Странной мы были парой, но нам было хорошо вместе. К тому же, все остальные дети ходили в детский сад, только мы с Васькой оставались дома. И всё у нас с ним было замечательно, пока Ваську не отправили в интернат, а мне пришло время идти в школу.

Когда в первый раз в белом кружевном фартуке с такими же белыми капроновыми бантами в косичках и с белыми игольчатыми астрами в руке мама привела меня в набитый точно такими же, как я, первоклашками двор школы, я, испугавшись безликости толпы, развернулась и пошла обратно. Сказала, что мне здесь не нравится, и вообще, дома осталось много дел, и мне совсем не хочется носить как все коричневое платье с фартуком и вплетать в косички белые, как шар банты. Мама даже растерялась. А я, уверенно держа перед собой уподобленные хризантемам астры, вернулась домой.

Второго сентября в школу повел меня уже отец. У него нашелся для меня весьма весомый аргумент. Он сказал, что я самая красивая и умная девочка, и все обязательно должны об этом узнать. Так отец возвел меня на пьедестал и задал инерцию успеха. Учеба давалась мне легко, в табеле ровным столбиком регулярно выстраивались толстозадые пятерки.

Круглых отличниц, говорят, не любят, считают задаваками. У нас в классе было по-другому. Практически все, и мальчишки, и девчонки, спокойно относились к моему превосходству. К тому же, не смотря на мой юный возраст, я была неплохим дипломатом. Иногда я приглашала своих одноклассников и одноклассниц к себе в гости, чему они были несказанно рады. Многие из них жили в душных квартирах кирпичных хрущёвок и панельных брежневок, и не имели такого простора для игр, каким был наш двор.

Летом для нас привязывали между деревьями качели, зимой лепили ледяную горку. У меня была кошка-богатка и стокилограммовая овчарка с кличкой Лютый, которого, чтобы не так было страшно, я переименовала в Лютика. Ни коров, ни поросят родители не держали. Только курочек, чистеньких и беленьких. Когда появлялись цыплята, я звала кого-нибудь из одноклассниц, и мы долго наблюдали за беспомощными желтыми комочками и придумывали им клички: Чижик, Пыжик, Пушок. Одного цыпленка я назвала в честь моего первого друга Васькой.

Настоящего же Ваську выпускали из интерната только четыре раза в год. Когда его привезли на первые летние каникулы, я заметила, что у него начали косить глаза, да и ходить он стал как-то неуклюже, носками во внутрь. Подчас это меня смешило, особенно когда он падал, стараясь догнать меня. Васька на меня никогда не сердился, зато становился совершенно диким, когда кто-нибудь другой обижал его. Тогда его косые глаза наливались кровью, пальцы сжимались в большие кулаки-кирпичи, и с яростью бешеного быка он набрасывался на обидчика. Парни его дико боялись и старались дразнить только издали. Или швырнут камень, и наутек. Эти трусы знали, что косолапый Васька не мастак бегать.

Но однажды Васька исчез. Он не приехал ни на летние каникулы, ни на зимние, а вскоре и сама тетя Таня куда-то переехала. Так исчез из моей жизни мой первый друг. До сих пор помню его чуть косящий левый глаз и мягкие, будто переспелая вишня губы. Помню я и как он мастерски умел кидать камешки в воду. Как я ни старалась, мой камень, едва сделав два-три прыжка, нырял и больше не выныривал. Его же плоские кругляки скакали, как испуганные лягушата по кочкам.

Впрочем, если быть честной, я почти не заметила Васькиного исчезновения, ведь в детстве принимаешь мир таким, каков он есть. Живет рядом Васька – хорошо, нет – находится много другого интересного.

В год исчезновения Васьки родители летом повезли меня к морю, и когда в сентябре я снова пошла в школу, оказалось, что я самая высокая. В пятом классе сто пятьдесят девять сантиметров – это круто! У меня начали формироваться груди. Болезненное, неприятное ощущение. Я не стеснялась своего роста, но скабрезные шутки одноклассников по поводу моих излишне пышных форм, невольно заставили меня согнуть спину. Вероятно, поняв мое внутреннее состояние, мой папа, не спросив моего согласия, записал меня в секцию художественной гимнастики. Спорт научил меня гордиться красотой своего тела. Так что подростковый кризис я успешно преодолела. И у меня снова появился друг. В отличие от Васьки, Витя оказался очень умным.

В день нашего знакомства после уроков я вышла во двор. За спиной – ранец, в левой руке – матерчатый мешок со второй обувью, в правой – цветочный горшок. Моя мама несколько лет назад стала разводить кактусы. Как-то в классе я похвасталась, что пятисантиметровый кактус зацвел сразу десятью цветками. Даже учительница по биологии не поверила и попросила принести феномен в школу. Я принесла. Одноклассники вдоволь наохались, разглядывая полыхающие язычки цветков. После столь бурного восторга я должна была в целости и сохранности доставить на место маминого колючего уродца. Этим экземпляром мама особенно гордилась.

Представьте себе такую картину. Теплый апрельский день. В тени здания школы жмутся осевшие под собственной тяжестью ноздреватые сугробы, но земля уже кое-где выпросталась из-под снега, чернея топкостью луж. Я бережно прижимаю цветочный горшок и выискиваю место посуше, чтобы пройти, не запачкав сапог. И тут на меня сзади налетает мой одноклассник. Сашка толкает меня в спину, и я падаю прямо в лужу. Горшок с цветком отлетает в сторону. От неожиданности я начинаю рыдать. Сашка убегает, зато подходит Витя. Выразительные черты лица, густые брови, римский нос, плотно сжатые тонкие губы. Я гляжу на него снизу вверх и испуганно всхлипываю.

Витю знала вся школа, но друзей у него не было. Он казался мне взрослым и очень серьезным. Как я позднее узнала, его отец убил человека. Мать его от горя онемела и практически обездвижела. С двенадцати лет Витя стал отвечать сам за себя и за свою несчастную мать, которая год за годом высыхала и превращалась в мумию. Жили они тоже в частном доме и существовали на инвалидную пенсию матери. Летом Витя подрабатывал на местном металлургическом заводе.

Школярам Витя казался чуть ли не суперменом. Даже учителя его звали, не Витей, как я, а только Виктором, и, наверное, немного его побаивались. Учился он хорошо, только ни в каких школьных мероприятиях не участвовал. Закончатся уроки – сразу домой. Все хозяйство было на нем, и его полуживая мать всецело зависела от него. Он готовил еду, когда пригревало солнце – выводил мать во двор, вечером обратно уводил в дом.

Когда я свалилась в лужу, Витя поднял меня, вытер мои руки своим носовым платком, подобрал треснувший горшок с кактусом. Он думал, я плачу от страха перед родителями за испачканную одежду. А я ревела от обиды и унижения. Да и цветок было жалко. Но сам кактус не пострадал, только уже закрывшиеся цветки помялись. Я знала – он цветет только три дня, сегодня был именно третий. И это меня примирило с действительностью.

Витя повел меня к себе домой, там он довольно быстро сумел превратить мою грязную и мокрую одежду в чистую и сухую, и только потом отвел меня к родителям. На следующий день я с гордостью рассказывала своим одноклассницам, что была у Виктора в гостях. Девчонки мне не поверили, но я решила им доказать.

После уроков возле школы мы расчертили сухой клочок асфальта и стали играть в классики. Я все поглядывала на входную дверь. И вот вышел Витя. Я бросилась к нему, демонстративно взяла за руку, и мы вместе вышли за школьную ограду. Девчонки обалдели.

На углу школы Витя остановился, вопросительно взглянул на меня и спросил:

– Ну? Что дальше?

– Я математику не понимаю. Помоги, – неожиданно для себя сказала я.

На самом деле, хотя математика мне давалась не так легко, как остальные предметы, но с домашними заданиями я справлялась.

Он секунду думал, потом кивнул.

– Приходи в четыре. Я пока с делами управлюсь.

– Приду, – радостно ответила я и вприпрыжку побежала домой.

С того времени я часто бывала у Вити дома. Не знаю почему, но мои родители ничего не имели против нашей дружбы. Поначалу мне было несколько неловко в присутствии Витиной молчаливой матери. Потом я к ней привыкла, как привыкают к неподвижному предмету обстановки.