Мы медленно пошли по улице в направлении захудалой церковки, неторопливо беседуя о Боге, о жизни и месте в ней человека. Отец Иоанн (таково было духовное имя Казимира Адамовича) оказался умным и оригинальным собеседником; он отличался детской открытостью и непосредственностью, ровным и тихим нравом. В нем уживались догмы обеих ветвей христианства; кое-какие допущения ислама мирно соседствовали с явно буддистскими взглядами; язык его вольно перескакивал с польского на русский, встречались вкрапления церковнославянского и латыни. Неожиданные фейерверки умозаключений были весьма занимательны и отчасти спорны, и это было увлекательно – но ни на йоту не приближали меня к решению моей основной задачи (кстати, я и сам весьма слабо представлял себе, чего же я все-таки хочу…). Я попытался натолкнуть его в разговоре на заинтересовавший меня вопрос о тумане.

Священник кротко взглянул на меня:

– То не есть тема для розмовы, проше пана, – мягко сказал он. – Як пан в змозе, нех забывае о тей клятей мгле. И тшимаеться якнадале од его. Бо не вшистко на свете од пана Бога, нехай заховуе нас Матка Боска… – он перекрестился. – Per ipsum, et cum ipso, et in ipso! – произнес он классическую формулу, ограждающую от нечистых духов.

– К сожалению, не всегда человек властен идти выбранным путём, – в тон отцу Иоанну ответил я.

– На то чловек мае вольность воли, – живо возразил священник. – за ктору потем даст одповедзь ойцови небесному.

– Но человек, идущий в темноте и нашедший фонарь непременно воспользуется им, если он не глуп. Я понимаю, что лучше ходить при свете, но не всегда и везде светло.

– В свете есть една латарня, ктора светит во тьме – и тьма не объяша ея.

– Если мы признаем существование Бога, то следует допустить и существование дьявола. И по мере сил бороться с ним, – послал я пробный шар.

Тимошевский хитро взглянул на меня из-под кустистых бровей:

– Але ж борьба з тым супостатом незможно цяжка. То ж мае пан достатечну моц? Легко згубиць душу, сын мой… Цо познало добро та зло и цо зменило се стае Буддой. То целкем не означает, же в него зникають грехи, але просто они вже не мають для него жоднего значенья…

Я вздохнул. Чтобы разговор пошёл в нужном мне русле, нужно было настроить собеседника соответствующим образом.

– Казимир Адамович! – сказал я. – Безусловно, вам приходилось хранить тайну исповеди. Я прошу только один месяц не привлекать внимания к моим интересам. Дальше делайте что угодно. Вы мудрый человек и наверняка догадываетесь о многом… Договорились? – я пытливо посмотрел на него.

– Згодзен, – он утвердительно наклонил свою большую голову.

– Итак, туман. Расскажите об этом. Всё, что считаете нужным.

Отец Иоанн перевел дух, вытер лоб большим носовым платком и жестом предложил присесть на лавочку у покосившегося крыльца, мимо которого мы как раз проходили. Ставни дома были заколочены досками крест-накрест. На двери висел большой ржавый замок.

– То бардзо длуга розмова. Добже. То ж с чего розпочать?

Он пожевал в раздумье губами:

– Певнего разу я мев розмову з пробашчем нашого костёлу про… Не, то вже дуже здалёку… А от чи мае пан уяву про Дао? То есть найнеобходнейший инструмент для розумення того зъявиска – туману. Цо есть Дао? Нехай пан спробуе представить перед собою поток – так, речку чи ручай. Она и вчора була речка, и завтра бендзе речка. Речка и речка. Тылько кожного дню она юж не така, як была раней. Так и Дао. Представь се в тым потоку… Як кажде мгненье одбьясе на тобье. То называ се карма. Чловекови муси пржинять свою карму. Дрога для вшистких една, леж кажды мусить пржейсть его сам. То ж не выделяй себе з потоку. Нех Езус дасть тебе розуменне твоего места. Твоего Дао. То вкрай необходно для спокую, – он помолчал, внимательно глядя на меня.

– А зараз покинемо ту сходну религию, вернемся до Библии. Свенты Иоанн в Апокалипсисе мев упомнение, цо пред концем святу зъявятся до земли з пекла бесы, – он прищурился и по памяти прочитал практически без акцента:

“Это бесовские духи, творящие знамения; они выходят к царям земли всей вселенной, чтобы собрать их на брань в тот великий день Бога Вседержителя…” Ото запада та годзина. И глад, и мор, и трус… От воно, цо есть туман. И як поведзял евангелист Лука: “когда же начнет это сбываться, тогда восклонитесь и поднимите головы ваши, потому что приближается избавление ваше…” – отец Иоанн тяжело вздохнул. – Та где ж воно, то позбавленне! Ниц нема…

Долго ещё мы сидели со старым священником на чужом крыльце.

Глава 5

Вз-з-х-хрр!

Вымазанные навозом вилы воткнулись в то место, где мгновение назад был я. Андроид Гаврила с хриплым выдохом резким движением вырвал острия из столба и вновь обернулся ко мне. Вернее, к тому месту, где должен был быть я. Я пользовался стандартной техникой ухода, но вынужден был действовать с максимальной быстротой: реакции роботов оставляют далеко позади возможности людей. Обычных, естественно, людей. Сейчас же я с интересом наблюдал за поведением Гаврилы из-за его спины.

Гаврила выдыхался. Вилы в его руках начинали дрожать, дыхание было сбито. Да, подумал я, не видать тебе, браток, восстановителя. Похоже, ты никогда и не знал, что это такое (нырок, уход). С тех пор, как ты вышел из проходной цеха, всем было на тебя наплевать. Биотехобслуживание – ноль. И – кто разрешает роботам курить?! Роботам рязанского завода курение противопоказано. Ещё уход.

Крак!

Вилы сломались. Гаврила метнул в меня острый обломок рукояти. Я уклонился – спасибо, дружок, хорошая тренировка и должна быть комплексной. Защита, финт, уход. А ведь ты на глазах прогрессируешь… Ладно, хватит загружать боевым опытом твою память. Тем более, кто-то сюда бежит – может, не такой ловкий, как я, и отправляй его потом в райцентр, на восстановление…

Я на мгновение вынырнул прямо перед железным остриём и одним скупым движением разорвал противнику горло. Конечно, это была относительно медленная смерть, немного по-садистски – но мозг робота следовало сберечь, пусть специалисты покопаются.

Гаврила осел, кашляя и захлебываясь бьющей из порванной артерии кровью. И тут я сделал ошибку: я отскочил от брызг на безопасное расстояние. И не смог ему вовремя помешать.

Гаврила последним усилием умирающего организма с хряском вогнал обломок вил себе в череп.

В коровник, тяжело хрипя, ввалился старый Иван. Он окинул взглядом картину – всё уже было кончено! – и тяжело привалился к стене, переводя дух.

– Что ж ты?.. – давился он словами. – Что ж это у вас?.. Фу, чёрт! Живой?! Уф-ф!.. Ну, угораздило тебя…

– Живой я, – негромко сказал я. – Живой. А вот почему это ты, дядька Иван, вдруг решил, что я должен именно сейчас стать неживой, а? Бежал, торопился… Я ведь вроде некролога в газету не давал. Откуда ж ты узнал?

– Откуда, откуда, – осёкся Иван. – Поживёшь тут с мое, не то знать будешь, – он, хмурясь, отвернулся. – Ладно уж, иди, герой, – неловко перевел он разговор. – Теперь тебе к участковому – протоколы писать на цельный день. А я ужо туточки всё сам приберу, ладно… И к председателю, акт на списание тоже. А и то сказать, вряд бы кто против Гаврилы жив остался, ежели чего, – он сверкнул глазами из-под бровей.

– Случайность, – я пожал плечами. – Как-то он на вилы сам напоролся. По правде, я и опомниться не успел.

Ах, как некстати всё получилось! Теперь разговоров по селу – на полгода. А мне совсем не нужно бы привлекать к себе внимание. К тому же, складывается впечатление, что противник постоянно идёт на шаг впереди и владеет инициативой. Идёт мастерски, не оставляя следов. Кто? Почему?

Я вышел из полумрака фермы на улицу, щедро залитую июльским солнцем. По недосягаемо высокому небу летели ослепительно белые облака. После вонючего коровника дышалось особенно хорошо и радостно. О чёрт, неужели Давид не мог придумать мне легенду получше?! А впрочем, это как раз в его стиле. Юморист хренов. Возись теперь с этими телятами да свиньями…