Все, кто знал Стива более-менее близко, старались не цеплять его по пустякам. Даже Тони сбавил обороты и почти не называл Стива всякими странными прозвищами, и не шутил на тему его общей отсталости и «счастливой» личной жизни.
Встряхивался Стив только на миссиях, но, к счастью или нет, ничего особо опасного не происходило, а потому Стив все чаще просыпался в холодном поту и с замершим в горле криком — Баки во сне снова падал в пропасть, извивался в чертовом кресле, смотрел пустыми глазами, душил Стива или говорил, что ненавидит его.
Кошмары странным образом чередовались, а то и переплетались с долго дремавшей в Стиве страстностью, какой-то почти животной ненасытностью и жаждой. Он хотел. Стоило хоть на мгновенье перестать думать обо всех тех ужасах, которые могли приключиться с его Баки, как голову, тело, душу, начинали терзать совсем другие демоны. Стив просто сходил с ума. Вечерами он подолгу извивался на влажных от пота простынях, уговаривая себя успокоиться. Его здоровое молодое тело, долго лишенное Баки, мстило хозяину самыми изощренными способами.
Легкое, почти фантомное возбуждение не отпускало его ни на минуту. Он все время был чуточку на взводе, и это было до того странно, не свойственно ему, вечно собранному Капитану Америке, что больше раздражало, чем радовало или удивляло.
Баки мерещился ему везде: в метро он ловил отблески металла и впивался взглядом в каждую широкую спину; на улице как-то шел три квартала за плечистым парнем с длинными волосами, пока не понял, что обознался, настолько хотел поверить в то, что Баки жив и в безопасности; в магазине ему все время хотелось купить бекон, который обожал Баки и Стив выкладывал его лишь в последний момент.
Каждый взгляд в спину, каждое случайное прикосновение на улице обжигали, давали ложную надежду. А ночью Баки приходил к Стиву во сне. Стив тянулся за ним, силился ухватить, а Баки скрывался от него, отгораживался стеклом криокамеры, или падал, падал, падал в чертову пропасть. Снова и снова.
Или жадно ласкал, кусая за плечо, впиваясь в шею, наваливаясь сверху такой правильной тяжестью, и шептал: «Ты мой, Стиви, слышишь? Мой. Вместе до самого конца».
Стив просыпался с жуткой, болезненной эрекцией, от которой уже давно перестал спасать холодный душ. Помогать себе руками Стив отчего-то считал уделом озабоченных подростков, а потому, проснувшись от очередного такого «кошмара», шел в зал и загонял себя до полного изнеможения запредельными даже для него физическими нагрузками.
Он запретил себе думать о том, сколько раз Баки все-таки дошел до очередного борделя, и насколько достоверным было его «прикрытие» в части, касающейся секса. Стив пытался убедить себя, что главное, чтобы Баки был жив, и, если для этого нужно… Слишком богатое воображение тут же подбрасывало несколько отвратительно подробных картинок: Баки с пышногрудой блондинкой, весь блестящий от пота, с закрытыми от удовольствия глазами и распахнутым в крике зацелованным ртом.
Стив никогда не думал, что у любви такая ужасная изнанка. Он никогда не мог понять тех, кто ревнует, но теперь испил эту горькую чашу сомнений до дна. Баки хотелось найти, приволочь домой и закрыть в спальне на несколько долгих недель, чтобы стереть, сцеловать с него чужие прикосновения, снова сделать своим.
Приближалось Рождество, а от Баки не было ни слуху, ни духу.
Тонкий темно-синий свитер давно был куплен и упакован, а Стив из последних сил гнал от себя мысли о том, что настанет весна, за ней — лето, а чертов свитер так и будет лежать на прикроватной тумбочке в спальне Баки. День за днем. Год за годом.
Стив мрачнел и едва удерживал себя от того, чтобы окончательно сорваться, нагрубить слишком явно вешающейся ему на шею секретарше на ресепшен в СтаркИндастрис, чтобы с размаху впечатать тяжелый кулак в челюсть очередному любителю легких денег в бруклинской подворотне, не рявкнуть на новичков, которые — как об этом забыть? — занимают чужое место.
Отметка в полгода минула за неделю до Рождества. Стив, пользуясь предпраздничной суетой, закрылся в их с Баки квартире и часами колотил грушу, которую повесил прямо посреди гостиной, или лежал на кровати Баки, ругая себя за чертову сентиментальность, но все равно вспоминая свое удивление и острое чувство принадлежности, и выжигающее душу счастье, которое испытал здесь, в этой комнате.
От подушки слабо пахло Баки. Стив не менял постельное, чувствовал себя больным извращенцем, но все равно не менял. Когда день выдавался особо трудным, Стив засыпал прямо поверх покрывала, обняв подушку Баки. И чем ближе была отметка им самим назначенной погрешности в две недели сверх и так чертовски длинных шести месяцев, тем чаще это происходило.
От Баки не было ни слуху ни духу. На Сочельник Стив вышел из дому и бродил до утра по улицам, стараясь не заглядывать в ярко освещенные окна. Незнакомые люди желали ему счастливого Рождества, осыпали конфетти, даже звали к себе, увидев его бледное от бессонницы лицо, а он лишь вымученно улыбался, говорил какую-то несущественную чушь и шел дальше.
Сердце нестерпимо ныло на одной занудной ноте, как заевшая пластинка. От себя никуда не деться — Стив это знал как никто. Телефон периодически тренькал, доставляя сообщения от Наташи, Сэма, Клинта и даже Старка. Там были поздравления и приглашения присоединиться к ним в Башне, но он их игнорировал. Того, кто был ему нужен, единственного, кого он хотел видеть в этот семейный праздник рядом с собой, возможно, уже не было в живых.
Думать об этом было нестерпимо, страшно и… привычно. Стив вспоминал, что чувствовал, когда Баки сорвался в ту чертову пропасть, и внутри у него все леденело от первобытного ужаса, от безысходности и удушающего, тотального, черного бессилия. Хотелось бежать куда-то, кого-то убивать, давить, душить голыми руками, только бы выплеснуть, излить ту горечь, опустошенность, тоску, что сжирали его изнутри, разъедали, как кислота.
Дни после Рождества слились в один серый бесконечный период, безвкусный, как овсянка на воде. Наступил Новый Год, кончился январь, настал февраль с морозами, сменяющимися то туманами, то снегопадом. Стив, как заведенный, бегал по утрам, сидел в кофейне, завтракал, читал (больше смотрел сквозь страницы невидящими глазами) делал покупки, колотил двенадцатую по счету грушу, что-то отвечал Наташе и Сэму, покорно соглашался на встречи, во время которых молчал и смотрел в одну точку.
От Баки не было ни слуху ни духу, Фьюри как сквозь землю провалился, и однажды утром Стив решил — он пакует вещи. Если надо будет, он лично прочешет всю Латинскую Америку, заглянет в каждый притон, потому что он просто не может больше ждать. Он уже один раз бросил Баки, там, в Альпах, больше такой ошибки он не совершит. Если Баки больше нет, он хочет видеть… то, что от него осталось.
Он так решил.
========== Часть 10 ==========
Никто ничего не знал, — Фьюри забурился в какую-то слишком глубокую нору, Наташе нужно было время, чтобы хоть что-то узнать по своим каналам, а Старк улетел с мисс Поттс в Майами и был доступен только по экстренной связи. Стив не хотел использовать секретный канал для решения своих личных проблем. Что бы там ни говорил Клинт, а Баки, по сути, нужен был только Стиву.
Звонок застал его на пороге. Стив досадливо поморщился, но вызов принял. Похоже, его вылазка откладывалась на неопределенный срок: звонок был от координатора. Долг перед страной в который раз оказывался важнее долга перед Баки.
На базе царила какая-то лихорадочная суета, что говорило без слов — дело серьезное.
Стив в полной экипировке прошел в конференц-зал. Здесь были все, даже Беннер и Тор, которых старались не привлекать по мелочам.
— Приветствую, Стивен, — громогласно поприветствовал его Тор. — Я слышал, друг Барнс все еще не с нами?
— Не с нами, Тор. Рад тебя видеть.
— По какому случаю вечеринка? — Старк как всегда ввалился шумно и сразу отвлек внимание на себя, чему Стив в кои-то веки был рад. Мысли о Баки, которому нужна его помощь, ели поедом, вызывая устойчивую головную боль.
