Смеётся дерзко как живой,

Хоть и с разодранной спиной.

'Когда он жил, вчера иль ныне?

Не разобрать, не разглядеть.

Ступени радости, уныний

Ему теперь уж не стереть'.

Захолодило неприятно

Затылок, через пелену,

Он видел Ярцева, нарядных

Бояр своих, что шли к нему.

Они приблизились, молчали.

Иван Петрушку обронил,

Повел угольими очами,

Ногой на куклу наступил.

Тут Арцебашев был и Ловчик,

И Тёмкин, с ними строй рубак,

Для устрашенья приторочив

На сёдла головы собак.

И все, как псы, с оскалом белым,

В одеждах из мехов и кож.

Все смотрят взглядом обалделым,

И пар от них, и бьёт их дрожь.

На их одеждах кровь повсюду,

На рукоятях, рукавах,

Как глина бурая, и чудом

Нет только крови на губах.

'Я в лавку, что ль, попал мясную?' -

Иван по лицам заскользил.

'Мы здесь наказ твой памятуя!' -

Тут Тёмкин зло заговорил.

Под взглядом княжеским осёкся.

В нём страх был, бешенство и хмель,

И ночь, что вечно не сотрётся,

Уже прошедшая теперь.

Иван смотрел на ни них, не веря,

Что это воинство его;

Он с ними стал страншее зверя,

А быть хотел как божество.

'Скажи скорей, как было дело

И где сейчас мои полки, -

Иван запнулся, ныло тело, -

Ты только правду мне реки.

Вошли вы в город без приказа.

Барятинский, Скуратов где?

Чумная ходит здесь зараза

В еде, одежде и в воде.

Чума везде здесь может статься,

Одна молитва лишь чиста.

Вы все здесь можете остаться

В чумной могиле без креста!'

Царь наступал, все отступили,

Как будто чёлн разбил волну.

Бояре что-то забубнили,

Все враз нарушив тишину.

Царь их одернул жестом, ткнувши

Перстами Ловчикову в грудь,

Сказал: 'Пусть Гришка скажет лучше.

Быстрей рассказывай мне суть!'

Григорий вытер рот рукою,

Снял шапку, в пальцах покрутил,

Взирая с дерзостью живою

Хрипато он заговорил:

'Давно уже остерегал я,

Что хитрый Вяземский решил

Владыку софьинского края

Предупредить. Предупредил!

Подлец Смоляй в дому Владыки

Захвачен нами и сказал,

Что он от Вяземского книги

И письма Пимену отдал.

И Пимен в граде затворился.

Когда отряд наш подошёл,

На клич никто не появился,

Грозили только бердышом.

Кричали из бойницы узкой:

'Ордынцы! Погань!' - будто мы

Не царской волей службы русской,

А басурмане из Орды.

Без лестниц, пушек и верёвок

В мороз стояли, ветер дул.

Предатель с помощью уловок

Ворота тихо отомкнул.

Вошли стрельцы рязанских сотен,

Засовы сбили, петли вон,

И наконец стал путь свободен,

Ворвались под набатный звон.

Град сильно не оборонялся.

Пошли рязанцы по дворам;

Народ по спискам выгонялся,

Ретивых били по домам.

Но часто был купцам надменным

Царево слово не указ.

За то расплата непременно

Над ним тут-же началась.

Где запирались, тын был крепок,

Тараном били ворота.

А коль по ним был выстрел меток,

Сжигали этот дом тогда.

За Варлаамом-на-Дворищах,

Кажись так церковь та реклась,

Опричник в чёрных тех жилищах

Убит был пулей прямо в глаз.

Туда владимирская сотня

Детей боярских подошла,

И ярость страшная Господня

И их, и тульцев там зажгла.

Во тьме рассыпались повсюду,

По всей торговой стороне,

Пылали страстью к самосуду -

Не удердать их было мне.

Там можно было оказаться

В замятне, но дошёл тут слух,

Что нужно быстро собираться

И бьют в тюрьме опричных слуг.

Служивших ранее в приказах,

В оковах держат при дворе

Владыки, наших дьяков разных

До гроба преданных тебе.

Бойцы с Пахры уже собрались

Туда идти и я хотел,

Но у Николы задержались,

А двор владыки уж горел.

Потом узнал я, что Скуратов

И Зайцев там, и шум большой -

Монастырёвы и Цыплятьев

Засели в доме за рекой.

Их семьи в церквах затворились

И грузят скарб, хотят бежать.

Мы очень сильно разьярились,

Стал Бекбулат их окружать'...

Плечём Григория задевши,

Иван, как тур, вперёд прошёл.

Каблук и посох в затвердевший

Вбивая наст, угрюм и зол.

'Все врешь!' - сказал Иван, и в небо

Лицо горящее поднял,

Нашёл там просинь для ответа,

Забыв про всё в неё сказал:

'Я знал, что быстро это время,

Мне ненавистное, придёт,

Когда ростки взойдут, а семя

Им жизнь дарящее умрёт.

Старик княь Вяземский мне душу

К борьбе призывом возмутил,

Но дело сам же и разрушил,

Мне всю опричнину сгубил.

Занёсся Вяемский высоко

И в нём измена, спесь и блажь.

К петле ведёт его дорога,

И ждёт в аду суровый страж.

Его не дам могиле тело,

И Сатанил найдёт раба.

Хоть горе страшное для дела

Лишиться главного столпа.

Господь, твои я вижу лики

Твой свет несётся на крылах.

Я вижу замысел великий,

Великий смысл в своих делах!'

Царь подошёл к упряжке санной,

Вдоль лошадиных тел побрёл.

По ремешкам, попоне тканной

Сухими пальцами повёл.

Остановился, пальцы в гриву

Блеснув перстнями запустил.

Стоял так долго, молчаливо

Как будто чудо упустил:

'Как жаль, что время безвозвратно, -

Он обернулся; ветер дул,

Спросил угрюмо, - где Скуратов?'

Ответил Тёмкин: 'На мосту!'

Иван ткнул в Тёмкина: 'Где хочешь

Возьми стрельцов, и в ворота

Расставь заслоны, чтоб до ночи

Народ не бегал никуда.

Нельзя чтоб ворог град покинул.

Ответишь жизнью мне, ступай! -

Добавил Тёмкину уж в спину,

- Опричных тоже не пускай!'

На Арцебашева рукою

Затем царь перстнем указал:

'Булат, ты со своими вои

Немедля чтоб детинец взял.

Места приходные, приказы,

Застенки, что бы не пропасть

Тетрадям, спискам и указам,

Чтобы не могли их жечь и красть.

А ты, мой вечно врущий Гришка,

С Грязным, Борисовым ступай

С конвоем, и вокруг людишек

От грабежей остерегай.

Что все награбили и взяли,

На берег нужно отвозить,

И там всё складывать, мы сами

Всё будем взятое делить!'

Войдя обратно в сани, грузно

В ковры остывшие садясь,

Сказал: 'На мост!' - и глянул грустно

На прицепившуюся грязь.

Ивана поезд с пол дороги

Ведущей к Волхову, к мосту,

Свернул, конвой кричал немногим

Вовсю угрозы на скаку.

Промчались через перекрёсток,

Стрельцов с кулями разогнав,

Минули гать из свежих досок,

Щепу подковами содрав.

Минули Спаса-на-Каменьях,

Амбары, кузню, торг пустой,

Смиренно павших на колени,

И топоры над их главой.

И в переулке очень узком,

Забитом вдоль и поперёк

Совсем застряли; и не русский

Витал приятный тут дымок.

Грузили здесь товары в сани,

И караульный голова

Наумов стал кричать, буянить:

'Давай дорогу, борова!'

Тут Ярцев выглянул и вышел.

За ним на воздух вылез царь.

Наумов стал ругаться тише.

Стал кто-то ныть как пономарь,

Бубня свое самозабвенно.

Возник немецкий человек

В чулках в полоску по калено,

И весь петрушичи одет.

Перо на щляпе мнёт ручёнкой,

Обозначая танец свой,

Царю целует руку звонко,

А тот качает головой.

И царь Семёна подзывает

Как переводчика, речёт:

'Как тут Дик-мастер поживает,

И как торговлишка идёт?'