– Расскажите мне хоть что-нибудь, Кэтрин, кроме фразы «мой муж был монстром», потому что это описание слишком общее и драматичное – от него мало толку. Дайте мне что-нибудь осязаемое, что-то, что поможет понять вашу ситуацию мне и людям.

– Верно. Правда, сначала я хотела бы предупредить вас кое о чем: я ни в коем случае не собираюсь приукрашивать факты. Я говорила и продолжу говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, – так это, кажется, звучит? – спросила Кэтрин.

Роланд кивнул:

– Да, примерно так. Я весь внимание.

Кэтрин сделала резкий вдох и большим пальцем левой руки покрутила на безымянном пальце правой обручальное кольцо. Женщине до этого и в голову не приходило его снять, но теперь она твердо решила сделать это, как только останется наедине. Она приподняла кольцо немного вверх и задумчиво посмотрела на оставшийся от него на коже след, задумавшись, сколько времени потребуется, чтобы это крошечное пятнышко исчезло. Ведь когда оно пропадет, это будет первым большим шагом на пути освобождения.

– Так вот. Марк был человеком крайне нервным и навязчивым. Не разрешал мне носить джинсы или брюки, только юбки. Распланировал мой распорядок дня до минуты, и я почти ни за что не отвечала. Нет, конечно, я могла решать, как лучше доехать до супермаркета или что за овощи приготовить на ужин, но на этом вся моя свобода выбора заканчивалась. Как и где хранить продукты, когда подать ужин – все это было распланировано заранее. К тому же каждый день мне приходилось выполнять целый ряд домашних дел, часто совершенно бесполезных, рассчитанных на то, чтобы изнурить меня и сломить…

Роланд потер ладонями веки. Представил себе, как бы эти слова прозвучали в суде: «Я убила своего мужа, потому что он был слишком нервным и заставлял меня носить юбки вместо брюк. И заниматься домашними делами…» Господи, да если бы после таких слов ее оправдали, то большинство заключенных женщин точно пришлось бы выпустить на свободу. Роланд надеялся, что доводы Кэтрин будут несколько более существенными.

– В конце каждого дня мы поднимались в спальню. И пока в соседней комнате мирно спали наши дети, я вставала на колени у подножия нашей кровати, а Марк ставил мне баллы – в зависимости от того, насколько плохо или хорошо я справилась с домашними обязанностями за день. Если я чем-то рассердила его или что-то ему не понравилось, за это добавлялись дополнительные баллы.

Роланд оживился.

– В зависимости от того, сколько баллов я набрала по шкале от одного до десяти – где десять означало «максимально плохо», – Марк определял, что будет дальше, – сказала Кэтрин.

В уголках глаз женщины появились слезы. Ком в горле не давал ей дышать: Кэтрин было и больно, и стыдно рассказывать об этом и переживать заново в душе этот кошмар.

– Баллы? – спросил Роланд и покачал головой. Кэтрин не могла понять – от жалости или от недоверия.

– Да. А дальше он делал мне очень больно.

Она прошептала эту фразу так тихо, что Роланду пришлось сильно напрячься, чтобы услышать.

– И как долго это продолжалось, Кэтрин? – спросил он. Кэтрин закашлялась, но тут же собралась и продолжила достаточно связно, как будто смогла саму себя одурачить, сказав себе, что все под контролем:

– Ну, если поразмыслить, получается, что с того момента, как мы познакомились. Сначала это были всякие пустяки: Марку не нравились мои одежда, прически, круг людей, с которыми я общалась. Он поставил крест на моей карьере преподавателя английского, о чем я очень жалею. Муж сломал и выбросил все, что у меня было до нашего знакомства, отслеживал, с кем я разговариваю по телефону и тому подобное. Постепенно отлучил меня от моей собственной семьи. Все действия моего мужа были направлены на то, чтобы выбить меня из равновесия и максимально подчинить себе, убрав с дороги всех, кто мог бы прийти мне на помощь, и разрушив мою самооценку, так что, когда он перешел к настоящему насилию, я уже была в позиции жертвы и осталась совершенно одна. Я не могла самостоятельно принять какое-либо решение, настолько Марк меня запутал. Я была просто лишена права голоса. По крайней мере, так я себя ощущала.

– А то, что вы называете «настоящим насилием», и как долго продолжалось это?

– Дайте-ка подумать… Пожалуй, с тех пор как я была беременна Домиником.

– Которому сейчас шестнадцать? – уточнил Гиринг.

– Да, все верно. Хотя это кажется невероятным! Шестнадцать лет… как все быстро летит, правда же? Наверное, у вас с Софи то же самое. Иногда мне кажется: вот только вчера я гонялась по всему дому за моим пухлым малышом, а потом отвернулась на секунду – и вдруг он уже не ребенок, а самостоятельный человечек с гордым названием «подросток». Извините, Роланд, я немного ушла от темы, да?

Кэтрин посмотрела на следователя, понимая, в каком затруднительном положении тот сейчас оказался. Она знала, что все это звучит неправдоподобно, даже безумно… Ведь она говорила о Марке Брукере, директоре академии! Кэтрин знала, что и Роланд, и все остальные считали ее мужа человеком, готовым помочь в трудную минуту и сгладить напряженную атмосферу удачной шуткой. И такие сведения о Марке они все точно сочтут шокирующими. Интересно, что подумает его секретарша, Джудит? Кэтрин улыбнулась про себя, подумав, как бы Джудит отреагировала. Наверняка та бы сказала: «Но ведь Марк не был похож на плохого человека, он же был почти идеален…»

Кэтрин надеялась, что со временем, когда станут известны все факты, многие задумаются: если ее жизнь была столь идеальной, как думал Роланд и все вокруг, зачем тогда она убила своего мужа? Зачем нужно творить весь этот кошмар, а затем самой прийти и требовать наказания, что за глупый спектакль? Если только она не сошла с ума, конечно. Но Кэтрин была полна решимости доказать: если у нее и есть какие-то проблемы, то уж точно не с головой.

Роланд глубоко вздохнул и приготовился выслушать заново ответы на все свои вопросы.

Семь лет назад

В тюрьме Марлхэм тишины не было никогда. Ее все время что-то нарушало – либо вечно гудящий телевизор с бесконечными тупыми мыльными операми, либо крики, смех и ругательства, которые, судя по всему, сами по себе тихими быть не могли. Кейт, как ее прозвали здесь, по собственному опыту знала: даже самые отборные ругательства кажутся куда более угрожающими, если произносятся тихо, медленно и совсем рядом, так чтобы действительно пришлось слушать и слышать. Громкие разговоры – для новичков.

Не унимались обитатели тюрьмы и ночью – в камерах шумно рыдали новоприбывшие. От этого вечного плача у Кейт сердце сжималось – женщина не могла перестать видеть в каждой из этих плачущих девушек черты собственной дочери, Лидии, и ей хотелось обнять и утешить их. Вопли прерывались глухими ударами – несчастные били обувью и расческами о металлические решетки и кровати, выбивая зашифрованное морзянкой «вытащите меня отсюда, я хочу домой! Пожалуйста, выпустите меня…».

В предрассветные часы зачерствевшие за годы работы в тюрьме надзирательницы и уставшие заключенные прикрикивали на особенно буйных: «Успокойтесь, заткнитесь и погасите этот чертов свет!» Когда заключенные наконец утихомиривались, а надзирательницы удалялись к себе в каптерку, оживало само старое здание тюрьмы. Скрипели и стонали трубы, установленные еще в Викторианскую эпоху, дрожали и трещали древние радиаторы, поскрипывали лампочки в патронах, а ветер свистел в щелях между рамами. Для Кейт весь этот шум, от которого невозможно было никуда деться, стал одним из главных недостатков жизни в Марлхэме. К такому женщина оказалась совсем не готова. Да, она мысленно приготовила себя к отсутствию свободы и ощущению постоянной скуки, но такие мелочи, как постоянный шум, стали для нее куда более сильным потрясением. Разочарование Кейт складывалось из совсем мелких неудобств. Например, каждое утро женщине приходилось втискивать ступни в ссохшиеся, задубевшие носки, крайне неприятные на ощупь. Но больше всего ее беспокоило то, что она не могла приготовить себе чай с утра. Кейт ненавидела то холодное, мутное варево, которое здесь подавали три раза в день, и даже спустя три года пребывания в тюрьме женщина еще не могла к нему привыкнуть. Впрочем, не то чтобы она мечтала вернуться на собственную кухню в Маунтбрайерз – вот уж точно ни за какие коврижки.