- Куда ж ты уходишь? Мы уже продали билеты на второй сеанс.
- А меня спросили? - сказал Федотов.
- Народ собрался, народ требует, - сказала директорша тем самым озабоченным голосом, которым полтора часа назад она кричала: "Кино не будет, чего дубасите!"
- Очень интересно, думаешь, зануздала да поехала?! У меня, может быть, часы считанные.
Еще минутка, и он поругался бы с директоршей и ушел со злости, но в зале откуда-то уже все знали про солдата и со всех сторон раздавались голоса, упрашивающие, уговаривающие, шутливые и серьезные.
- Ну покажи им еще разок. И мы посмотрим, - тихонько сказала женщина, и ее сразу поддержали: "Правильно, ты уговори своего солдата, нам ведь тоже посмотреть охота, другие вон откуда пришли - за пять верст!"
- Чтоб вам всем лопнуть, - весело сказал солдат и пошел обратно в будку.
Снова гремела музыка в маленьком зале посреди темной площади маленького городка, и кругом были тысячи километров темноты, спящих деревень и затемненных городов, а еще дальше лежал изрытый, ископанный фронт на обожженной земле, и люди все время о нем помнили, он лежал у них тяжестью на сердце, но все-таки хоть полтора часа музыки гитар и скачки в маленьком закрытом зале им подарила сегодня для передышки судьба.
Когда все кончилось, они вышли последними на темную площадь. Их поджидали два паренька, с которыми Федотов о чем-то шептался перед сеансом. Теперь он взял у них и сунул себе в карман бутылку, и они пошли рядом по пустым улицам, мимо домов, с одной стороны освещенных четвертью молодой луны.
На полдороге она как-то нечаянно взяла его за руку, шла рядом с ним веселой, почти танцующей походкой и молча улыбалась, так что он наконец спросил:
- Ты что?
- Так, хорошо. Музыка! А до чего было страшно, что они нас догонят, а мы вот спаслись, мы спаслись! И всех победили! - И она рассмеялась, раскачивая его руку на ходу. - И вот возвращаемся домой.
Они не заметили, как дошли до дому и остановились у самой двери. Под ними черная река неуемно журчала, обтекая мысок, по оврагу шуршали облетевшие ветки остатками сухой листвы, а они стояли обнявшись и целовались, а в ушах у них не переставая медным звоном оглушительно и торжествующе гремели мексиканские гитары.
Мягким, точно просительным движением она высвободилась, подняла с земли палочку и, продев ее в отверстие замка, приподняла скобку двери. Она вошла и остановилась в сенях, где было темней, чем на улице.
- Ведь мне же уходить, - сказал Федотов.
- Это еще завтра будет!
Он шагнул через порог в темноту и сразу наткнулся губами на ее губы, и опять они целовались, пока дыхания хватило, и потом вошли в избу.
- Темно, - сказал он. - Хочешь, я печь растоплю?
- Ну зачем это? У нас керосин есть, - сказала женщина. В голосе ее он расслышал какое-то сдержанное довольство. - Не такие уж мы несчастные, что без керосина сидим. - Федотов даже зубы стиснул. Это уж хуже любой жалобы было.
Женщина зажгла и поставила на стол лампочку с маленьким фитильком, и после темноты им показалось, что стало совсем светло. Федотов вынул из своего мешка сверток с бельем и жестяную коробку с мылом, завернутую в полотенце, а все остальное вытряхнул на стол, ухватив мешок за углы: две целые буханки хлеба с довеском, две консервные банки, кусок сала, обсыпанный солью, и крупные куски колотого сахара.
Все это он небрежно сдвинул руками по столу к сторонке, толстыми ломтями нарезал хлеб, одним круговым движением ножа вскрыл банку тушенки и, вытащив из кармана, поставил на стол бутылку водки.
Женщина подала ему кружку и, покойно облокотившись на стол, приготовилась с удовольствием наблюдать, как он будет есть.
Он положил перед ней нож, подвинул к ней банку и, налив до половины кружку водкой, сказал:
- На, выпей!
Женщина нерешительно приняла у него из рук кружку.
- Лучше не надо, - попросила она. - Я ведь совсем не умею.
Он подцепил ножом и вывернул все содержимое консервной банки в глиняную миску и тоже пододвинул к ней:
- И сразу закусывай!
Она отхлебнула маленький глоток, точно очень горячий чай, и, вздрогнув, передала ему кружку.
Он долил кружку доверху, выпил, с шумом выдохнул воздух и закусил коркой. Минуту они молча смотрели друг на друга. Он сказал:
- Чего теперь я тебе стану говорить или, может быть, обещать - ты больше не придавай никакого значения. Это я все спьяну буду врать. Поняла?
- Ладно, - сказала она, подумав, и вдруг засмеялась.
- Это я тебе серьезно говорю! Чего смеешься?
- Я не смеюсь, - продолжая смеяться, проговорила женщина. - Ты говорил - я чудная. А ты сам не чудной?
Девочка заворочалась, похныкивая во сне, повернулась и, морщась на свет, с зажмуренными глазами потянула быстрыми короткими вздохами носом воздух, как принюхивающаяся собачонка.
- Спи, спи, - сказала тихонько женщина, но девочка приподнялась на локте и заморгала сильней.
- Вкушно пахнет, - почмокивая, пробормотала она. - Хлеб принешла? Шейчаш уже жавтра?
Федотов взял бутылку и поставил ее себе под ноги, под стол.
- Ну, чего ты смотришь, - строго сказал он женщине. - Дай же ей, видишь, проснулась!
Женщина разрезала пополам ломоть хлеба, положила и тщательно размазала сверху немного тушенки и отнесла девочке. Та сразу совсем очнулась, схватила хлеб обеими руками и приоткрыла узенькие спросонья, веселые серые глазки. Откусила, подставив снизу ладошку лодочкой, чтобы чего-нибудь не уронить, стала есть. Глаза у нее опять сейчас же почти закрылись.
- А мальчишкам? - спросила она и, не оглядываясь, толкнула локтем брата.
Маленький выполз из-за ее спины и с сонным любопытством снизу заглянул ей в рот. Старший тоже проснулся и смотрел, но не шевелился.
Федотов торопливо намял на два ломтя сверху тушенки и подал их матери. Та в двух руках осторожно отнесла к печке и раздала мальчикам.
- Спасибо, - стеснительно сказал старший и спрятался в темный угол.
Пока дети ели, женщина спокойно сказала солдату:
- Да ты выпей еще, ведь тебе хочется. - Но он даже не посмотрел в ее сторону, сидел, уставясь на огонь лампочки.
Дети наелись, повозились немного и, пошептавшись под одеялом, снова затихли и уснули.
