Облегченное дежурство заключалось в том, что меня в качестве ординарца приставили к командиру батальона. Поначалу я из кожи вон лез, чтобы произвести хорошее впечатление. Но выяснилось, что от меня требуется только сидеть смирно, держать язык за зубами и не мешать. А значит, у меня появилось время посочувствовать собственной персоне – раз уж нельзя было просто пойти спать.

Но сразу после обеда мне стало не до сна. Явился сержант Зим и с ним еще трое. Зим, как всегда, был свеж и опрятен, однако выражением лица в точности напоминал Смерть на коне бледном. Под правым его глазом была приличная отметина, обещавшая превратиться в порядочный синяк. Выглядело все это совершенно фантастически. Остальные трое были ребятами из нашей роты. Посредине стоял Тед Хендрик. Он был грязен – правильно, рота ведь в поле, на учениях… Степь здешнюю никому не пришло в голову помыть; бывало, ползешь по ней на животе – тонну грязи на себя соберешь. Губы Теда были разбиты, на подбородке – кровь и на рубашке – тоже. Пилотки на нем не было. Он дико озирался вокруг.

Оба парня, стоявшие по бокам, были при автоматах, Хендрик же – безоружен. Один автоматчик был из моего отделения, он подмигнул мне украдкой, так, чтобы никто не видел. Был он взволнован и горд.

Капитан Френкель удивился:

– Что это значит, сержант?

Зим вытянулся по стойке «смирно» и ответил, будто по бумажке:

– Сэр, командир роты «Эйч» докладывает командиру батальона. Дисциплинарное дело. Статья девять-один-ноль-семь. Неповиновение командиру и нарушение установки во время учебного боя. Статья девять-один-два-ноль. Игнорирование приказа при тех же обстоятельствах.

Капитан Френкель был озадачен:

– И вы пришли с этим ко мне, сержант? В официальном порядке?

В жизни не видел, чтобы человек смутился настолько, чтобы и лицо его, и голос полностью потеряли всякое выражение, но Зиму это удалось.

– Сэр… Если капитану угодно… Этот человек отказался от административного взыскания и настаивал на встрече с командиром батальона.

– Вижу. Он у вас прямо юрист. Ладно, сержант. Я все еще ничего не понимаю, но такое право он имеет. Каков был приказ и установка?

– «Замри», сэр.

Я взглянул на Хендрика и подумал: «Ох-ох-хо, кру-техонько! По команде «замри» следует брякнуться на землю, используя любое укрытие, и ЗАМЕРЕТЬ – не двигаться вовсе, даже бровью не шевелить, пока команду не отменят. Или то же самое, но уже в укрытии. Нам рассказывали истории о том, как людей ранило в положении «замри»… и они умирали молча и без единого движения».

Брови Френкеля взлетели вверх:

– А после?!

– То же самое, сэр. После самовольного нарушения установки – неповиновение приказу к ее выполнению.

Капитан Френкель нахмурился:

– Фамилия?

– Хендрик Т. С., – ответил Зим. – РН-семь-девять – шесть-ноль-девять-два-четыре.

– Хоро-ош… Хендрик, вы лишаетесь всех прав сроком на тридцать дней. Кроме того, вы должны безотлучно находиться в своей палатке, за исключением выполнения нарядов, приема пищи и санитарных нужд. Ежедневно по три часа – наряды начальника охраны – час перед отбоем, час перед подъемом и час во время обеда и вместо обеда. Ваш ужин будет состоять из хлеба и воды – хлеба, сколько сможете съесть. Десять часов дежурства каждое воскресенье. Во время наказания вам разрешено отправлять религиозные ритуалы согласно вероисповеданию.

«Ох, йо, – подумал я. – На полную катушку!»

Капитан Френкель продолжал:

– Хендрик, единственная причина мягкости примененного к вам наказания – тот факт, что для более строгого взыскания вас следует отдать под трибунал… а я не хочу, чтобы на вашей роте появилось пятно. Свободны.

Он опустил взгляд к бумагам на столе. Инцидент был исчерпан…

…Но Хендрик завопил:

– Вы даже не выслушали МОЮ версию!

Капитан поднял взгляд.

– О, извините. У вас имеется своя версия?

– Еще как имеется! Сержант Зим нарочно издевался надо мной! Он все время, пока я здесь, гоняет меня не переставая! Он…

– Это – его работа, – холодно заметил капитан. – Вы отрицаете два обвинения, выдвинутые против вас?

– Нет, но… Он ведь не сказал вам, что я лежал на муравейнике!!!

Френкель поглядел на него с отвращением:

– Вот как. Значит, вы предпочитаете, чтобы вас и, возможно, ваших товарищей убили всего лишь из-за нескольких паршивых муравьев?

– Почему же «нескольких»? Их сотни там были! И жалят…

– Вот как? Юноша, послушайте, что я вам скажу. Будь это хоть гнездо гремучих змей, вы должны были выполнять приказ – «замри». Приказ один для всех.

Френкель сделал паузу.

– У вас еще есть что сказать в свое оправдание?

Хендрик стоял с открытым ртом:

– Конечно! Он ударил меня! Он занимался рукоприкладством! Тут их много ходит с этими дурацкими палками, и так и норовят по заду стегнуть или меж лопаток, да еще смеются – не расслабляйся, мол. Ладно, пусть! Но он занимался рукоприкладством – сбил меня с ног и завопил: «Замри, шут ты гороховый!» Что вы об этом думаете?

Капитан Френкель взглянул на свои руки, затем опять на Хендрика.

– Юноша, вы находитесь во власти распространенного среди штатских заблуждения. Вы уверены, что старшему по званию не положено «заниматься рукоприкладством», как вы это определили. Для других обстоятельств это верно – скажем, в театре или в магазине у меня не больше права ударить вас, конечно, если вы относитесь ко мне подобающим образом, чем у вас – ударить меня. Однако когда мы находимся при исполнении служебных обязанностей, все обстоит иначе.

Капитан развернулся в кресле и указал на несколько книг большого формата.

– Все это – законы, по которым мы живем. Вы можете просмотреть каждую статью в этих книгах, любое решение трибунала, проходящее по этим законам, – и не найдете ни единого слова или хотя бы намека на то, что старший по званию не может заниматься рукоприкладством или применять любой другой вид силового воздействия на вас при исполнении служебных обязанностей. Хендрик, я, например, могу сломать вам челюсть… но отчитываться в необходимости этого действия буду только перед старшим по званию. Никакой ответственности перед вами я не понесу. Бывают обстоятельства, в которых старший по званию – независимо от того, офицер он или только капрал, – не только имеет право, но даже обязан убить подчиненного ему офицера или рядового – без промедления, а возможно, и без предупреждения. И он не только не будет наказан, но даже поощрен. Например, как пресекший опасное малодушие перед лицом врага.

Капитан пристукнул по столу.

– Теперь – о стеках. Они используются по двум причинам. Во-первых, отличают человека, которому следует подчиняться. Во-вторых, они предназначены для того, чтобы с их помощью возможно скорее добиваться от вас желаемого результата. Вы можете не беспокоиться, серьезного вреда стеки – в опытных руках – вам не причинят. Такой удар даже не слишком болезнен, однако сберегает массу времени и слов. Скажем, вы не намерены подниматься в гору. Дежурный капрал может долго уговаривать вас: «Ну очень нужно, сладенький мой, вот честное-расчестное, нужно! Да и не желаешь ли завтрак в постельку?» – если бы, конечно, армия могла бы приставить к каждому из вас по капралу в качестве няньки. Мы не можем себе этого позволить, а поэтому капрал просто подстегнет вас и поторопится дальше – вы у него не один. Конечно, он мог бы просто дать вам пинка, тем более что и устав ему этого не запрещает, а эффект тот же. Однако генералы по тренингу и дисциплине считают, что так гораздо пристойнее – и для дежурного капрала, и для вас, вынужденного пробудиться от сна под воздействием безличного авторитета Хлыста. Того же мнения придерживаюсь и я. Однако наше с вами мнение здесь роли не играет; так положено.

Капитан Френкель вздохнул.

– Хендрик, все это я вам разжевываю исключительно потому, что бесполезно наказывать человека, не объяснив, за что он наказан. Вы были плохим мальчишкой – я говорю «мальчишкой», потому что мужчиной вы еще не стали. Однако мы продолжим попытки вырастить хорошего мужчину из плохого мальчишки. И просто удивительно, как вы бледно выглядите сейчас! В свою защиту вам сказать нечего, хоть немного облегчить наказание нечем; вы вовсе не знаете, что к чему, – даже слабого представления об обязанностях солдата не имеете. Вот как по-вашему, почему с вами обращаются «жестоко»? Я хочу, чтобы вы во всем разобрались. Может быть, даже выяснится нечто такое, что послужит вам хоть частичным оправданием, хотя лично я подобных обстоятельств пока не представляю.