Вот так и живут недавно ещё соседствовавшие крестьянские семьи, избравшие разные жизненные пути и ставшие презирать одна другую. Мерсикающий доволен тем, что из грязной (зимой - со скотом) избы выбрался в закуток городской квартиры и вместо тяжёлой работы на земле оказывает физически лёгкие услуги барину. Его презрение к оставшимся в деревне крестьянам, видимо, в первую очередь служит средством психологической защиты: да, я не справился с мужицкой работой, но зато я всегда сыт, обут - одет, не то, что вы, по-прежнему копающиеся в навозе и от Рождества до нови питающиеся "пушным" хлебом. А чем порождено презрение оставшегося в деревне мужика к преуспевшему мерсикающему? Это как отношение воюющего солдата к дезертиру, или тут есть и элемент скрытой зависти?

"Попасть на линию! - для этого нужно не дело делать, а только уметь подладить начальнику или барину, попасть на линию - вот заветная мечта. Суметь подладить! - вот на что устремляются все способности и ради чего не пренебрегают никакими средствами, например, жениться для барина! (Видимо, имеется в виду что-нибудь похожее на ситуацию, как в повести Куприна, когда человек формально женится, на деле отдавая свою жену барину в любовницы.) Это характерно для мужика, бросившего землю. Бросив землю, он как будто теряет всё, делается лакеем!"

Это-то превращение понятно: не угодил мерсикающий барину - и лишился лакейской должности. Ну, и куда ему податься - теперь уже с женой, которая гнушается мужицкой или, точнее бабьей работой, и с детьми, воспитанными как панинята... Лакейские-то должности на земле не валяются, такую надо искать без гарантии, что найдёшь.

Энгельгардт прослеживает процесс нравственной и умственной деградации такого преуспевшего бывшего мужика. Оказывается, он тот же, что и у дворянина, женившегося без любви ради богатства. Социальное положение разное, но человеческая природа-то одна:

"В таких, попавших на линию, обчиновничившихся мужиках, которых зовут "человек", вы уже не увидите того сознания собственного достоинства, какое видите в мужике-хозяине-земледельце. Посмотрите на настоящего мужика-земледельца. Какое открытое, честное, полное сознания собственного достоинства лицо!.. Мужик, будь он даже беден, но если только держится земли... совершенно презирает и попавшего на линию, и разбогатевшего на службе у барина. "А хорошее жалованье получают эти курятники - 250 рублей, да еще рвёт с кого билетик, с кого трояк!" - говорил мне один мужик, истинный, страстный земледелец, непомерной силы, непомерного здоровья, ума и хозяйственной смышлёности". Но сам он ни в батраки, ни в лакеи не пойдёт ни за что.

"Приехали ко мне как-то мужики покупать рожь на хлеб.

- Что же вы не покупаете у своего барина? - спросил я.

- Какой у нашего барина хлеб, наш барин сам в батраках служит. И сколько презрения было в этих словах! Барин, из небогатых, действительно, служил управляющим у соседнего помещика".

К батракам и сам Энгельгардт относится без особой симпатии, подчёркивая принципиальную разницу между ними и хозяйствующими мужиками, даже в отношении интенсивности работы:

"... крестьянин, работающий на себя в покос или жнитво, делает страшно много, но зато посмотрите, как он сбивается в это время - узнать человека нельзя. Зато осенью, после уборки, он отдыхает, как никогда не отдыхает батрак, от которого требуют, чтобы он всегда работал усиленно и которого считают ленивым, если он не производит maximum работы".

У нас "землевладелец есть барин, работать не умеет, с батраками ничего общего не имеет, и они для него не люди, а только работающие машины".

Все помещики жаловались, что вести хозяйство, используя труд батраков, невыгодно. Энгельгардт работой своих батраков был доволен. Очевидно, дело не только в батраках, но и в хозяине.

Хозяйствующий на земле мужик "чувствует свою независимость, сознаёт, что ему не нужно бесполезно заслуживать, подлаживать. Не то с мужиком, когда он, не осилив земли, бросает ее и идет на службу к господам, где и старается подладить, заслужить, попасть на линию. Тогда чувство собственного достоинства, уверенность в самом себе, в своей силе, теряется, и хозяин тупеет, мало-помалу начинает чувствовать, что всё его благосостояние зависит от того, насколько он сумел подладить, заслужить. Раз он укусил пирожка, лизнул медку, ему уж не хочется на чёрный хлеб, на серую капусту, в чёрную работу, в серую сермягу...

Нужно заметить, однако, что мужики, попадающие на службе на линию, люди, без сомнения, в известном смысле способные, обыкновенно и сами по себе не любят земледелия и хозяйства и большею частью к хозяйству не способны.

Но много ли таких счастливцев, которые попадают на линию, в особенности теперь, когда есть массы бессрочных молодых солдат, редко возвращающихся на землю и презирающих необразованного мужика и его мужицкую работу? Поэтому большинство бросивших землю крестьян ни на какую линию не попадает и погибает в батраках и подёнщиках. Что будет с их детьми?"

Думается, такой вопрос задал бы Энгельгардт разрушителю крестьянской общины Столыпину, доживи он до опубликования планов знаменитого (и многими так сильно ныне почитаемого) реформатора.

Но интересно заметить, что и отслужившие службу молодые солдаты тоже не хотят жить в деревне и презирают тёмного мужика (возможно, и своих родителей). Не предвещает ли это исчезновение деревни в том виде, в каком она существовала тогда и существует сейчас, и возрождение её в какой-то иной форме (если оставить в стороне фантазии о создании разного рода синтетической пищи)?

Помимо традиционных, давно известных описанных хищников и паразитов - помещиков, кулаков и их прихлебателей, Энгельгардт одним из первых заметил нового - банки. Он считал великим благодеянием для крестьян учреждение Крестьянского банка, на ссуды которого мужики могли скупать земли - части помещичьих имений. Но он же отмечал отрицательную роль частных банков, которые принимали в залог помещичьи имения только целиком. Тем самым они закрывали дорогу крестьянам к приобретению земель, потому что никакой деревне купить целое достаточно крупное имение было не по силам. Думаю, Энгельгардт, как человек образованный и следящий за экономической литературой, знал, что эти банки, именуемые русскими, на деле были в большинстве своём филиалами зарубежных банков и служили частью нитей той паутины, которая опутывала народное хозяйство России, подчиняя его иностранному капиталу. Наиболее обстоятельными публикациями на этот предмет были труды выдающихся русских экономистов Александра Нечволодова (особенно его книга "Русские деньги") и Юлия Жуковского (который сам несколько лет возглавлял Государственный банк России и знал весь механизм закабаления нашей страны иностранным капиталом, как и то, какие препятствия в деятельности тех, кто этому противился, ставились влиятельными силами в правящей элите России). Но эти труды появились лет через 15 после смерти Энгельгардта.

Глава 7. ПАРАЗИТИЗМ И ХИЩНИЧЕСТВО КУЛАКОВ-МИРОЕДОВ

Наверное, Энгельгардту, как помещику, к тому же успешно ведущему хозяйство, нелегко было подписать приговор помещичьей системе. Ещё тяжелее было ему сознавать, что на его веку на месте помещичьего хозяйства не возникнет ничего более разумного. Его не могло радовать собственное пророчество о грядущем царстве кулаков.

Что такое кулачество, Энгельгардт знал прекрасно и одним из первых в России показал и истоки, и проявления этой новой хозяйственной силы:

"Известной долей кулачества обладает каждый крестьянин, за исключением недоумков да особенно добродушных людей и вообще "карасей"... У крестьян крайне развит индивидуализм, эгоизм, стремление к эксплуатации. Зависть, недоверие друг к другу, подкапывание под другого, унижение слабого перед сильным, высокомерие сильного, поклонение богатству - всё это сильно развито в крестьянской среде. Кулаческие идеалы царят в ней, каждый гордится быть щукой и стремится пожрать карася. Каждый крестьянин, если обстоятельства тому поблагоприятствуют, будет самым отличнейшим образом эксплуатировать всякого другого, всё равно крестьянина или барина, будет выжимать из него сок, эксплуатировать его нужду".