– Не держи меня за дуру. Не проймешь меня своей мокротой, – намеренно жестко сказала я и, пошарив в сумке, протянула Фариду свой носовой платок. – Вытрись.

Фарид машинально взял мой платок, вытер лицо, высморкался и хотел было отдать обратно, но, смутившись, скомкал в кулаке и сунул себе в карман.

– Выстираю – отдам.

– Не надо, оставь… на память, – ответила я, не сдерживая иронии.

– Как же так?.. Я ничего не понимаю…– Уголки его пухлых, как у девчонки, губ снова поползли вниз.

Мне показалось, что он снова готов зарыдать. Чтобы как можно быстрее завершить наш мелодраматический эпизод, я крепко взяла Фарида за руку и голосом актрисы, произносящей монолог под занавес, начала:

– Представь себе песочные часы. Верхняя колба пустая, нижняя полная. Вполне устойчивое положение. Век бы так стоять. А ты сделай усилие – переверни. И тогда, все что казалось тебе привычным и таким важным, перемешается с непривычным и неважным.

– Ты это о чем? – Фарид непонимающе захлопал своими влажными ресницами.

– Так говорил один умный человек, – пояснила я. – Надо изредка менять ценности. Я кажусь тебе красивой? – вдруг вырвался у меня.

Фарид усиленно закивал.

– Да, да. Ты лучше всех.

– Тебе кажется, – слукавила я. – И ты, наверняка, уверен, что любишь меня…

Фарид судорожно вздохнул. Не давая ему опомниться, я продолжила:

– Ерунда! Никакая это не любовь, так, иллюзия. Просто тебе заняться нечем, а я каждый день маячу перед тобой, как копченая колбаса в форточке – не голодный, а захочется.

– Ну, уж и колбаса. – Фарид невольно улыбнулся.

– Ладно, не колбаса – пряник, конфетка, шоколадка… не важно. Просто я вот что тебе хочу втолковать, нужно меняться, всегда пробовать что-то новое. Совершать смелые поступки… – Мой взгляд заметался. На стене здания белела листовка. Когда я проходила днем, прочитала, что приглашают в спортивную секцию. – Вот хотя бы… Займись спортом. Самбо. Победи всех.

– И тогда ты будешь моей, – прошептал Фарид.

– Посмотрим… Может, к тому времени все переменится. Ты будешь чемпионом. Я тоже изменюсь, постарею, и ты сам от меня откажешься, – не скрывая досаду, сказала я.

– Не откажусь. Ты мне любая нужна.

– Фарид, нам не дано знать, что ждет нас в будущем, – устало выдохнула я.

– Я знаю. Я всегда буду любить тебя.

У меня уже не осталось аргументов. Фарид стоял передо мной. Ни следа от недавних слез. Взгляд, словно бритва, губы сжаты в полоску.

– Если я стану первым, ты станешь моей?

Я пожала плечами и выдавила из себя двусмысленную улыбку. Разве я могла кому-то что-то обещать? Не в моих то правилах.

Больше Фарид меня не доставал и на лекциях сидел на задних рядах. Затылком я ощущала его горячий жесткий взгляд. Понятное дело, что никаких кавалеров на курсе у меня больше не появлялось. Но и одна я не оставалась. Время было бурное, студенческое. Я записалась на курс журналистики. Мы издавали стенную газету, потом я стала писать для университетской многотиражки. Сейчас не вспомню, что мы все время обсуждали, о чем спорили, но было страшно интересно.

Так пролетел еще один семестр. Вторую сессию я тоже сдала легко. Летнюю практику я отработала на кафедре. С каким-то аспирантом мы составляли карточки, обнимались, целовались взасос. Но потом поссорились, не сошлись в национальном вопросе. Он оказался антисемитом и шовинистом впридачу, а я всегда считала национализм признаком внутренней слабости и ненавидела всеми фибрами души. Аспирант только одной фразой меня завел, что, мол, мочить всех евреев надо, да и хохлов в придачу. Я отхлестала его по обеим щекам так, что у того кровь носом пошла. Для меня не существовало деление людей по национальному признаку, к тому же, все мои друзья, похоже все были русскими, только вот мать Вити по паспорту была Вассой Соломоновной, а тетя Таня звала своего третьего сына не как все Васькой, а Васьк`ом. Аспирант обозвал меня жидовкой, на этом наш едва начатый роман закончился.

5

Я уехала на летние каникулы домой, в наш сонный городишко. Похоже, гормональная буря и меня не оставила в стороне. Позднее, чем у многих, у меня появились определенные потребности. Я не имею в виду грубый половой акт, нет – мне стало необходимо мужское общество, знаки внимания, флирт. С одной стороны, я боялась повторения инцидента, который случился у меня с Фаридом, а с другой – просто изнывала без подпитки мужскими флюидами. Многие мои бывшие одноклассники устроились на работу. Иногда вечером или в выходные дни мы собирались компанией и ходили на пруд. Неуютно мне было среди них, словно я повзрослела лет на десять, а они остались прежними. Как вожатая среди пионеров.

Дом, где жил Витя, стоял заколоченным. Я спросила у родителей, приезжал ли он. Отец ответил, что не видел, но могила его матери была прибрана, значит, был весной, памятник поставил, ромашки посадил. Я надеялась, что Витя приедет на каникулы, и мы опять будем дружить. По моим расчетам ему должно было исполниться двадцать два, и мне было чрезвычайно любопытно, каким он стал. Разница в четыре года тогда казалась вполне привлекательной. По крайней мере, уже что-то повидал, многое чего знает, пятый курс должен был закончить. Почему-то я была уверена, что он обязательно должен учиться где-нибудь в Москве. В Питере нас судьба не сталкивала.

В конце июля папа предложил поехать к морю. Мать не захотела бросить хозяйство, и мы с папой на его уже внедорожнике доехали до Крыма и остановились в палаточном лагере около Коктебеля.

Море, солнце, комплименты. Все, в чем я нуждалась в то время. Одни «дикари» приезжали, другие уезжали. Ни с кем из своих кавалеров я не задерживалась больше трех дней. Я буквально купалась в мужском обожании. Еще бы! Постоянно полуобнаженные тела, соприкасания… Я точно знаю, что была неотразима.

Целыми днями мы плавали в теплом море и валялись на прохладных камнях в тени кустарника. Вечерами сидели у костра, пели песни. Ночью целовались под плеск волн. Однажды у меня случился оргазм. Мой первый. И совершенно случайно. Я даже не помню имени парня, кто указал мне тропинку в магическую страну женского блаженства.

Итак, мы вдвоем сидели у костра, потом пошли прогуляться вдоль берега, нашли уютный закуток среди прибрежных скал. Мой кавалер бросил штормовку на еще дышащий от солнечных ласк песок. Сидели молча, слушали дыхание моря. Мой спутник обнял меня за плечи. Наше тепло, казалось, стало общим. Я смотрела на мерцающее море, мысли растворились во влаге наступающей южной ночи. Парень провел рукой по моим ногам. Если бы он начал целовать меня или, еще того хуже, положил руку на грудь, я точно знаю, ничего бы не вышло. А он просто нежными движениями своих твердых пальцев стал поглаживать мои щиколотки. Потом все выше… выше… Я и опомниться не успела, как забилась в конвульсиях. Обхватила своего кавалера и крепко прижала к себе, ожидая, когда стихнут горячечные толчки внутри моего живота. Парень, чуть всхлипнув, затих. Похоже, тоже случайно выстрелил только от одного моего объятия.

Утром, когда я проснулась и пошла к морю, на месте палатки, где жил мой проводник, виднелись только жалкие колышки. К вечеру к этим колышкам была прикреплена другая палатка.

В Крыму мы с папой провели почти три недели. Домой вернулись двадцать четвертого августа. Дату я точно помню – двадцать пятого отцу надо было на работу, и он всю обратную дорогу сокрушался, что должен спешить и на остановки с пикниками совсем нет времени.

В первое же утро, мать сказала, что приехал Витя. Я тут же допила молоко, и как была в мятых шортах и выгоревшей от крымского солнца майке бросилась из дома. Добежала до переулка, где стоял Витин дом, и даже не запыхалась, но мое сердце екнуло, когда я открывала калитку. Действительно, в доме окна были освобождены от фанеры. Уже неспешным шагом я прошла к крыльцу и остолбенела. Перед колодцем, вытянув вверх руки, стояла совершенно голая тетка. Я точна в выражении, не обнаженная, не нагая, а именно голая: вся в рытвинах целлюлита толстая задница, будто облеплена мухами широкая спина то ли в веснушках, то ли в родинках, бледные, цвета сильно разведенного обезжиренного молока ляжки.