Немного поколебавшись, Герберт утешающе погладил свою собеседницу по плечу, с жалостью глядя в восково-бледное, худое лицо и думая о том, что, пожалуй, копать могилу в каком-то смысле было куда более простым занятием, чем вести задушевные разговоры с новым «членом семьи». Он бы определенно предпочел зимний лес и общество Куколя, если бы не знал, что из уст отца подобных слов Дарэм сейчас не примет. Слишком рано.

Нази некоторое время молчала, глядя на виконта абсолютно нечитаемым взглядом, а Герберт терпеливо ждал, истово надеясь хоть на какую-нибудь ответную реакцию. Спустя несколько долгих минут в лице женщины действительно что-то дрогнуло, она, подавшись вперед, уткнулась лбом в грудь молодого человека и тоскливо завыла — глухо, на одной ноте, позволив себе, наконец, до конца поверить в произошедшее.

— Дарэм, ты же мокрая вся! Камзол… мой прекрасный новый камзол! — простонал Герберт, чувствуя, как неумолимо пропитывается водой золотисто-бежевый шелк его наряда, и, сокрушенно вздохнув, крепко обхватил худую, вздрагивающую от сухих, бесслезных рыданий спину Нази. — Что, полотенца для твоего святейшества слишком прозаичны? Ну, вот… теперь придется переодеваться… ах, ладно, черт с тобой…

Виконт продолжал негромко стенать по поводу «испорченной» одежды, но его руки все так же крепко обнимали Дарэм, не оставляя ее один на один с горем, и это было все, что имело для Нази значение в данную минуту.

*

— Кем он был?

Граф поднял голову от книги, поверх страниц глядя на усевшуюся напротив Нази. Лицо у женщины было напряженное, плечи гордо расправлены, худые руки она в оборонительном жесте скрестила на груди, и весь ее вид свидетельствовал о том, что сам факт этого разговора не доставляет ей ни малейшего удовольствия. Однако это был первый после инициации раз, когда Дарэм сама искала встречи и обратилась к фон Кролоку по собственному почину.

— Не имею ни малейшего понятия, — откладывая в сторону «Руководство к частной патологии», спокойно ответил граф. — Однако, кем бы он ни был, он, сам того не зная, спас несколько десятков жизней, так что его смерть я не стал бы называть напрасной. Здесь действует та же логика, что и с организацией ежегодного бала — лучше пожертвовать одной жизнью, нежели сотней, пускай речь и идет о жизни невинного человека. Среди жителей поселка внизу, насколько я знаю, есть много твоих знакомых. Не думаю, что тебе бы хотелось, чтобы на месте этого смертного оказались все они разом.

— Не хотелось бы, — Дарэм кивнула, разглядывая отражение свечей в полированной столешнице и, немного помолчав, задала следующий вопрос: — Он страдал?

— Нет, Нази, — мелодичный голос старшего фон Кролока звучал уверенно и при этом странным образом мягко. — Он даже не почувствовал боли и не испытывал страха, я проследил за этим. Однако, впредь тебе придется заботиться о подобных вещах самой. Из года в год повсюду следовать за тобой, избавляя твоих жертв от возможных страданий, я не стану. Полагаю, ты вполне способна научиться обеспечивать свои нужды самостоятельно. Тем более, что наши графики приема пищи в ближайшие десятилетия будут всерьез отличаться друг от друга.

В ответ Дарэм кивнула, и под сводами библиотеки воцарилось напряженное молчание. Фон Кролок отчетливо ощущал, что Нази хочет сказать что-то еще, однако, по неизвестной причине не решается сделать этого, так что граф почел за лучшее не мешать.

— Почему я выдержала так мало? — напряженно спросила женщина и, наконец, подняла глаза, глядя фон Кролоку в лицо полным отчаяния взглядом. — Всего-то шесть ночей… вы же держитесь месяцами! Я плохо стараюсь, или мне силы воли не хватает?

— О, здесь ты всерьез ошибаешься, — граф покачал головой и едва заметно улыбнулся самыми уголками губ. При общении с Дарэм у него порой возникало ощущение, словно Нази твердо уверена: на ее плечах лежит целый мир и, если в нем творится что-то, с ее точки зрения, неправильное — значит, она всего лишь старалась недостаточно. Сам фон Кролок тоже грешил таким подходом к «жизни», однако наблюдать подобное со стороны было странно и, пожалуй, интригующе непривычно. — Шесть ночей — это очень внушительный, я бы даже сказал, исключительно долгий срок для новообращенного. Тебе наверняка известно, что после инициации вампир, в большинстве случаев, сразу отправляется на поиски жертвы. Зачастую это вызвано не столько его осознанным желанием, сколько тем, что разум его несколько спутан, и человек не до конца понимает, что именно с ним случилось. Так это было когда-то со мной. Однако, даже сдерживание жажды помогает лишь первые двое-трое суток, и увеличивать этот срок следует строго постепенно. Я пытался объяснить тебе это в первую же ночь, однако ты явно была не в том настроении, чтобы меня слушать. После обращения твой ослабленный трансформацией организм особенно истощен и, пользуясь твоей же терминологией, ему настоятельно требуется энергетическая подпитка. Говоря условно, во всех нас встроена некая «система защиты», инстинкт, не позволяющий немертвому истощить себя до фатального состояния. Так что если ты самостоятельно не удовлетворишь потребность тела в новых силах, контроль над ним, равно как и над твоим сознанием, возьмут рефлексы. — Он чуть подался вперед, не отводя взгляда от лица Дарэм и констатировал: — Любая альтернатива в данном случае — всего лишь иллюзия, Нази. Умереть от голода мы не можем, поскольку наша сущность просто не позволит нам этого сделать, как бы мы ни старались. И ты теперь, полагаю, имеешь неплохое представление о том, что случается, когда рефлексы лишаются рамок, которые способно установить исключительно разумное, человеческое начало.

Нази вновь кивнула. У безусловно поддавшихся рефлексам немертвых не было ни жалости, ни сострадания, ни морали. Они не испытывали терзаний от убийств и, ведомые жаждой крови, плевать хотели на количество жертв. Нази вспомнила рваные раны на теле безвестного мастерового — именно так поступали со своими жертвами упыри. И именно этим, как она и говорила профессору Абронзиусу, кардинально отличались они от высших вампиров — безоговорочно довлеющей над разумом инстинктивностью.

— Однако и вы, и Герберт каким-то образом сумели успешно бороться с собственным голодом, — она упрямо сдвинула брови, глядя на графа исподлобья. — Вы утверждали, что все дело в волевом усилии, и что его значение всерьез недооценено, а сейчас говорите, что от моей воли по большому счету ничего не зависит. Простите, Ваше Сиятельство, но вы как-то на редкость противоречивы в своих словах.

— Отчего же? — граф слегка пожал плечами и заметил: — Воля действительно играет решающую роль в вопросах воздержания, и без соответствующего ее напряжения любая борьба будет бессмысленна. Однако, ее одной абсолютно не достаточно. Надеюсь, ты всерьез не полагаешь, будто все люди до тебя, превратившись в вампиров, тут же спокойно принимали доктрину уничтожения недавних своих братьев по виду, тут же превращаясь в хладнокровных убийц? Сопротивляться пытаются многие, а вот к чему это приводит… думаю, ты прекрасно знаешь еще со времен работы на свой Орден. Сила духа и решимость могут простираться сколь угодно далеко, но, пока ты не научишься понимать свою сущность в целом, все будет заканчиваться именно тем, чем едва не закончилось в этот раз, — мужчина вздохнул и, поднявшись из кресла, неторопливо прошелся по комнате, сцепив руки за спиной. — Хочется верить, что хотя бы сейчас ты найдешь достаточно терпения, чтобы на время отложить мысли о той роли, которую я сыграл в твоем «перерождении», и отнесешься к сказанному внимательно, драгоценная моя фрау. Я знаю, тебе хочется иного, однако ты не можешь сделать вид, будто ничто в твоем существовании не претерпело существенных изменений. Пойми же, наконец, что твои попытки отвернуться от истины попросту губительны, в первую очередь, для населяющих округу людей. Желаешь обрести большую степень контроля над своей новой природой? Тогда для начала твердо усвой, что ты больше не человек, и многие пригодные для людей правила на тебя теперь не распространяются.