И сейчас, когда внутри Дарэм не было ничего, кроме тщательно подавляемой ярости, которую она при всем желании не способна была превратить во что-то иное, она испытывала с зовом ровно те же самые проблемы, что и сам Герберт. Младший фон Кролок тоже прекрасно умел играть любые эмоции, скрывая истину за фасадом, вид и конфигурацию которого он сам же и определял. Вот только игра эта всегда была «на публику», и истинные его чувства все равно оставались неизменными. А грамотно обмануть чужой разум и чужую душу можно было, лишь обманув свою собственную.
— Если тебе это важно, то убивать его я не хотел, — глядя куда-то мимо Нази, сказал Герберт и, сокрушенно покачав головой, добавил: — Я, знаешь ли, не мой отец, способный выдерживать многовековой целибат, не слишком-то печалясь по этому поводу. И то, как показали недавние события, даже для него из правил возможны исключения, — виконт покосился на свою собеседницу и, очевидно, заметив, как дернулся ее подбородок, почел за лучшее тему не развивать. — Так или иначе, без любовников я обходиться не могу, да и не хочу. Если бы не возможность весело и небезынтересно проводить время со смертными, мое существование стало бы еще более унылым и лишенным удовольствия, если такое вообще можно себе представить. Я и так большую часть времени сижу здесь, как монастырский послушник при суровом настоятеле! Мне порой кажется, что отец и молодым-то не был! Так и появился на свет с выражением «Боже, в какую чушь вы пытаетесь меня втравить на этот раз?» на лице. А вместо детских погремушек в колыбели у него наверняка лежала книга какого-нибудь Николая Кузанского, Гарвея или Бойля! (1) А смертные… ах, любовь, в том числе и плотская — самое прекрасное, что может быть на свете. Желание, нежность, волнение, опаляющий жар живого человеческого тела! Даже кровь — ничто в сравнении со страстными объятиями любовника, готового принадлежать тебе безраздельно. Впрочем… где тебе понять все это, Дарэм? Ты так же скучна в вопросах чувственных наслаждений, как мой батюшка…
Молодой человек, сбившись со своего восторженного, мечтательного тона, фыркнул и бросил на Нази полный насмешливой укоризны взгляд, поймав который, женщина лишь неопределенно пожала плечами, поскольку в ее случае это был лучший, а главное, самый разумный «ответ» из всех возможных. Не говорить же в самом деле, о том, что, когда дело доходит до пресловутых «чувственных наслаждений», холодный, равнодушный, кажется, к подавляющему большинству окружающего его мира граф фон Кролок вполне способен вспыхнуть изнутри настоящим ледяным пожаром, отблески которого странным образом будто бы отражаются в светлой радужке глаз. Что на бледном лице его может проступать выражение нетерпения или удовольствия, что иногда и он теряет самоконтроль, стискивая чужое тело до синяков, что он умеет задыхаться, коротко и бурно втягивая носом воздух, который уже давно ему не нужен. Что при определенных обстоятельствах он бывает настолько похож на обычного, живого мужчину, что обмануться не составит труда.
Дарэм совершенно не хотелось, чтобы виконт знал об этом. Она и сама многое отдала бы за то, чтобы не знать. Или, по крайней мере, не помнить.
— И именно по причине столь тонкого понимания вопроса, ты своего любовника загрыз, — вместо этого констатировала она чуть резче, чем изначально планировала. — Решил получить все разом, надо полагать, чтобы добро зря не пропадало?
— Подумать только, как у тебя все легко, — Герберт наморщил точеный, пожалуй, вполне достойный резца какого-нибудь скульптора нос, глядя на свою собеседницу с плохо скрываемой досадой. — Как будто не знаешь, насколько тяжкое бремя —контроль, особенно когда всего тебя переполняют эмоции! Я еще при жизни, позволь заметить, был натурой весьма увлекающейся. И, поскольку отец говорит, что с годами прижизненные наши черты только усиливаются, я питаю немалые надежды, что это мое прекрасное во всех отношениях качество не изменится и впредь. Ночь была такой томной, юноша — таким очаровательным и явно знающим толк в любовных утехах, от него так чудесно и соблазнительно пахло… ах, Нази, ты себе вообразить не можешь, как тонка бывает грань между поцелуем и укусом! Особенно, если шесть недель приходилось воздерживаться и от первых, и от вторых. Да-да, возможно, попадись мне этот очаровательный молодой человек недели на две-три раньше, он бы имел все шансы встретить этот рассвет без потерь и даже не узнал бы, с кем именно так весело провел ночь. Но какой толк сейчас это обсуждать? — виконт пожал плечами и, немного подумав, уверенно заявил: — По крайней мере, Дарэм, он абсолютно точно умер счастливым, за это я могу поручиться!
Вид у Герберта при этих словах вновь сделался вполне беззаботным, так что становилось абсолютно ясно — он действительно не видит поводов лишний раз сожалеть о том, что уже невозможно исправить. В этом он тоже, пожалуй, странным образом напоминал своего приемного отца — вне зависимости от правильности или ошибочности своих поступков и решений, фон Кролоки никогда не оглядывались назад и не раскаивались в степени большей, чем требовалось для извлечения выводов на будущее. Отвратительное качество для людей. И, пожалуй, «жизненно» необходимое для вампиров.
— Нисколько не сомневаюсь в твоих содомитских талантах, так что избавь меня, пожалуйста, от подробностей, — поморщилась Нази. — Вот только ты в своей… хм… усердной заботе о вашем общем счастье едва не лишил бедолагу нормального посмертия. И ведь прекрасно знаешь, что, если бы твой «избранник» успел пройти трансформацию, он навсегда застрял бы между тропами — однако, тело все равно бросил. Если растолкать Йони, он, уверена, охотно подтвердит, что выкидываешь ты такой потрясающий номер не впервые. Чисто из любопытства: скажи, при обезглавливании, что, не только башка у трупа отвалится, но и у тебя руки заодно?
— Да что ты пристала ко мне?! — возмутился Герберт, и это праведное негодование показалось Нази каким-то наигранным, преувеличенным, словно за ним юноша, как и всегда, пытался спрятать какое-то совершенно другое чувство. — Мои мотивы вообще не твоя печаль. Не захотел! Могу я, в конце концов, просто взять и не захотеть?!
— Можешь, разумеется, — Нази хмыкнула, решив придержать при себе упоминание о том, что как раз в данном вопросе у виконта не было никаких прав на личные желания, и что жертву полагалось упокаивать вне зависимости от обстоятельств. — Не хочешь отвечать — не надо, а так нервничать из-за невинного, в сущности, вопроса вовсе не обязательно.
— И вообще, мы здесь не для светской болтовни собрались! — резко и даже как-то неуклюже уходя от темы, раздраженно напомнил своей собеседнице виконт. — Так что, если ты свои эмоции держать под контролем не способна, точно так же, как и свою привычку совать нос не в свое дело, я с радостью найду, чем себя занять на остаток ночи. Если хочешь знать мое мнение, при таком настрое тебе лучше вернуться к физическим тренировкам с отцом, потому что от твоей грубой менталистики у меня уже голова болит!
Дарэм в ответ пожала плечами, рассматривая Герберта, как тому показалось, насмешливо, и эта едва уловимая насмешка почему-то казалась откровенно обидной. Так что Герберт поспешил откланяться, пока в запале и впрямь не наговорил «матушке» чего-нибудь лишнего, а главное — чего-нибудь по-настоящему личного.
Из всех существующих и способных мыслить существ, обитающих на земле, только граф фон Кролок знал, что его наследник за сотню с лишним лет так и не сумел перебороть иррациональной фобии перед обезглавливанием мертвецов. И что всякий раз, сталкиваясь с необходимостью «убирать со стола», абсолютно не боящийся крови, давно приучившийся убивать Герберт испытывает почти панический ужас — ничуть не померкший с годами, абсолютно такой же, как в самую первую ночь в замковом «морге». Да и сам граф не то, чтобы доподлинно знал, ибо юноша всегда предпочитал списывать все на собственное легкомыслие, безалаберность и капризный характер. Однако виконт подозревал, что отец, с извечной своей проницательностью, прекрасно догадывается, в чем на самом деле кроется проблема, и просто тактично делает вид, будто верит отговоркам. И посвящать Дарэм в столь глубоко личные свои проблемы Герберт фон Кролок ни в коем случае не собирался, тем более, что для самой Нази посмертные заботы о трупах, как уже успел убедиться виконт, трудности не представляли вовсе.
