Из командировки я решил возвращаться поездом. В нетопленом здании вокзала было холодно. Купив билет, я первым делом вышел на перрон покурить. Но на ледяном осеннем ветру сигарета постоянно гасла и я, не докурив, побрел в темноте обратно на вокзал, оскальзываясь на наледи, намерзшей с вечера.

Буфет открылся, и я купил чашку горячего кофе, которую тут же, обжигаясь, с удовольствием выхлебал. Затем выбрал уединенное место на скамье, подальше от входных дверей, напротив светящегося табло с расписанием поездов и, поставив сумку с вещами на колени, а голову положив на сумку, приготовился ждать прибытие моего поезда с максимальным комфортом.

Пригревшись, я не заметил, как уснул. Разбудил меня ледяной поток воздуха. Я открыл глаза и начал с неудовольствием наблюдать, как в открытую дверь заходят люди, с каждым хлопаньем запуская внутрь холодные струи, от которых я дрожал с каждым разом все больше и больше.

Последней в зале появилась девушка. Первое, что бросилось мне в глаза, это ее шейный платок светофорно-красного цвета. Глаза у девушки тревожно бегали по всему залу, словно она кого-то искала. Пока она шла, я осматривал ее, отмечая теплую приталенную куртку на стройном теле, обтягивающие джинсы и… Я даже не успел толком рассмотреть ее обувь, потому что увидел нечто такое, отчего волосы зашевелились у меня на голове. Девушка не шла, она плыла по залу, перебирая ногами в воздухе в десяти сантиметрах от пола.

Оцепенев, я следил за ней пока она не добралась до табло с расписанием. А под расписанием, под которым только что бегал чей-то ребенок, шевелилась огромная гора темной живой массы, источающая странный серебристый свет. Девушка остановилась возле этой прозрачной, как черная вуаль, тьмы и обернулась. Наши взгляды встретились, и я чуть не закричал от боли, окатившей меня с ног до головы.

В это время объявили посадку на мой поезд. Я вскочил, обернулся на табло, ну, конечно, там никого не было. Все, что я видел, было плодом моего воображения. Посмеиваясь над самим собой, я поспешил на перрон, с хрустом ломая наросший ледок под ногами.

Заняв купе, я первым делом сбросил с плеча сумку, включил свет и сел возле окна, дожидаясь, когда остальные пассажиры займут свои места.

Поезд тронулся, но ко мне в купе никто не приходил. Для меня это стало лишним поводом быть в хорошем расположении духа. Никто не будет приставать с расспросами, жевать под ухом и успокаивать расшалившихся детей.

Я наблюдал, как в темном окне мелькают белеющие столбы линии передач, и с нетерпением ждал, когда придет проводник с бельем и, наконец-то, я смогу лечь и выспаться за те две недели, что я недосыпал, работая.

Дверь открылась, но вместо проводника, в купе зашла молодая женщина. Она кивнула мне и села на нижнюю полку напротив меня. Она не шевелилась, взгляд ее был опущен на скатерть столика, и мне почему-то показалось, что она голодна.

Какое-то время мы ехали молча и я, скосив глаза, наблюдал за ней. Она так же сидела, понурившись. Не выдержав, я заговорил:

— Сейчас придет проводник, и я закажу для нас чай.

Девушка подняла на меня глаза, и мне показалось, что где-то я видел ее.

— Нам уже не нужен чай, — тихо произнесла она загадочную фразу.

Я сконфуженно умолк и с досадой отвернулся к окну, с удивлением обнаружив, что мы стоим.

— Поезд остановился, — я растерянно повернулся к своей соседке, а та, заглянув в окно, встала, достала из кармана ярко-красный платок и накинула его себе на шею.

И тут я ее узнал. Онемев, я смотрел, как ее тонкие пальцы, скользя по шелку, завязывают узел, и не мог заставить себя произнести хоть слово.

— Идем, — она протянула мне руку, и я безропотно подчинился, взяв ее узкую ладонь в свою.

Мы вышли в коридор, прошли к ступеням, и я выглянул наружу. Вдоль перрона стояли пассажиры остановившегося поезда, и, казалось, все ждали только нас. Потому что как только я спрыгнул вниз и помог спуститься моей спутнице, колонна людей тронулась в путь. Куда? Не знаю.

Мы шли, объединенные в группы по четыре человека. Некоторых было пять, даже шесть человек, если в группе были малолетние дети. Я шел вместе со своей соседкой и пожилой супружеской парой. Никто не забегал вперед и никто не отставал. Никто не кричал, не плакал и не разговаривал. Мы прошли заснеженное поле, и никто из нас не замерз. Мы прошли цветущую долину, и никто не сорвал ни одного цветка. Мы прошли болото, по горло увязая в зловонной топи, но никто из нас не захлебнулся. Во время пути мы ни разу не остановились, чтобы отдохнуть и перекусить. Мы молча брели, с трудом передвигая, словно налитые свинцом ноги и, чувствуя нестерпимую боль, разрывающую грудь непонятной тоской. Лица у всех были одинаково бесстрастны. Иногда, из групп пропадали люди. Просто исчезали. Но никто не обращал на это внимание, продолжая свой бесконечный путь в никуда. Даже я, когда обнаружил, что в моей группе муж пожилой женщины исчез, отметил это с равнодушием и с упорством механической марионетки без устали шел со всеми.

Не знаю, сколько прошло времени, когда впереди замаячили огни. Мы подошли ближе, и я узнал вокзал, в котором так замерз, ожидая свой поезд. Мои спутники заходили в здание и разбредались по залу ожидания. Когда дверь пропустила меня, я вдруг с удивлением обнаружил, что гири с моих ног словно свалились, так мне стало вдруг необыкновенно легко. Я посмотрел вниз и с ужасом увидел, что мои ноги, не касаясь пола, плавно скользят в воздухе.

— Боже! — закричал я.

Но никто меня не услышал.

И вдруг я обнаружил, что потерял свою группу. Почему-то меня это напугало до смерти. В панике я заметался по залу ожидания. Я старался обходить людей, но, так как их было много, я проходил через них с той же легкостью, как горячий нож входит в масло.

И тут я очутился возле табло с расписанием, с огромной чернокожей женщиной под ним. От ее массивного тела исходил холодный серебристый свет. Толстые вывернутые губы на ее жирном лице улыбались. Один налитый кровью глаз вылез из орбиты и горел, как адский огонь. Он освещал зал и вращался, наблюдая за каждым человеком. Второй глаз зиял черной пустотой. Именно этим глазом она смотрела на меня, вызывая во мне отвращение и какой-то животный страх. Рядом с этим порождением преисподней стояла моя соседка по купе и нервно закручивала на палец кончик красного платка.

— Он твой, — обратилась она к африканке. — Отпусти меня.

Темнокожее чудовище положило мне на голову свою огромную руку и неожиданно участливо проговорило:

— Бедная душа, сколько ты уже бродишь здесь? Год, месяц, неделю?

— Несколько минут, — хриплым шепотом ответил я и, цепенея от страха, еле слышно проговорил: — Я умер?

— Еще нет, — усмехнулось страшное существо. — Сейчас ты между жизнью и смертью. А ты ступай, — обратилась она к девушке. — Я тебя отпускаю.

В то же мгновение в зале послышались крики:

— Она жива! Скорее, доктор, она жива!

Я обернулся и только тут обнаружил, что зал ожидания превращен в самостихийный госпиталь. На полу, на лавках лежали и сидели люди, окровавленные, покалеченные, перебинтованные. Часть зала была отведена для трупов. Там, среди неподвижных тел, сидела и кашляла девушка с красным платком на шее. Туда бегом бросились два медика «скорой», ощупали ее и помогли ей добраться до скамьи. Один остался хлопотать возле нее, другой поспешил на помощь вновь прибывшим.

— Теперь ты понял, в чем дело? — услышал я голос страшилища и повернулся к ней.

— Кто ты? — спросил я.

— Я Смотритель этого вокзала, — посверкивая белоснежными зубами, ответила негритянка. — Некоторые называют меня Хароном. Зови как угодно. А теперь выслушай меня внимательно, от этого зависит твоя судьба. Твой поезд потерпел крушение. Ты сейчас лежишь в коме, вон в том углу, — она мотнула в сторону мертвецов и продолжала: — У тебя в запасе три часа. Чтобы спасти себя ты должен взамен найти другую потерянную душу. Ищи. Времени мало. И помни, если до четырех утра ты не приведешь мне кого-нибудь, ты умрешь.