А людской поток продолжал заливать крыльцо, входы, лестницы дворца. По сторонам громоздились разваленные баррикады и стояли толпы людей без шапок, без ремней, с бледными лицами, трясущимися челюстями, с поднятыми кверху, как призыв к пощаде, руками.

Матросы, красногвардейцы, солдаты под пулеметную перекрещивающуюся трескотню волна за волной перехлестывали через баррикады. Вот они смяли первую линию защитников Зимнего и ворвались в ворота. Двор занят. Летят на лестницы. На ступенях схватываются с юнкерами. Опрокидывают их. Бросаются на второй этаж, ломая сопротивление защитников правительства. Рассыпаются. Как ураган, несутся на третий этаж, везде по дороге сметая юнкеров. На узкой извилистой боковой лестнице трудно атаковать. Юнкера отражают первый наш натиск. Но вот и эти защитники Зимнего бросают оружие… Солдаты, красногвардейцы, матросы широкой лавиной устремляются дальше и рассыпаются по всем комнатам дворца.

Заметив чернеющие во дворе пушки, я спустился вниз. Пушки были брошены. Прислуги около них не было. Валялись снаряды. Я направился к подвалам и, оставив несколько товарищей у входов, поспешил во дворец. Нас было несколько человек, мы поднялись с боковой лестницы на второй этаж. Везде группы солдат обшаривали комнаты, подозревая, что враги попрятались в потайных местах. Появились и темные личности, которых Зимний дворец интересовал по-своему. Тут же энергичная группа моряков организует охрану дворца.

Мы отправились к дворцу. Там было шумно: слышались крики, раздавалась стрельба. В выступах дворцовых стен накопились большие группы наших.

На углу, у правого подъезда, раздавались громкие крики:

— Ура! Вали! Вали!

Это открылась дверь, которую распахнули изнутри вошедшие со двора от набережной моряки, рабочие и солдаты. В дверь хлынул поток людей. Однако дело было еще не кончено — там, внутри, тоже оказались запертые двери.

На площади, у ворот дворца, был сильный галдеж. Там юнкера хотели сдаться и выйти со двора, но ударницы им препятствовали, и женские голоса кричали:

— Не дадим вам уйти! Стрелять будем в спину! Сволочи! Изменники!

Наши с этой стороны подбадривали:

— Эй, не бойсь, выходи!.. Выходите и вы, тетки, — не тронем. Все равно уж дворец наш.

Но женщины-солдаты храбро отвечали:

— Врете! Вы сволочи, большевики. Уйдите! Бить вас будем. Юнкеришки, трусы, черт с вами, только винтовок вам не дадим. Сдавайте винтовки!

Бывшие впереди юнкера с трудом оттеснили женщин и, приоткрыв ворота, стали вылезать из дворцового двора. Задних все же женщины успели обезоружить, однако они уже не стреляли ни в наших, ни в юнкеров, хотя все еще грозили стрелять. Юнкера были окружены павловцами и отведены в казармы под арест. При обыске у каждого из них нашли заряженными по два револьвера.

Я направился к Зимнему, который был окружен со всех сторон. Юнкера стали сдаваться, но при входе в Зимний женщины из «батальона смерти» стали бросать гранаты; по ним открыли стрельбу, они выбросили белый флаг, но когда стали подходить ближе, они — гранатами. Несколько раз повторялась та же история.

Оставшиеся у ворот матросы, солдаты и рабочие продолжали уговаривать ударниц:

— Сдавайтесь и вы. Потом хуже будет. Выходите сейчас — не тронем. Ну а силой возьмем — всех вас по казармам разведем.

Они храбрились и нервными голосами кричали:

— Уйдите к чертям! Умрем, а не сдадимся!.. Уходите — стрелять будем… Всех перебьем!

Но уже не стреляли. Душевная тревога и страх, видимо, ими овладевали.

— Да выходите, дамочки! — отвечали со смехом солдаты. — Вылезайте, что ль. Все равно — вы наши.

Наконец они согласились:

— Выйдем, только не трогайте. Строем нас отпустите.

На площадь высыпала тысяча женщин в солдатских фуражках, гимнастерках и штанах. Их окружили со всех сторон. Винтовки они побросали на дворе.

Шел разговор и даже спор: отпустить или отвести куда-нибудь, и, кажется, матросы хотели их конвоировать в казармы 2-го Балтийского экипажа, считая своей военной добычей. Но павловцы настаивали, что они отведут их туда же, куда отвели юнкеров.

— Нам приказано вести их в штаб.

— Какой штаб? У нас тоже штаб.

— В какой — в революционный. Он сегодня у нас помещается.

Тут оказался командир роты павловцев, который старался собрать своих в строй. Ему я и поручил оцепить бывших ударниц и отвести в штаб. Недовольные поворчали, но затем смирились.

Женщин-солдат окружили и повели.

— Пошли-поехали! Павловские невесты! — кричали вслед ударницам матросы.

— Сегодня павловцы жениться будут. Павловцы, зовите на крестины. Невесты, веселей, с песней!

Но бедным «невестам» было не до песен. Их недавнее оживление перешло в подавленное состояние. Невесело пошли под градом насмешек, кое-как построившись в ряды. Ничего воинственного в них уже не было.

«А знаете, как был взят Зимний дворец? — спросил какой-то матрос. — Часов в одиннадцать мы увидели, что со стороны Невы не осталось ни одного юнкера. Тогда мы ворвались в двери и полезли вверх по лестницам, кто в одиночку, а кто маленькими группами. На верхней площадке юнкера задерживали всех и отнимали винтовки. Но наши ребята все подходили да подходили, пока нас не стало больше. Тогда мы кинулись на юнкеров и отобрали винтовки у них…»

Часть дворца, примыкающая к Эрмитажу, уже заполнена врагами. Юнкера пытаются зайти им в тыл. В коридорах происходят фантасмагорические встречи и столкновения. Все вооружены до зубов. В поднятых руках револьверы. У поясов ручные гранаты. Но никто не стреляет, и никто не мечет гранат, ибо свои и враги перемешались так, что не могут оторваться друг от друга. Но все равно: судьба Зимнего уже решена.

Рабочие, матросы, солдаты напирают снаружи цепями, партиями, сбрасывают юнкеров с баррикад, врываются через двор, сталкиваются на ступенях с юнкерами, оттесняют их, опрокидывают, гонят перед собою. Сзади напирает уже следующая волна. Площадь вливается во двор, двор вливается во дворец и растекается по лестницам и коридорам. На загаженных паркетах, среди матрацев и буханок хлеба, валяются люди, винтовки, гранаты.

В поисках спрятавшихся юнкеров наши красногвардейцы забрели в царскую кухню. Там в большом медном котле обнаружили человека. Это был один из царских поваров. Дрожа и плача, он просил пощадить его, хотя никто и не думал его трогать. У него только потребовали чего-нибудь поесть. Он открыл какую-то кладовую. Хлеба там не было, зато была вкусная колбаса.

Увлеченные бурной человеческой волной, мы вбежали во дворец через правый подъезд, выходивший в огромную и пустую сводчатую комнату — подвал восточного крыла, откуда расходился лабиринт коридоров и лестниц. Здесь стояло множество ящиков. Красногвардейцы и солдаты набросились на них с яростью, разбивая их прикладами и вытаскивая наружу ковры, гардины, белье, фарфоровую и стеклянную посуду. Кто-то взвалил на плечо бронзовые часы. Кто-то другой нашел страусовое перо и воткнул его в свою шапку. Но, как только начался грабеж, кто-то закричал: «Товарищи! Ничего не трогайте! Не берите ничего! Это народное достояние!» Его сразу поддержало не меньше двадцати голосов: «Стой! Клади все назад! Ничего не брать! Народное достояние!» Десятки рук протянулись к расхитителям. У них отняли парчу и гобелены. Двое людей отобрали бронзовые часы. Вещи поспешно, кое-как сваливались обратно в ящики, у которых самочинно встали часовые. Все это делалось совершенно стихийно. По коридорам и лестницам все глуше и глуше были слышны замирающие в отдалении крики: «Революционная дисциплина! Народное достояние!»

Мы пошли к левому входу, т. е. к западному крылу дворца. Здесь тоже уже был восстановлен порядок. «Очистить дворец! — кричали красногвардейцы, высовываясь из внутренних дверей. — Идемте, товарищи, пусть все знают, что мы не воры и не бандиты! Все вон из дворца, кроме комиссаров! Поставить часовых!»