Гоша подошел к Алисе, плюнул на мертвое лицо и сказал сердито:

– Она… Пап, она такое…

– Знаю. Я все знаю, – подытожил отец обыденно, без эмоций. – Но то, что сейчас сделал ты, – неправильно. Плевать на мертвых – это чересчур, слишком чересчур, Георгий!

Терпила отставил пустое блюдце и предложил:

– Помоги-ка мне прибрать.

Он начал составлять посуду. Гоша не очень охотно отошел от ненавистного трупа и принялся помогать.

– Через пару месяцев, когда все стихнет, мы уедем в американские штаты. У меня там школьный друг… Квартиру, бизнес, машины – все продадим! Нас ждет Нью Лайф, сынок!.. – приговаривал Вовик и ободряюще улыбался.

– А вдруг америкосы тебя не пустят? Из-за следствия? И оно может чего нарыть. Всякое бывает! – плеснул сомнения сын.

– Ну риск, что все откроется, есть… всегда… Но все эти следователи получают маленькое жалованье, а идеалисты-фанаты существуют только на экране!

– Это да, – согласился Гоша.

…Я обнаружил, что стою посреди гостиничного номера. До меня дошло, что просмотр закончен, прибор зажат в бессильной руке, а сама рука висит на уровне колена.

– Грехи Московии, – повторил я как заклинание.

Ноги подрагивали, и я присел на коечку. Однако сидеть оказалось еще хуже, чем стоять. Я шагнул к столу и попил водички. Дышать стало легче. Я выдохнул и глянул на прибор, спокойно лежащий на кровати. Каково же настоящее его название? Тот, кто оставил его в кафе, явно не будет обращаться в полицию! У ЭТОЙ личности совсем другие методы поиска. К тому же наверняка прибор попал ко мне не случайно. Точно!

Развить мысль я не успел, в дверь номера постучали. Я сунул трубу под подушку, отер лицо потной ладонью и отворил дверь. На пороге стояла Эльвира, в изящных ручках она держала накрытую салфеткой тарелку и стеклянную бутылку.

– Добрый вечер, – сказала она приветливо.

– Вечер? – вылупил я глаза.

Мне показалось, что я слетал в другое измерение, с той самой скоростью, что позволяет за пятнадцать минут совершить вояж на Марс. В два часа дня я был на Марсе и вот уже снова здесь, а тут… вечер.

– Вас это удивляет? – хлопнула недоуменно ресницами портье.

– Гм… да… – осторожно ответил я. Встревоженный вид Эльвиры поверг меня в некое смущение. – В общем, да. Я тут… занимался кое-чем. Не заметил, как пролетело время.

– Войти-то можно? – уточнила девушка, переминаясь с ноги на ногу.

Я с радостью пропустил гостью в номер. Она с нежной полуулыбкой поставила принесенное на стол, сделала приглашающий жест.

– Что это? – задал я дурацкий вопрос.

– Я принесла вам поесть, – пояснила девушка и сняла салфетку, под которой соблазнительно вытянулись три пирожка. – Домашние, сама пекла. Правда, вчера вечером, но я разогрела их в ресторане. С картошкой и капустой.

– Спасибо, Э… ля. Но не стоило, право. Я сегодня ел, – принялся было отнекиваться я, но живот недовольно заурчал.

– Вы питаетесь один раз в день, отец Бориска? – иронично спросила девушка.

– Вообще-то мне хватает одного обеда в день. Знаете, Эля, недоедание стимулирует умственную деятельность! – Я постарался сделать гордый вид. Живот снова предательски буркнул, перечеркивая мое мнимое равнодушие к еде. Эля взяла пирог двумя пальчиками и поднесла к моему лицу. Он был восхитителен! Румяный и с корочкой!

– Недоедание развивает гастрит, который может привести к язве желудка, – мягко возразила Эля. – Вы умный и так, отец Бориска, и нормальное трехразовое питание не умалит вашего разума.

Я сглотнул слюну. Словно сам по себе, пирог опустился в мою ладонь, и я его, как дурак, принялся мять пальцами. Эля открыла бутылку открывалкой, которую достала из кармана форменной одежды, налила стаканчик газировки, подвинула мне. Присела. Подмигнула.

«Спасибо, милая Эля!» – хотел я сказать, но лицемерный бес вытолкнул из моего рта лишь:

– Хорошо!

Я опустился на стул, откусил кусок пирога и подвинул к себе пустой стакан. Я перелил половину газировки туда, долил из своей бутылки, чинно принялся за еду.

– Это святая вода? – кивнула Эля на бутыль. Просто, без эмоций.

– Да. Полезная, богатая серебром, святая родниковая водичка. Служу я в Ораниенбауме, в его окрестностях есть хороший родник. Я его освятил.

– Никогда не слышала про такой город, – удивилась портье. – Это вообще в России?..

– Это сорок километров от Питера, – ответил я, стараясь, чтобы слова не застревали в пироге. – Ораниенбаумом я зову город по старинке. Вообще-то еще с сорок восьмого года это город Ломоносов.

– Понятно… – протянула Эля.

По ее лицу было видно, однако, что ей ничего не понятно. Возникла пауза, в коей слышались лишь звуки, неизменно возникающие при поглощении еды. Я старался держать эти звуки за плотно закрытым ртом, но все равно они были слышны. Меня сейчас занимали две вещи: успокоить желудок и вернуться к изучению чудесного прибора. Девушка меня не волновала. Зато, по всей видимости, я волновал ее. Иначе бы Эля сюда не пришла. Впрочем, возможно, это всего лишь чувство давней благодарности…

– Зачем вы газировку разбавили святой водой? – вдруг спросила гостья. В тоне явно зазвучала ирония. – Постоянно укрепляетесь в вере или демонов боитесь?

– Ни то, ни другое. – Я снисходительно улыбнулся. Миряне любят приписывать священству все то, что не приписывают никому другому.

– У меня начальная стадия диабета, – объяснил я кратко. – Ограничиваю по возможности сахар в крови.

– Скушайте еще, – подвинула блюдо портье.

Я послал своего беса ко всем его чертям и на сей раз сказал с благодарностью:

– Спасибо, Эля! Не привык переедать.

– Дорогу осилит идущий, – усмехнулась девушка и поднялась. – Я работаю до утра, вырвалась на минуту… Утром принесу горячего супчика, из ресторана. Попрошу метрдотеля, чтоб оставил чашечку с вечера, – пообещала она и пошла прочь. – До свиданья, отец Бориска.

– Погодите, Эля! – Я поспешно кинулся следом. Нагнал у открытой двери номера. Спросил страстно:

– Почему вы заботитесь обо мне? Из-за курсовой работы шестилетней давности?

Вопрос родился вне всякой логики, сам по себе. Хотя повод был, конечно.

Эля взглянула весело, ответила без раздумья:

– Должен ведь кто-то о вас заботиться. Помимо Бога. Как считаете?

Я навострил уши, чувствуя, что сейчас узнаю нечто, до сей поры скрытое от меня. И не ошибся.

– Бог сообразил с самого начала, что мужчина не приспособлен жить один, и создал женщину. Он переложил на нее часть своих функций, в частности, житейскую заботу о мужчинах. Что мы, женщины, и делаем.

Эля цокнула язычком, быстро повернулась и вышла.

Когда логика нам неприятна – мы ее отрицаем. Будто от такого отрицания она станет не такой безжалостной. Памятуя эту истину, я не стал рядиться в благочестивые одежды, а произнес едва слышно:

– Что естественно, то не безобразно.

Я прикрыл дверь и отошел в номер. Достал прибор из-под подушки, осторожно повернул надпись-колесико. Щелчка не последовало. Однако… Не надо менять мир, а надо изменить свое отношение к нему. И когда это случится, изменится и мир.

– Московия… так в средневековье называли Русь… Зачем Господь дал мне прибор? Вероятно, с целью, пока мне неведомой.

Конечно, я не сомневался, что именно Бог дал мне возможность лицезреть грехи столицы! Сатане ни к чему это, поскольку ему нет нужды любоваться на свое порождение.

Я полулежал, откинувшись на стену за спиной. Медленно, словно нехотя, поднес прибор к правому глазу и прошептал:

– Коли Бог хочет сделать из меня наблюдателя чужих грехов – я подчиняюсь.

Поворот надписи-кольца. Щелчок. И жаркий шепот, изошедший из моего нутра при виде очередной картины:

– Господи Иисусе!

– Так, еще чуть…

– Тяни-тяни!

– Ставь!

– Е-есть…

Мужички взгромоздили гроб на край могильной ямы. Отпустили веревки, утерли пот.