«Я не причем, господин Полковник, а остаться я не могу, мне приказано вернуться», — и быстро повернувшись, артиллерист выскочил из комнаты.
Несколько офицеров было с криком сорвались со своих мест, хватаясь за кобуры своих револьверов.
«Стойте! Ни с места!» — снова прогремел Комендант.
«Пускай уходят. Им же будет хуже: они не дойдут до Училища. Их провоцировали, и они расплатятся за измену».
«А Вы, — обращаясь к юнкерам, продолжал Комендант, — присоединяйтесь к Инженерной Школе. Спасибо Вам за верность долгу… и идите». Юнкера еще помялись на месте, и затем, получив от меня указание, куда пройти, вышли. Я боялся взглянуть на Коменданта обороны. Я боялся увидеть чувство горести на его лице.
«А может быть, их задержать в воротах», — заметил кто-то из офицеров, нарушая наступившее молчание. «К сожалению, некому этого сделать; едва ли успели занять баррикады», — ответил Комендант, вставая и направляясь к выходу. «Я иду к Временному Правительству в Белый Зал», — обращаясь ко мне, сказал Комендант, приостанавливаясь в дверях с планом в руках. Но не успел он выйти из комнаты, как слегка отталкивая его от двери влетела в комнату офицер-женщина. «Где Комендант Обороны, Господа?» — женским, настоящим женским голосом спросил офицер. «Это я», — ответил Комендант.
«Ударная рота женского баталиона смерти прибыла в Ваше распоряжение. Рота во дворе. Что прикажете делать?» — вытягиваясь и отдавая честь по-военному, отрапортовал офицер женщина. «Спасибо. Рад. Займите 1-й этаж вместе с инвалидами. Поручик, — отнесся Комендант ко мне, — пошлите юнкера связи с госпожой… с господином офицером для указания места и сообщите об этом Капитану Галиевскому. Еще раз прошу принять выражение благодарности. Дела будет много. Не беспокойтесь, не забудем Вас», — добавил Комендант, заметив выражение легкой неудовлетворенности, пробежавшей по личику офицера, и вышел.
Через несколько минут вслед за выходом Коменданта комната опустела, а спустя еще немного времени начали постепенно прибывать юнкера для связи. Кончив возиться с полевой книжкой, я стал соображать о близости столовой. Наконец я, не выдержав сидения, отправился разыскивать столовую, захватив с собой одного из юнкеров. Это оказалось довольно сложным занятием. Но вот я и у цели, у двери комнаты, где сейчас насыщу свой пустой желудок. Толстый, бритый, важный лакей отворил дверь. Я шагнул на яркий ослепительный свет и остановился.
Клубы табачного дыма, запах винного перегара ударили в нос, запершило в горле, а от пьяного разгула каких-то офицеров, из которых некоторые почти сползали со стульев, у меня закружилась голова, затошнило. Я не выдержал картины, и несмотря на желание есть и пить, я выскочил из комнаты. «Пир во время чумы… Пир во время чумы… позор, это офицеры…» — и предо мною стала моя адъютантская комната в Школе и в ней Борис, говорящий мне: «Нет, ты дурак, да и законченный, к тому же Петроградского гарнизона не знаешь». «Да, да, ты прав, Борис, я дурак; ну а дураков учить надо. Вот сегодня и танцуешь, моралист паршивый, — ругал я себя. — Э, брось, брат, не мудрствуй лукаво, не забывай, что имеешь дело с людьми, что это самый вульгарный тип животного мира…
А пожалуй, это лучше, что я не остался в столовой, — возвращаясь в комендантскую, соображал я. — Наелся бы чего доброго, сам напился… ведь тебе стоит только начать пить, и ты станешь ничуть не лучше других, а пожалуй, и похуже».
Нового ничего не было. Минуты томительного ожидания бежали тягуче медленно.
Но вот скрипнула дверь, и показалась фигура капитана Галиевского. Бледный от волнения, шатаясь от усталости, капитан направился ко мне.
«Я не могу. Устал. Выбился из сил, убеждая казаков. Они, узнав, что ушла артиллерия, устроили митинг и тоже решили уйти… Вот что, Александр Петрович, идите к своей роте и займите баррикады у ворот. Пехотные юнкера еще этого не сделали, а между тем восставшие приближаются. Получено известие от главного штаба. Потом убедите казаков оставить вам пулеметы, которые поставьте на баррикады. Среди юнкеров найдите пулеметчиков, хотя бы чужой школы. А я… я отдышусь и пойду к Александру Георгиевичу. Бедный, тяжело ему сегодня и еще хуже будет». — Но я уже не слушал капитана, и сорвавшись с места, бросился спасать положение. Своих юнкеров я нашел во дворе, на старом месте, куда они были выведены для предоставления места в первом этаже казакам, теперь уходящим, инвалидам георгиевцам и ударницам. Юнкера были расстроены, что я сразу уловил по отдельным замечаниям, которыми они перекидывались.
«Ну, теперь с ними не разговаривай — это хуже их расстроит, а сразу действуй», — промелькнуло решение и, подойдя к средине фронта, я скомандовал: «Рота смирно!» Разговоры от внезапности моего появления смолкли. «Рота равняйсь! Смирно! Друзья, Вам предстоит честь первыми оказаться на баррикадах. Поздравляю. На плечо! Рота правое плечо вперед, шагом марш!» — и рота, словно наэлектризованная, взяла твердый отчетливый шаг.
Вот броневик, испорченный, как оказалось, а потому и торчащий здесь на манер пугала от ворон в огороде… Ворота. Открываю. Темно. Кто-то копошится впереди. Различаю в стуке, сопровождающем копошение, звук ударов бросаемого дерева. Ага — это и есть линия баррикад — быстро соображаю и развожу роту в темноте по линии, растущей вверх преграды-защиты.
И еще немного, и юнкера начинают сами продолжать завершение создания баррикады и приспособляться к более удобному положению для стрельбы. Отысканы и пулеметчики, и взводные юнкера, посоветовавшись со мной, определили места для пулеметов: таковыми оказались исходящие углы баррикады. Теперь остановка за пулеметами, и я, оставив вместо себя фельдфебеля Немировского, побежал к казакам, захватив несколько юнкеров. У броневика сталкиваюсь с какой-то фигурой. Оказывается, офицер-женщина, а за ней еще фигуры. Спрашиваю, в чем дело. — «На баррикадах никого нет, решил занять их», — по-мужски отвечает командир ударниц. «Виноват. Ошибаетесь, юнкера Школы Прапорщиков Инженерных войск уже заняли баррикады. И я бы просил вас, наоборот, занять весь 1-й этаж, так как казаки уходят». — «Знаю, но там хватит георгиевцев. Да что же, наконец, вы нам не доверяете?» — заволновался офицер-ударница. «Ничего подобного, таково приказание Начальника Обороны. Ради Бога, не вносите путаницы», — уже молил я. «Ну что ж, раз баррикады заняты, я вернусь на место. Рота кругом!» — скомандовал командир ударниц. Видя, что инцидент окончен, я понесся дальше в коридор. В коридоре творилось что-то невероятное. Галдеж. Движение казаков, собирающих свои мешки. Злые, насупленные лица. Все это ударило по нервам, и я, вскочив на ящик, стал просить, убеждать станичников не оставлять нас… Не выдавать! — рассчитывая громкими словами сыграть на традициях степных волков. В первый момент их как будто охватило раздумие, но какая-то сволочь напоминанием об уходе взвода артиллерии испортила все дело. Казаки загудели и опять задвигались. «Ничего с ними не сделаете, — пробившись ко мне, заговорил давешний подхорунжий. — Когда мы сюда шли, нам сказок наговорили, что здесь чуть не весь город с образами, да все военные училища и артиллерия, а на деле-то оказалось — жиды да бабы, да и Правительство, тоже наполовину из жидов. А русский-то народ там с Лениным остался. А вас тут даже Керенский, не к ночи будет помянут, оставил одних. Вольному воля, а пьяному рай», — перешел на балагурный тон подхорунжий, вызывая смешки у близ стоявших казаков. И эта отповедь, и эти смешки взбесили меня, и я накинулся с обличениями на подхорунжего. «Черти вы, а не люди? Кто мне говорил вот на этом самом месте, что у Ленина вся шайка из жидов, а теперь вы уже и здесь жидов видите. Да, жиды, но жид жиду рознь», — вспомнил я своих милых, светлых юнкеров. «А вот вы-то сами, что сироты казанские, шкурники, трусы подлые, женщин и детей оставляете, а сами бежите. Смотрите, вас за это Господь так накажет, что свету не рады будете. Изменники!» — кричал я уже, положительно не помня себя.
И удивительное дело! Подхорунжий молчал, опустив голову и посапывал. «Черт! Заколдованный круг какой-то! Родиться и жить для того, чтобы ругаться в Зимнем Дворце», — холодом обдала меня набежавшая откуда-то мысль, и я, сразу ослабев, тоже смолк. Казаки уходили, и в этом было дикое, жуткое. «Так Пилат умывал руки», — скользнуло нелепое сравнение; а злоба послала им вслед эпитет Каина. «Стой! — снова спохватился я. — Черт с ними, пускай убираются, только пулеметы оставили бы». И я уже смягченным тоном обратился к подхорунжему: «Бог вам судия. Идите. Но оставьте пулеметы, а то мы с голыми руками», — попросил я. — «Берите», — мрачно ответил, не глядя на меня, подхорунжий. «Они там, в углу, в мешках, они нам ни к чему», — махнул он рукою, а затем сунув ее мне, добавил: «Помогай вам Бог, а нас простите», — и, грузно шлепнув ногой о пол, направился за уходящими в глубь первого этажа казаками. «Постойте, — куда же они идут?» — под влиянием недоумения остановил я подхорунжего. — «Куда вы идете? Ведь ворота там». — «Ну да, дураков нашли», — снова резко ответил подхорунжий. «Там юнкера у ворот, а мы через Зимнюю Канавку выйдем, там нам свободный пропуск обещан». — «Кем?» — озадаченный спросил я. — «Прощайте!» — не отвечая на вопрос и прибавляя шагу, пошел подхорунжий.
