– Так-так, там у этих греков уже даже женщины дают мужчинам советы. И чуть ли не решают за них, кому и с кем воевать. А ведь это самое последнее дело. На островах все перевернулось с ног на голову. Но не зря мудрые люди говорят: «Поведешься с черным котлом, сам черным от копоти станешь, быстро с ног до головы перемажешься». Вот так-то…
Мемухан вроде бы и не говорил вслух ничего дерзкого, но остальные князья угадывали его мысли и в такт кивали головами, словно подтверждая: так можно далеко зайти! Если все делать «по-гречески», то, спрашивается, зачем вообще нужен царь и великие князья? Пусть тогда все дела решаются толпой оборванцев на общих сборищах! А если у подданных нет страха перед троном, о каком послушании можно говорить? И к чему вообще разводить иноземные глупости вокруг персидского престола, который должен возвышаться над всеми народами?
Что касается военных дел, то и тут Мемухан сумел подпустить яду. Все эти дни великие князья обсуждали предстоящий поход на египетский Мемфис, где непокорные подданные перестали, как прежде, считаться с властью персидских царей. Разумеется, в Мемфис требовалось срочно посылать войско, чтобы подавить мятеж в городе, пока он не охватил всю страну.
Но когда Артаксеркс объявил о том, что сатрап Сирии, верный Мегабиз, известный тем, что собирает в своей области самые большие подати для царской казны, вызвался самолично повести войско на Египет, старик Мемухан скривился с таким видом, будто хлебнул желчи.
– Так-так-так… я о том и говорю, – промолвил Мемухан. – Сколько ни сиди на дне моря, все равно рыбой не станешь. Зачем сатрапу возглавлять царское войско? Что-то здесь не так… Пусть и дальше собирает подати для царской казны, раз у него это получается… Мало ли в Персии прославленных полководцев, помимо этого выскочки Мегабиза?
И остальные великие князья, которые только что наперебой хвалили Мегабиза, вторя речам Артаксеркса, с озабоченным видом зацокали языками, принялись украдкой переглядываться между собой и тяжело вздыхать.
– Я доверяю Мегабизу, как самому себе, – резко проговорил Артаксеркс, желая разом пресечь нудное стариковское ворчание. – Если Мегабиз чувствует в себе силу полководца, пусть идет с войском в Египет. Я завтра же пошлю ему указ со своим на то повелением…
– А я так скажу: не место двум мечам в одних ножнах, так-то… – пробормотал себе под нос Мемухан и зачем-то засунул палец в открытую львиную пасть на набалдашнике клюки.
Шефар сидел рядом и слышал эти слова. Он понял, что имел в виду старый князь. Но владыка не расслышал его бормотания и только грозно нахмурился.
У Артаксеркса никак не укладывалось в голове, что великий князь Мемухан давал советы еще его деду – Дарию Ахмениду и хорошо помнил те времена, когда в персидском царстве ввели в обращение первые золотые дарики, сделанные, кстати говоря, тоже по образцу греческих монет.
На персидских монетах Дарий был изображен в полный рост, с луком в одной руке и с колчаном стрел за плечом. Голова владыки, отчеканенная на золоте, получилась неестественно большой, как у какого-то зверя. Один из пленных самосских ювелиров попытался высмеивать неуклюжие монеты, и, разумеется, за свой длинный язык он был немедленно казнен. Никто давно не обращал внимания на неудачный портрет, а Мемухан и об этом помнил…
Вот и теперь Мемухан, сидя в тронном зале, точно так же, как когда-то с Дарием, а затем с его сыном Ксерксом, обсуждал с молодым царем вопросы войны и мира. Он так же хитро щурил черные бисерные глазки, потирал с противным шелестом желтые сухие руки. И при этом был все еще жив – живее великих царей, которые лежали в своих могилах.
В облике старика Мемухана, в его прямой спине – словно под кожу запрятан железный кол – Артаксеркс видел тайный вызов всей династии Ахменидов и себе лично. Казалось, будто великие цари, которых подданные называли бессмертными и величали в молитвах сыновьями богов, один за другим уходили в черную бездну небытия.
А Мемухан продолжал невозмутимо сидеть возле трона, на котором поменялись уже три владыки, все также пил вино и стучал по полу палкой.
В его многозначительных вздохах Артаксерксу так и слышалось: «Мене, текел, упарсин…
«Мене» – исчислил Бог царство твое и назначил ему конец; «текел» – ты взвешен на весах и найден очень легким…»
Но осталось выдержать всего один, последний день – и великий пир в Сузах станет легендой, которую народ долго будет передавать из уст в уста.
Мудрецы говорят: «Брось в воду камень, а потом спокойно смотри, как расходятся по воде круги».
Артаксеркс бросил этот камень, сделав для подданных то, чего никогда не было даже при Дарии и тем более – при скупом и суровом отце. К тому же у него есть поддержка…
Артаксеркс повернул голову туда, где сидел Аман Вугеянин, поглядел на его молодое лицо, на большой, с аппетитом жующий рот, на губы в красном вине и сразу же почувствовал себя гораздо спокойнее.
Мемухан недоволен еще и тем, что в последний день пира возле царя сидели не только семь великих князей, как было заведено с незапамятных времен, но и царский визирь Аман, а еще некоторые приближенные к трону царские евнухи и другие придворные.
Старый мидийский князь видел в этом все то же «позорное гречество», а потому больше обычного разговаривал со своей палкой. Когда визирь обращался к нему с вопросами, Мемухан нарочно притворялся глухим и немым.
Аман Вугеянин, сын толстого князя Адмафы, был любимцем и давним другом царя Артаксеркса. Вступив на престол, Артаксеркс приказал считать Амана вторым человеком в державе и поставил его власть выше княжеской, чем совершенно сразил великих князей. Не было второго такого человека во всем царстве, с кем владыка столь часто пил вино, играл по вечерам в кости или шахматы, от кого благосклонно выслушивал шутки и городские сплетни.
Аман Вугеянин был лет на десять старше Артаксеркса, но держался с ним на равных, как сверстник. Низкого роста, чернявый и кривоногий, он даже внешне во всем отличался от царя. Амана никто никогда не видел серьезным и задумчивым, и склонный к сомнениям Артаксеркс невольно сравнивал советы своего визиря с бодрящим вином, помогающим без труда разрешать любые сомнения.
На смуглом лице Амана первым делом бросался в глаза большой рот с белыми и очень острыми зубами. Этот рот то хохотал, то скалился от ярости, то смачно пережевывал пищу, то выдавал непристойные шутки – и при этом словно бы жил своей отдельной жизнью. Губы Амана лишь слегка прикрывали пасть хищника, готового перегрызть горло всякому, кто осмелится посягнуть на трон царя Артаксеркса.
Аман был самым преданным другом, самым верным из верных – и молодой владыка любил его за это.
«Твоего слова будет держаться весь мой народ, только престолом я буду выше тебя», – так сказал однажды Аману царь Артаксеркс и сдержал обещание.
Семь великих князей, как один, воротили от Амана нос. «Они – старые, трухлявые, а мы – молодые, с горячей кровью, где им нас понять? – смеялся Аман Вугеянин, оставаясь наедине с Артаксерксом. – Скоро князья разъедутся по своим кочкам, а мы останемся в Сузах, будем здесь веселиться и пировать с нашими женами и наложницами».
– Никогда не будет такого в Персии, чтобы женщины занимались мужскими делами, – сказал Аман, шумно отхлебывая вино из золотой чаши и нарочно обращаясь к Мемухану, который старательнее других отворачивал от него лицо. – Потому что жены совсем для других сражений предназначены, разве не так?
Что и говорить, стоит некоторым мужчинам выпить слишком много сладкого вина, как они сразу же начинают рассказывать о своих победах над врагами и над женщинами.
Аман, сын Адмафы, как раз и был из таких людей. Его прозвище Вугеянин – Хвастун – появилось еще в детские годы, когда он подробно расписывал сражения, в которых никогда не участвовал, и прелести девиц, которыми он никак не мог наслаждаться по малости лет.
Но теперь у Амана Вугеянина был самый большой гарем в Сузах, хотя женскому дому визиря положено быть вторым по величине и роскоши после царского. Приписывали это лишь независтливому нраву Артаксеркса и его увлеченности царицей Астинь.
