Хрустальным шаром жжёт в груди.

С небес звучит псалом разящий,

Везде стучится и гудит.

А под ногами спины, лица,

В глазницах тьма, раскрыты рты;

В обнимку жертвы и убийцы

В плену взаимной слепоты.

Нет мочи крикнуть и молиться,

Мольблой спасенье обрести.

Глаз не закрыть и не забыться,

И с места шагу не сойти...

Иван очнулся; жарко, липко.

Напротив Ярцев всё храпел,

Внутри саней светильник зыбко

Светил как будто оробел.

Иван доху соболью скинул,

Взял с полки Курбского письмо,

С оконца полог отодвинул

И снова стал читать его:

'Тут дело не в твоей угрозе;

Когда ты мирно управлял,

Ты, государь, в любом вопросе

Сполна ответы получал.

В кругу достойных, православных

Все говорили не таясь.

Ты слушал стратилатов славных -

Себя в них числю не стыдясь.

В тебе стратега уважают,

Ты как Великий Александр.

Тебя лишь только окружают

Исчадья адских саламандр.

Ты губишь Русь рукой слепою,

Ворами только окружён,

И к власти жадною толпою

Опричников заворожён.

Кровавых и прегнусных Бельских

И их подручных ты возвёл

С собой на царство, богомерзких,

Творя повсюду произвол.

Играешь судьбами людскими

И сам не знаешь, что творишь.

На век своё позоришь имя.

Мужей блистательных казнишь.

Всеродне бьешь младых и старых,

Больных, увечных, жён и слуг.

Русь как в батыевых татарах

Сегодня оказалась вдруг'...

Прочтя такой отрывок снова

Иван зубами заскрипел.

Опять ответ подыскивая слово

В оконце хмуро он глядел.

За полированным заморским

Стеклом и каплями росы,

Неспешно двигались повозки,

Несчетно сани и возы.

Они качались словно лодки

На набегающей волне.

Стрельцы дремали там в обмотке,

Тулупе или зипуне.

Кто в безрукавке кверху мехом

Поверх кафтана, при ножах,

Пищалях, саблях, с шуткой, смехом.

Искрилось солнце в бердышах.

Багряным заревом рассветным

Пылали рощи и холмы.

Уж близок город по приметам

Тропинки, тыны и дымы.

Тут смрадным воздухом тянуло.

В версте от тракта человек

Бежал крича, позёмка дула,

Вилась змеей вздымая снег.

К нему три всадника с задором

На вороных конях неслись.

Из глаз всё скрылось за забором -

Уже предместья начались.

Метались куры бестолково,

И будто рядом шарил лис,

Как символ мертвого мирского

Тут перья поветру вились.

Иван закрыл глаза, в подушки

Упал назад, письмо швырнул.

Втянул ноздрями воздух душный,

Подошвой Ярцева толкнул:

'Проснись!' - и Ярцев тут же ожил,

Из пальцев чётки уронил.

Поправив сабельные ножны,

Подобострастно забубнил:

'Чего изволишь, Царь Великий,

Вина с водою нацедить?

Достать скорей святые лики

И сани тут остановить?'

'Пиши как Курбскому начало

Писали раньше', - царь сказал.

Взяв лист, перо, Семен удало

Пять строк при качке написал.

Утих немного ветер шумный.

'Ты, князь, - перстами щёлкнул царь, -

В Литве теперь своей безумный,

В письме опять вернулся встарь,

Когда Сильвестр, поп яда полный,

Что вечно был поспорить яр,

Пес Адашов с ним недовольный,

Измене потакал бояр.

Моё вы царство помышляли

Себе под ноги положить

И так уже беспечны стали,

Что смог я всех передушить.

И сам ты, Курбский, душу продал,

Её на тело променял.

Крест целовал и список подал

Поручный - но в Литву сбежал.

Сбежал от казни справедливой,

На муку вечные обрёк

В аду ты душу, аспид лживый,

Хоть тело бренное сберёг.

А что до жалких осуждений,

Что царский суд и быстр и крут,

Скажу, что я в своих владеньях

Распоряжаюсь жизнью слуг.

Мне Бог доверил эту землю

И повелел блюсти народ,

Лишь волю Бога я приемлю

И светел от его щедрот.

Как не поймете это сами?' -

Иван ногой ударил в пол.

Остановились тотчас сани.

Взглянув на Ярцева в упор

Сказал Иван: 'Пойдём, подышим.

Смотри, уж солнышко взошло.

От вестовых рассказ услышим,

Что тут без нас произошло'.

Семён кивнул и быстро строчки

На лист шершавый положил,

Песком посыпал, сдул комочки

И тем работу завершил.

'Все пишем Курбскому и пишем,

А он пропащий человек!' -

Семён взглянул в окно на крыши,

Дверь распахнул и вышел в снег...

Ворвался воздух, здесь истошно

Вороны каркали, набат

Гудел, собаки осторожно

Брехали, крики, лязг и смрад.

Горелый запах тошнотворный

Витал, как будто падаль жгли.

Царь вышел, с ним Семен проворно.

Разлегся Новгород вдали;

Серел детинец новгородский,

Мостом с торговой стороной

Соединен и берег плоский

Лежал под коркой ледяной.

Заставлен серыми шатрами

Святого воинства, костры

Дымили черными клубами

И кучи скарба как ковры.

Снует здесь много пеших, конных,

Возы во множестве стоят,

Как пешки в шахматах игорных

Тела раздетые лежат.

И видно как могилы роют

Полураздетые, при них

Несёт печально стороною

Свещенник маленький триптих.

Стоят опричники в угольих

Кафтанах, шапках, вохдух чист

Промеж дымов и крыл вороньих

Восход торжественно лучист.

Осколки солнца в шишковатых

Златых сияют куполах

И на крестах и изразцах

Искрятся вдоль всего посада.

Уже опричники взьярились

Крамолу здесь искоренять,

Тех что таились, не таились,

К реке всех стали выгонять.

Без списков гнали и по спискам,

Кто сам не шел, иль не хотел,

Под руки, за волосы, с визгом,

Тащили в кучу голых тел.

Хрустели ставни под напором,

Плач детский, лай и лязг клинков.

Трещали, лопались запоры

И петли кованных замков.

Тут кольца с пальцами рубили

И на дознанье волокли,

Кого до сорока не убили,

Скарб ценный взявши дальше шли.

Возы узорчьем нагружали,

Кресты, оклады от икон

И в звонарей с земли стреляли,

Так пресекая перезвон.

Напрасно люди призывали

К молебну во спасенье душ,

В церквах бегущих настигали,

Рубили меж кровавых луж.

Скрутив других с седлом арканом

Влекли во поле и в шатрах

Бояре ни трезвы, ни пьяны,

Творили суд там всем на страх.

Бросали мёртвых в снег иль в реку,

Живых топили в полыньях.

И дьяки списочную сверку

Уж не вели, счёт потеряв.

Над полыньями нависали,

Бограми длинными всю ночь

Тела под лёд крюком толкали,

Уж это было им невмочь.

Всё это ниже: свиньи, гуси,

В исподнем девки, стоны, смех,

И песни пьяные, звон гусель,

Убийство, кража, блудный грех.

А пред царем тела нагие,

Калитки, сбитые с петель.

Толпой брели стрельцы презлые;

Один исправно дул в свирель,

И барабан бил ритм походный,

И стяг, осадой освящён

Казанской, нёс стрелец дородный,

Был утомлен и удручён.

Стрельцам всё странно тут, как будто

Они во вражий град вошли -

Но град был свой, везде безлюдно -

Там, где опричники прошли.

Царя завидев оживали

Стрельцы, толкали пушкарей,

В поклонах головы склоняли

И шли немного пободрей...

Иван носком поддел игрушку

В снегу забытую - конька,

И рядом высмотрел Петрушку.

Поднял; лоскутный шут, пенька.

Как кровь румяна, глаз стеклянный,

Нос-крюк, личиной окаянной