Я пыталась кашлянуть, разум все еще был пустым.

— Может…

Он повернул голову ко мне, и я испугалась тяжести его взгляда.

— Что «может», Мэй? Может, я найду кого-то еще? Начну еще раз? Что это пройдет, будет угасать с каждым днем, хотя я буду ходить мимо места, где ее убили? Это глупо. Попробуй пожить с такой потерей, увидишь, что это с тобой сделает.

Я сидела, потрясенная его резкостью, а потом опустила взгляд на сапог. Последнее четыре стежка задевали только один край шва. Я решительно набросилась на стежки, лицо пылало. Свет угасал, и мои стежки были широкими и неровными, как и биение моего сердца. Я сделала еще четыре стежка, я иголка застряла в плотном материале.

— Прости.

Я не поднимала голову.

— Мэй. Прости. Я… так вышло нечаянно. И ты жила с такой потерей. Я вел себя как эгоист.

Я пошевелила иголкой, пытаясь проткнуть ею кожу.

— Нет, ты прав. Моя семья еще жива. Сестра, братья, тети и дяди, кузены, друзья… человек, за которого я собиралась выйти. Они все еще живы.

— Но их у тебя забрали. Знаю. Мне жаль. Может, даже хуже знать, что они живут без тебя, что ты не можешь быть частью их жизни.

— Это не хуже, — сказала я. — И не лучше. Нельзя так определять горе, — пальца скользнули по игле, она согнулась и вонзилась в подушечку большого пальца. Я тихо выругалась и сунула палец в рот, пытаясь завязать узел на нити и пряча сломанную иглу в мешочек.

— Ты была помолвлена.

— Успела. Он сделал предложение на той же неделе, на которой меня изгнали.

Я ощущала его взгляд. Я надела плохо зашитый сапог на ногу.

— Мне жаль.

— Хватит так говорить, — я завязала шнурки и глубоко вдохнула, пытаясь прогнать напряжение из груди. Я посмотрела на него. Его волосы сияли в последних лучах. — Это ведь никогда не уйдет, да?

Хмурость пропала с его лица, он выглядел уставшим и печальным.

— Да, — сказал он. — Никогда, — он смотрел на меня еще мгновение. А потом… — Почему тебя изгнали, Мэй?

Я сорвала травинку.

— Я вроде говорила.

— Нет. Не совсем. Ты сказала, что перечила Вандалену.

— Да.

— Ты не сказала нам, что именно сказала ему.

Я сорвала еще пару травинок, думая о том дне, о днях, что последовали за ним.

Он быстро помахал рукой.

— Думаю, теперь я докапываюсь. Не страшно, если ты не расскажешь…

— Почти не важно то, что я кричала Вандалену, — сказала я, глядя на него. — Я могла сказать что угодно, результат был бы тем же. Думаю, ты уже понял, что это касалось приказа отстреливать чужаков.

Он покрутил кольцо Амы в пальцах.

— Я помню, что получал письмо где-то в то же время, как тебя изгнали. Помню, потому что как раз купил это, — он держал колечко между пальцами.

— Ясно. Это был не просто приказ. Все шло плохо и до этого, — я вытянула ноги не траве. — Думаю, ты знаешь о семье, что забрала короную после того, как род изначальных правителей оборвался много лет назад?

— То были серебряные магнаты, да?

— Да. Управляли шахтами. И монархия после них всегда интересовалась шахтами. Но шахты разрушают природу, потому и были созданы Лесничие. И потом миссия Лесничих начала сталкиваться с интересами монархии.

— Они пытались обхитрить Лесничих?

— Мы были полезными, а они — не совсем глупыми. Они знали, что мы играли важную роль в защите гор. Но они пытались изменить наши цели, ослабить ограничения на шахты. Вандален оказался хуже многих. Со временем он переместил наше внимание с защиты ресурсов на патрули границы. Никто из скаутов не был этому рад, но я… была громче многих. И у меня было много друзей в страже.

— Опасное сочетание.

— Для него — да. И я обходила его приказы, я брала минимум скаутов на выполнение его глупых заданий, а потом отправляла остальных выполнять настоящую работу — проверять вред от шахт, срубать зараженные деревья. Но у него были верные глаза в страже, и весть дошла до него. Он предупреждал меня, угрожал понизить. Но, чем больше менялись его приказы, тем сильнее напрягались Лесничие. Он нервничал из-за нас. И что-то нужно было сделать, чтобы все увидели кого-то примером.

— И это оказалась ты?

Я теребила траву.

— Это не был случай с не тем местом и не тем временем. Он был умным. Он вызвал меня на совет, одну, без поддержки других Лесничих. Он приказал мне стрелять в лесу, сообщить это остальной лесной страже. Он знал, что я не соглашусь. Это было глупо, мы не были вооруженными солдатами. Это работа вооруженной стражи, и даже они были больше сосредоточены на тренировках к бою, а не на убийстве чужаков. И я закричала, — я поджала губы, вспоминая, как он настроил меня, как спровоцировал, чтобы я сорвалась. — Ему было просто. Ему не пришлось ничего доказывать совету. Не требовался суд. Через час я была в темнице, а до рассвета следующим утром меня вывели из Лампириней.

— Как узнали другие Лесничие? Ты знаешь?

— О, — сказала я, не успев прогнать горечь из голоса. — Они были там.

— Где?

Я раздавила травинку между пальцев.

— Во дворе, где меня официально приговорили и увели. Они не знали, почему я сорвалась, слышали лишь, что я сделала это перед королем. Там была вся стража — лесная, с оружием, дворцовая. Даже ученики. Вандален… постарался сделать из этого спектакль.

Мне не нравилось вспоминать те моменты, море лиц передо мной, их подняли из постелей за два часа до обычного подъема.

— Он заставил нарядить меня в мою официальную форму, а потом вывел перед всеми. Он созвал других Лесничих и заставил сорвать меня все, что означало мой ранг. Они забрали мой серебряный наплечный шнур, пояс с инструментами и сапоги с двумя рядами бахромы, — я вспомнила, как Джен стояла с другими учениками, смотрела огромными глазами. — Он заставил их оторвать знак с моей туники. Они даже оторвали вышивку с воротника плаща. Он заставил их сломать мой лук, придурок, его можно было хоть отдать кому-нибудь, но нет, ему нужно было усилить впечатление.

Я погрузила пальцы в мягкую землю, глядя в пустоту.

— Он зачитал мой приговор, чтобы слышали все, лишил меня ранга и назвал чужаком. Он отдал приказы всем отрядам ловить меня в лесу в будущем. И потом заставил Лесничих связать мне руки и завязать глаза, будто они думали, что я не смогу пройти по горе с закрытыми глазами, — я помнила, как решительно смотрела над головами друзей, несколько светлячков летало по краям двора, и повязка опускалась мне на глаза.

Я стряхнула траву с сапог.

— Пять лет я цеплялась за идею, что его спектакль вызвал другую реакцию, что он не запугал стражу, а усилил их презрение.

Кольм крутил колечко Амы на цепочке.

— Потому ты так расстроилась из-за той ямы.

Я посмотрела поверх темнеющего проема.

— Ничего не изменилось. Никому не хватило смелости продолжать нашу настоящую работу. Вместо этого они ходят по старым дорогам, не пуская виндеранских детей собирать грибы. Мы отдаем деревья жукам, и обвалы загрязняют ручьи, — я вздохнула. Он издал тихий смешок. — Что?

— «Моя сила в моей честности», — он спрятал колечко под рубашку. — Никто не может сказать, что ты больше не Лесничая, Мэй.

Простота его слов потрясла меня. Годами я боролась за свое старое ощущение цели, поглощенное отсутствием направлений, пустотой, появившейся в моей жизни. Он назвал меня по старому титулу без сомнений, и от этого в груди стало тепло. Я опустила голову, воротник вдруг стал горячим.

Желтый светлячок лениво пролетел между нами, не замечая нашего разговора. Я вернулась в реальность. Сумерки. Пора идти. Я стряхнула траву со штанов.

— Пора будить твоих брата и сестру, — я встала на ноги. — Как ты? Понести твою сумку?

— Я в порядке. Боли нет. Ты уже много сделала. Я благодарен тебе, Мэй, — он протянул руку в стиле моего народа. — Спасибо.

Я была потрясена этим жестом, улыбалась, пока шла будить Мону.

— Было бы сложнее тащить твое бессознательное тело с горы, Кольм. Я рада, что ты еще дышишь.

Я уловила его улыбку и потянулась будить его сестру.