«Вот оно что! там есть выход! Они через него уйдут, а потом через него большевики влезут. Свободный пропуск обещан», — повторил я фразу подхорунжего. — «Так, так, голубчик, спелись уже. Ну что ж, от судьбы не уйдешь». — «Послушайте, юнкер», — с приливом новой энергии обратился я к одному из взятых с собой юнкеров. — «Отправляйтесь вслед за казаками и заметьте выход, в который они уйдут, а затем вернитесь сюда и ждите меня, предварительно указав этот выход командиру Георгиевцев. Поняли?» — «Так точно, понял!» — «И помните, что это боевой приказ. Понимаете?» — «Так точно, понимаю», — снова лаконично ответил юнкер.

«Ну идите; а вы, господа, — обратился я к остальным, — берите пулеметы и тащите их на баррикады. Фельдфебель знает, где поставить, а я побегу к Коменданту Обороны Зимнего Дворца с докладом».

Выскочив в проход под аркой, я остановился. Где-то совсем близко щелкали выстрелы. «Скорее к Коменданту или Галиевскому и назад к юнкерам», — кольнула мысль, и я снова бросился в противоположный вход, направляясь в комендантскую. По дороге попались какие-то юнкера, а затем группа безобразно пьяных офицеров, среди которых один высокий офицер, размахивая шашкой наголо, что-то дико вопил. Влетев в комендантскую, я наскочил на поручика Лохвицкого, что-то заикаясь докладывавшего капитану Галиевскому, обескураженно сидящему на стуле.

«Господин капитан», — перебивая Лохвицкого, начал я докладывать об уходе казаков через выход на Зимнюю Канавку. «Так, так», — только твердил он, выслушивая мой доклад, а когда я кончил его, вдруг сразил меня новостью: «Паршиво. Но еще хуже растерянность Правительства. Сейчас получен ультиматум с крейсера "Авроры", ставшего на Неве против Дворца. Матросы требуют сдачи Дворца, иначе откроют огонь по нем из орудий. Петропавловская крепость объявила нейтралитет. А вот послушайте, что докладывают юнкера артиллеристы ушедшего взвода Константиновцев», — показал он рукой на незамеченную мной группу из трех юнкеров. «Положение дрянь и пехотные школы снова волнуются. А Правительство хочет объявить для желающих свободный выход из Дворца. Само же остается здесь и от сдачи отказывается», — сообщал рвущие мозги, душу и сердце новости капитан. Я молчал. Я не чувствовал себя и в себе языка, мысли, ничего. Капитан барабанил по столу своими длинными, костлявыми, худыми пальцами. Я смотрел на них. И вдруг жалость защемила сердце. «Господи, придется ли еще этим пальцам ласкать личико болезненной славной дочурки?» — и эта мысль отрезвила меня.

«Да черт с ними, капитан», — заволновался я. «Чем меньше дряни во дворце останется, тем легче будет обороняться. Ведь до утра досидеть, а там в городе опомнятся и придут на выручку. Не так страшен черт, как его малюют. А вы, что, Лохвицкий, тут? Баррикады построили?» — «Какого дьявола», — ответил за него капитан. «Разбежались при подходе Семеновцев, а Мейснер попал в их руки… добровольно, — выдержав паузу, продолжал капитан, — заявил, что хочет идти парламентером от той части защитников Дворца, которую здесь держат силою. Я вам говорил, что он что-то выкинет».

«Да, да, да. Теперь я все понимаю», — твердил я. «Теперь ясны появления у нас в школе Рубакина. Теперь я все, все соображаю. Только бы теперь еще найти военного комиссара и кое-что спросить», — забегав по комнате, вцепившись руками в волосы, забормотал я. Капитан, пораженный моей выходкой, подскочил ко мне и начал успокаивать.

«Бросьте, не время, идемте к юнкерам. Поручик! — позвал он Лохвицкого. — Оставайтесь тут и, когда явится Александр Георгиевич, доложите, что мы на баррикадах». Мы вышли. За нами вышли юнкера Константиновцы. «А эти назад прибежали, — рассказывал капитан. — Когда они стали выезжать на Невский, им преградили путь броневики и отняли у них орудия, которые теперь против дворца направлены. А эти молодцы как-то вырвались и просят идти на выручку. Сделать вылазку. Эх дела, дела».

Но вот мы подошли к выходу под арку. Несколько близких выстрелов густым эхом отозвались под нею.

«Вперед, Александр Петрович», — воскликнул капитан и бросился к воротам. За ними я и юнкера. Баррикады были освещены. Юнкера стояли на своих местах, готовые скорее быть растерзанными, чем сойти с мест. Пулеметы, налаженные, торчали на местах. Баррикады оказались высокими и довольно удобными с родами траверсов из перешеек, сложенных также из дров. Обойдя баррикады, капитан нашел, что защитников их недостаточно и что кроме того они слишком утомлены, а поэтому приказал заменить их первой ротой, что немедленно и было мною исполнено. И только юнкера расположились по местам за баррикадами, как открылся огонь по Дворцу, фонари погасли и мы очутились снова в темноте.

«Откуда стреляют? Ни черта не видно», — неслось по баррикаде. «Спокойствие соблюдать! — отдавал распоряжение капитан. — Огонь открывать только по моему приказу. Черт его знает, кто может идти к нам», — обращаясь ко мне, говорил он. «А я вот, что сделаю: вперед дозоры выставлю», — и, приняв решение, капитан начал назначать юнкеров в дозоры.

Но вдруг снова загорелся свет в высоких электрических фонарях, стоящих по бокам ворот. И снова стало светло, как днем. И снова раздались выстрелы и щелканье пуль о стены Дворца. «Свет потушить», — кричал капитан. «Свет потушить», — бегая вокруг фонарей и ища выключателя, кипятился капитан, наблюдая, как звуки пуль, ударявшихся о стены, постепенно снижались с верха к земле.

«Александр Петрович, бегите во дворец и найдите собаку монтера и приведите сюда», — приказал он мне.

«Я ранен в руку», — спокойно отходя от пулемета, также спокойно доложил юнкер. Смотря на юнкера, на его спокойствие, написанное на его лице, и на Георгиевский солдатский крестик, мне неудержимо хотелось схватить и поцеловать эту раненую руку. Но я сдержался и стал отвязывать бинт, прикрепленный к поясу. — «Оставьте, Александр Петрович, — заметил капитан. — Он пойдет в лазарет в третий этаж. Да скорее бегите за монтером», — крикнул мне капитан, топнув ногой, и я исчез в воротах. «Куда бежать, где искать? Дворец огромен, черт, до утра проплутаешь в нем! Ага!.. в столовую! — случайно сообразил я. — Там старые придворные лакеи, они все, конечно, знают.

«Живо, скорее, каждая секунда дорога, — мчась изо всех сил легких, подгонял я себя. Подбежав к столовой, я наткнулся на двух бритых служителей, над чем-то хохотавших. — Где монтер? Где — откуда дают свет на наружные ворота», — набросился я на них с вопросами. Озадаченные моим появлением и вопросами, они замолчали. — «Живо отвечайте. Я вас спрашиваю, где здесь во Дворце монтерная?» — «Я не знаю» — заговорил один. «Сейчас никого нет, все разбежались, вот только господа офицеры изволят погуливать тут» — сладенько, цинично улыбаясь, ответил пониже ростом. «Издеваешься скотина!» — и вдруг неожиданно для себя я ударил его в лицо. «Говори, где монтерная», — выхватывая револьвер из кобуры и суя его в лицо другому, давился я словами.

«Ой, убивают, караул», — закричал первый, куда-то убегая.

«Сейчас, сейчас, ваше сиятельство. Я покажу», — сгибаясь, засуетился спрошенный. «Ладно. Иди скорее», — торопил я его уже, не выпуская револьвера из рук. «Ну скорее, бегом. Времени нет. Жирная сволочь», — ругался по-извощичьи я. Мелькали какие-то двери, переходы. Попадались юнкера, куда-то спешащие, а мы бежали из одного коридора в другой. Наконец остановились перед железною дверью. «Здесь», — запыхавшись, объявил, останавливаясь лакей. «Отворяй!» — приказал я ему. Лакей начал стучать. Прошло несколько секунд, показавшихся вечностью, и дверь открылась. Еще моложавый маленький человек в кожаном переднике на жилетку, увидя меня с револьвером, поднял руки вверх. Но я не заговорил с ним, а быстро обернувшись, чисто инстинктивно, приказал жестом выпрямившемуся лакею войти в комнату и, когда он это исполнил, я опустил револьвер и объяснил монтеру свое желание.

«Не бойтесь, — успокаивал я, — не большевик, а офицер, как вы можете видеть по моей форме. И скорее, пожалуйста, погасите свет у ворот на площади». — «Слушаюсь, ваше высокоблагородие», — засуетился около распределительной доски монтер. «Слушаюсь. Сию минуту. Готово, ваше высокоблагородие», — объявил он, отходя от доски и смотря на мои руки.