Внутри, по сути-то, ничего не изменилось. Обои были переклеены с серых на зеленые, пол отложен мрамором и диван закинут розовым пледом с кровати. Та же люстра, камин и книги.

Иде, довольная своим появлением дома, расслабилась на диване, откинув голову назад. Её лицо расплылось в детской улыбке. Она немного оживилась, растянулась, накрывшись тем самым пледом, которым укрывалась когда-то давно… в последний день перед тем, как попала в неврологию. Она молча наблюдала за суетившимся на кухне мужем и изредка умиротворенно вздыхала.

Стэн накормил кошку, подошел к девушке и сел рядом, прилег на спинку дивана и смотрел в потолок, по его умиляющемуся лицу разлился яркий солнечный свет, и он, осчастливленный возвращением в дом своей жены, повернулся, развалившись на ногах Иде.

В зал косолапо вбежала Бенни. Она громко мяукала и с трудом запрыгнула на диван, удобно разместившись на животе парня. Бенни свернулась в клубок и заурчала.

— Хорошая… — протянула Иде и осмотрела Стэна. Его лицо осунулось, нос стал ещё сильнее выделяться на общем фоне, и взгляд стал тусклее. — Ты устал?

— Да…

— И я, — девушка зевнула, — так почему все же ты не нашел себе здоровую и нормальную девушку?

— Ждал, пока ты проснешься.

— Это что-то изменило?

— Да. Я ощущаю твое присутствие, слышу твой смех, вижу улыбку и то, как ты ешь. Мне стало спокойнее, но тогда, когда тебя не было, я променял тебя на Бенни и работу, так было проще.

— Понимаю… В больнице я променяла общение на еду, — девушка усмехнулась, — но мне было легче; в меня тыкали пальцем. Говорили, что больная, костлявая, тощая и не справлюсь. Поначалу так и было, но я смогла, а мои соседки по палате — нет. Ни одна из них… они сейчас мертвы, и мне их жаль. Но общаться с такими людьми я не могла. Мне противно. Раньше я считала, что больные люди понимают страдания других, а оказалось, что нет. Каждый считает, что его болезнь тяжелее, чем чужая. И это отвратительно, — Иде смахнула с щек слезинки. — Самое забавное, что большинство тех, кто болеет анорексией — подростки. Совсем маленькие, им было около четырнадцати-шестнадцати лет. Глупые детки… Знаешь? Со мной в палате лежал и мальчик, тоже маленький, лет семнадцати. Но он вышел из больницы здоровым. Наверное, ему стало совестно из-за того, что он — единственный мальчик-анорексик в диспансере, — она вновь оскалилась. — Похоже, это был человек, который понимал, что делает… один из немногих.

Девушка пальцами перебирала волосы Стэна, вытягивала их, отчего тот хмурился. Он же, изрядно уставший, прикрыл глаза и, взяв Иде за запястья, положил её руки на свое лицо.

Она вздохнула, отвернула голову и замолчала. В её лице читалось чувство удовлетворенности и абсолютнейшего спокойствия, граничащее с ощущением полной экзальтации*. Иде так же мечтательно бродила кистями рук по его лицу, взъерошивала его волосы, и громко смеялась.

Кажется, это все, что ей требовалось, чтобы стать счастливой. Никакая ни худоба, ни восхищенные взгляды окружающих, ни чувство превосходства и победы, ни популярность, а бережное отношение к себе и остальным важным людям, присутствие в жизни того человека, который мог бы успокоить и понять ее.

Они, совершенно уставшие, но бесконечно счастливые, еще долго наслаждались собой, словно «инь-и-янь», которые вновь обрели друг друга.

— Может, всё же, поедим?