Чистый алый, слегка пронизанный оранжевым... Шафрановые одеяния наложницы на пиру Валтасара... Мерцающее изнутри красное платье Эсфири...
Где, чёрт возьми, он видел эти краски?!
Почтенным амстердамским бюргерам, этим упитанным пожирателям сыра, не по вкусу драматические и горестные сцены, они хотят любоваться на прекрасных молодых женщин, сине-зеленые реки, мирные стада, пасущиеся на лугу...
Правда? Да кому она нужна! В этом-то городе, прославленном лёгкостью нравов, и, тем не менее, полном предрассудков, условностей и крайней регламентации.
Искры вспыхнули и исчезли в глубине камина, а Рембрандт внезапно понял, что после завершения картины ему останется только одно - оглядываться на прошлое, на дорогой сердцу Лейден.
Работать, работать!
Рембрандт вернулся в мастерскую. Взял мастихин, покрыл поверхность холста клеем, затем тонким слоем мела - просвечивая сквозь краску, он придаст загадочное сияние всему, что будет написано поверх него.
Поле готово.
Поле творчества как поле брани, на котором развернётся бой света и тени, добра и зла. Победоносные атаки, отступления, гибель.
Пульсирующие яростью пунцовые тона, ослепительно золотой... Девочка будет в золотом. Маленькая девочка среди мужчин.
Душа истекает кровью...
Нет-нет, кровоточит только нечто телесное. А душа? Пусть доктор Тюльп объяснит, почему его душа истекает кровью, ведь он знает всё о человеческом теле.
Недавно муниципалитет дал разрешение на вскрытие трупов. Рано или поздно простонародью придётся расстаться с суевериями, мол, доктора ковыряются в мертвецах. Теперь вскрытие практикуют на медицинских факультетах, среди просвещённой публики анатомия признана модной наукой. Вся процедура обставляется наподобие театрального представления. Но какова его цель? Просвещение? Назидание в духе идеи суетности и быстротечности жизни? И это всё равно не даёт ответа на его вопрос!
Даже доктор Тюльп, автор знаменитых "Медицинских наблюдений", не объяснит, почему его сердце истекает кровью.
Это началось около года назад, с разговора с Тюльпом...
...Прозрачная голубоватая дымка висела над Амстердамом. Никаких контрастов: багровая краска черепичных крыш в белёсом свете северного неба, матовое мерцание воды.
Рембрандт стоял у самого края заключённого в камень потока и смотрел на воду, покрытую мелкой рябью.
Как не похожи Амстердамские каналы на величественные чистые воды Рейна, они наполнены раскалённой смолой, уготованной для грешников, и текут прямо в ад. Он мысленно проникал в глубину - донный ил, ракушки, водоросли и что-то ещё, бесформенное, неопределимое, завораживающее...
Его размышления нарушил стук колёс. У въезда на мост Святого Антония остановилась карета. Из приоткрывшейся двери, украшенной гербом с тюльпаном, выглянул доктор Николас Питерс по прозвищу Тюльп.
Спокойное лицо, холодные глаза, холёные руки... Доктор очень богат и объезжает своих больных на карете. Ведь этому человеку известно почти всё о человеческом теле. Но что он знает о душе?
- Доброе утро, господин ван Рейн, - приветствовал художника Тульп. - Чем любуетесь?
- Смотрю на воду, - ответил Рембрандт.
- Что же вы там увидели? - поинтересовался доктор, подходя к нему.
- Великая вещь, вода, - сказал ван Рейн. - Некоторые народы почитают её как божество. Мне бы хотелось написать воду, уходящую вдаль, и тяжёлый чёрный баркас, поблёскивающий в лунном свете...
- Баркас? - удивился Тюльп, его брови поползли вверх. - Помилуйте, господин ван Рейн! Достоин ли подобный сюжет кисти такого живописца как вы? Скоро в Голландию прибывает английская королева Генриетта-Мария со старшей дочерью. Брак со Стюартами весьма престижен для Оранской династии, и чтобы предстать в выгодном свете, королевскому двору нужно ввести мушкетеров в сопровождение, когда в столицу приедет англичанка.
Всё это так мало волновало Рембрандта, но благодаря протекции этого почтенного амстердамца, четырежды избиравшегося бургомистром, он принят в гильдию Святого Луки и теперь имеет патент на продажу своих картин.
Рембрандт кивнул, и доктор продолжил:
- После визита в Голландию Марии Медичи очень возрос престиж рот ополчения, - доверительно сказал он. - Гильдия решила украсить картинами три стены Большого зала для мушкетерских собраний. Люди капрала Бикера наняли фон Зандрарта, офицеры синдики Стрелковой гильдии Говарда Флинка, а вот Хассельбургу я хочу рекомендовать вас, мой дорогой друг. Вот вам достойный сюжет! Они теперь готовятся к большому приёму в честь Марии-Генриетты английской и собираются заказать групповой портрет роты для помещения в Синдике. Это неплохой заработок. А престиж! Что скажете, господин ван Рейн? Хассельбург вскоре едет на переговоры в Ультрехт, а вот по возвращении...
...Да-да... Капитану Хассельбургу предстояло отправиться в Ультрехт. Но ему помешали. Произошло то, что потом назовут "несчастным случаем". Незадолго до визита английской принцессы во время стрельб и произошел тот самый "случай". Пуля, выпущенная из мушкета юным Горацием Айкеном, одним из воспитанников богадельни сержанта Кемпа, угодила аккурат в правый глаз Пирса Хассельбурга. Капитану снесло полголовы. Ужасно. Море крови.
Кровь... Киноварь? Нет, пожалуй, охра, усиленная красным лаком...
Хассельбург был устранён! Охрана королевских особ во время визита, а, значит, доходы и привилегии, достались Баннингу Коку.
Он помнил его глаза - тёмные, мутные, злые... Древесный уголь или жжёная кость...
2.
Чем нужно писать, чтобы все поняли?! Расплавленным железом? Кровью?
Но он сделает так, что поймут - лицо убийцы напишет в полумраке, покрытым umbra mortis - тенью смерти. Так он изобразил лицо Малыша Ариса, повешенного за грабежи и убийства. Инспектор Амстердамской Медицинской коллегии едва успел снять труп с виселицы, чтобы упредить кражу костей и крови осуждённого, которым легенда приписывала целебную силу. Труп спешно передали в хирургическую гильдию для публичной аутопсии. За этим занятием Рембрандт и запечатлел доктора Тюльпа и семерых амстердамских хирургов. Memento mori - вот о чём он хотел сказать этой картиной. Посеревшее лицо трупа напоминает зрителям о смерти. Передний план картины затенён, и чем дальше в глубину, влево и вправо, тем слабее освещение и мягче соотношение светлого и тёмного.
Он и теперь напишет так, как считает нужным, и ему безразлично, что скажут на это простые кловениры, помешанные на лошадях и кеглях!
Нет, он абсолютно спокоен, если не обращать внимания на тупую боль в висках и на предательски дрожащие руки.
Он не устал, просто слишком взволнован.
Рембрандт положил мастихин и палитру на стол. Взял мальшток в левую руку и опустил на него правую. Кожаный шарик упёрся в левое плечо капитана Кока. Рембрандт осторожно коснулся кистью его лица.
Рисовать бравых солдат? Льстить? Нет, слишком просто, скучно и утомительно. Лесть и похвала - законное оружие художника, но не для него. И не в этом случае.
Ну, может быть, чуть-чуть кобальта на ленты, чтобы выглядели серебристыми. Щёголи и позёры! Он бросит обвинение прямо в их самодовольные лица.
Обвинение? Да, чёрт возьми! Двоежёнцы, торговцы паршивым оружием и детьми! Вон тот, с алебардой в руке, сержант Ромбаут Кемп, он владелец приюта для сирот, где готовят товар на продажу в "весёлые дома" и наёмных убийц.
Нет, работать в таком состоянии невозможно! Он бросил мальшток на палитру...
Когда ван Рейн перестал греметь кистями, из-за закрытых дверей послышались шаги.
Входя в мастерскую, рэбе Менаше бен Исраэль опрокинул табуретку, уставленную фарфоровыми банками для красок.
- Недаром пасторы-кальвинисты запрещали допускать иудеев в город, - шутливо возмутился он собственной неловкостью.
