыдача перед маршем полевых рационов означала тренировку в голодании – то есть хоть с голоду помирай, если не спроворишь сам себе чего-нибудь, – а я на этот раз протормозил.

Вместе с рационами прибыл сержант Зим и привез почту – что неожиданной роскошью не было. По крайней мере для Мобильной Пехоты – тут тебя могут обделить едой, водой, сном и чем хочешь еще, и даже без всякого предупреждения, но личные письма доставят при первой возможности – если обстоятельства позволяют. Это уже – твое, тебе доставят их первым же транспортом, и можешь читать в любую подвернувшуюся минутку, хоть и на маневрах. Впрочем, ко мне это имело мало отношения. За исключением пары писем от Карла да еще маминого, мне, кроме всяких реклам, ничего не приходило.

Я не помышлял ни о каких письмах, но Зим неожиданно назвал и меня. Я прикинул, что сейчас не время заговаривать с ним об увольнении – зачем давать ему повод для вздрючки у всех на виду, лучше подождать и обратиться к нему в штабе. Я был здорово удивлен, когда услышал свою фамилию. Подбежал и получил письмо.

И тут удивился еще сильнее – письмо было от мистера Дюбуа, моего преподавателя Истории и Философии Морали. Такого я ожидал меньше, чем письма от Санта-Клауса!

Когда я прочел письмо, мне все еще казалось, что это ошибка. Проверил адрес и убедился, что письмо все же адресовано мне, написано для меня и никого другого.

«Дорогой мой мальчуган!

Наверное, следовало написать тебе раньше, чтобы выразить мое удовольствие и гордость – ведь ты не только пошел служить, но пошел служить туда, где служил я сам. Однако это не было удивительно мне: я ждал от тебя такого поступка – исключая разве что выбор рода войск. Такие плоды наша работа приносит не часто. Они могут быть гордостью для всякого учителя. Мы вынуждены перемывать груды гальки и песка, чтобы найти самородок, но такая находка воздает нам сторицей!

Сейчас тебе, должно быть, уже ясно, почему я не написал сразу. Множество молодых людей отсеиваются при начальной подготовке – и совсем необязательно натворив что-нибудь серьезное. Я ждал (у меня свои каналы для получения сведений), что ты не преодолеешь перевал (как нам всем знаком такой перевал!), и хотел быть уверен, что теперь ты продолжишь службу до конца – если не помешает болезнь либо несчастный случай.

Сейчас для тебя настала самая трудная пора – не физически, физические трудности ты уже прошел, но самая трудная духовно. Глубокие духовные изменения, переоценка ценностей необходимы для превращения потенциального гражданина в реального. Или, вернее сказать, ты уже прошел сквозь самое тяжелое, и дальнейшие препятствия – чем дальше, тем выше, – ты одолеешь. Перевал твой пройден – зная тебя, парень, я думаю, что выждал достаточно, чтобы быть уверенным в этом, в противном случае ты был бы уже дома.

Добравшись до этой духовной вершины, ты чувствуешь нечто новое. Возможно, ты не можешь найти подходящих слов для этого (я на твоем месте не мог). Раз так, ты, наверное, позволишь своему старшему товарищу подсказать тебе эти слова. Высшее предназначение любого мужчины – заслонить своим бренным телом любимый дом от такого несчастья, как война. Слова эти, конечно, принадлежат не мне, о чем ты, возможно, догадался. Основные истины не подвержены действию времени, и, несмотря на все изменения в нашем мире, человеку вовсе не обязательно формулировать их заново. Эти истины непреложны где бы то ни было, для всех людей, времен и народов.

Очень хотелось бы получить твой ответ; если сможешь уделить старику несколько драгоценных минут, напиши. А если случится тебе встретить кого-нибудь из старых моих товарищей – горячий им от меня привет!

Удачи, пехота! Я горд тобой!

Жан В. Дюбуа, подполковник МП в отставке».

Подпись поразила меня не меньше, чем письмо. Этот высокомерный дед – подполковник! Вот это да; а наш комполка – всего майор! В школе мистер Дюбуа никогда не говорил ни о каких званиях. Мы-то думали (если вообще об этом думали), что он был капралом или кем-то вроде этого и, потеряв руку, перевелся на легкую работу – преподавать предмет, по которому ни экзаменов, ни зачетов, только приходи и слушай. Конечно, мы знали, что он ветеран, ведь Историю и Философию Морали может преподавать только гражданин… Но МП! А с виду не похож. Худощавый, подтянутый, вроде учителя танцев – вовсе не похож на нас, обезьян… И все же он сам именно так подписался. На обратном пути в лагерь у меня не выходило из головы это поразительное письмо. Оно вовсе не похоже было на то, что мистер Дюбуа говорил нам в классе. То есть я не имею в виду, что оно опровергало его лекции, отличался только тон. И вообще – с чего это подполковник называет необученного рядового «товарищем»? Когда он был просто «мистер Дюбуа», а я один из его учеников, он, казалось, даже не замечал меня. Разве что однажды уколол намеком на то, что у меня слишком много в кармане и слишком мало в голове. (Ну да, мой старик вправду мог бы купить всю школу с потрохами и подарить мне на Рождество. Кого это должно волновать?)

В тот раз он завелся насчет «стоимости», сравнивая учение Маркса с ортодоксальной теорией «прагматизма». Мистер Дюбуа говорил:

– Разумеется, определение стоимости, данное Марксом, просто нелепо. Вся работа, вложенная в комок грязи, не превратит его в яблочный пирог. Комок грязи и останется комком грязи, стоимость которого – ноль. Больше того: неумелая работа даже может понизить стоимость. Бесталанный повар превратит тесто и свежие яблоки, обладающие стоимостью, в несъедобную массу, стоимость которой – ноль. И напротив, искусный повар, мастер, из тех же компонентов изготовит кондитерское изделие стоимостью гораздо выше ординарной. И затратит на это не больше усилий, чем заурядный повар на заурядное лакомство.

Даже такие кухонные иллюстрации сводят теорию стоимости Маркса на нет (а ведь из этой ложной посылки возникает грандиознейшее мошенничество, имя коему – коммунизм) и подтверждают истинность проверенной временем теории общественной пользы.

Дюбуа покачал пальцем.

– Тем не менее – проснитесь там, молодой человек, вернитесь в класс! – тем не менее сумбурная древняя мистификация под названием «Дас Капиталь», несмотря на всю свою напыщенность, искажение фактов, путаницу и нервозность, а также полную ненаучность и алогичность – тем не менее это помпезное жульничество Карла Маркса несет в себе зародыш очень важной истины. Если бы он обладал аналитическим умом, то мог бы сформулировать первое адекватное определение стоимости… и тем самым – уберечь нашу планету от многих бед.