— Да-а-а… я иду к вам, мои звезды… — что-то щекочет в глазу и бежит по щеке. Скашиваю зрачки на нос, пытаясь разглядеть. Муха, что ли?

Тычок в мою спину. Утыкаюсь в твою. Хлопок двери отсекает нас от внешнего мира. Длинный кафельный коридор, свет в конце тоннеля… и понеслось…

— Анализы… — это врач в голубом халате и поварском колпаке на голове. Картину заканчивают огромного плюса круглые очки на крючковатом носу, делающие глаза медика в пол-ебала.

— Нет, мы здоровы! — это ты, выплюнув носок изо рта.

— А-а-а!!! Таскете кудасай! * Я иголок боюсь! — это я, доедая носок.

— Руки убрал!!! — это ты бесстрашно санитару явно не нашей весовой категории.

— Дзаккэнаё! * — это я из-за твоей спины. Если что, тебе прилетит.

— Мыться, — это санитар безлико нам, готовый в любой момент аргументировать свои приказы пудовым кулаком.

— Пошли, лучше не спорь с ним, — это я тащу тебя в душ, когда ты вперился неморгающим взглядом в убийственно-равнодушные глаза амбала. — Блин, и правда, помыться надо… Мы с тобой каким-то йогуртом обляпаны…

— Где мой адвокат?!!! — вопишь ты, когда из душа льется вообще не горячая вода.

— Где мой кофе?!!! — эхом вторю я радушным хозяевам.

— Хули вам надо?!!! — ты на чистейшем русском языке требуешь объяснить причину нашего задержания.

— Господа, объясните причину нашего несанкционированного появления в вашем недружественном государстве с последующей нашей экстрадицией на родину, — это я бесплатно работаю переводчиком с русского на русский.

— Дохулиганились, хулиганы! — оказалось, что врач в совершенстве владеет родным языком. — Хули творите? Дохуя нахуячили. А расхуячивать? Хуябин? Подлечитесь, пройдете курс мозгоебли, а то вы уже всем мозги вытрахали. Пиздуйте в палату! Ибо нехуй! — поставив диагноз и огласив приговор, мозго-терапевт плюхнулся в свое ортопедическое кресло и задрал ноги в берцах на стол. Что-то неуловимо знакомое бросилось в глаза. Мои, что ли?

Нам вручают царские одеяния в виде застиранных полосатых пижам. Бу-э-э-э… Меня щас вырвет от этого запаха больницы… Опять кафельные коридоры. Палата с маленьким окошечком в двери, на которой номер — 69.

Переглядываемся. В глазах вопрос: «Что за грязные намеки?! Мы вообще не такие!» Нас бесцеремонно впихивают в застенок, с грохотом захлопывая дверь. Стоим и конкретно хуеем…

— И что это было?! — ты начинаешь метаться по комнате. — У меня бизнес! Деловые партнеры! Контракты! — барабанишь в дверь кулаками. — Где мой адвокат?! — орешь, спрашивая у пустых коридоров.

— Се Cazzo… — я валюсь на больничную койку и заливаюсь безудержным смехом. Не могу остановиться, складываюсь пополам, поджав под себя худые ноги, ребра уже болят от хохота, щеки сводит судорогой. В такую передрягу я еще не попадал.

Наконец, ты успокаиваешься, сбросив выплеснувшийся в кровь адреналин. Садишься на кровать напротив, откидываешься спиной на крашеную стену.

Потирая сбитые костяшки, видимо, прикидываешь, спецназ вызвать, армию спасения или просто устроить фаер-шоу.

Наконец, я успокаиваюсь, развалившись на спине на этом вонючем ложе, и начинаю икать от шока. Смотрю в белый потолок, ищу там пробегающие глюки. Мало, но нет-нет, да проскакивают. Такие маленькие, хорошенькие, ай, шайтан… Начинаю считать этих бесенят, скучно же просто так лежать и ничего не делать.

— Ичи… ни… сан… ён… року… *— засыпаю, утомленный этим сумасшествием.

Вздрогнув, просыпаюсь. Это мозг посылает телу сигнал проверить, живое ли оно еще. Оказалось, что вполне. Глаза смотрят в темный проем окна. За решеткой круглый лик небесной девы.

— Любимый, какая сволочь луну в дурку посадила? — возмущаюсь беспределу и собираюсь звонить на Мыс Канаверал. Организовывать операцию по освобождению ночного светила. Думаю, что нужно подключить влиятельные силы, и поворачиваю голову к соседней койке.

Ты спишь, лежа на животе, подсунув руки под казенную подушку. Один взгляд на тебя, и меня окатывает жаром. Даже здесь, в этой халупе, черт знает где и зачем. Я думаю, что у меня встало бы на тебя и на Луне, и на Марсе, и на Плутоне, и вообще на другом конце мира! Я хочу тебя везде…

— Ладно, луна подождет… — шальная мысль пробегает в закоулках крезанутого мозга. Осторожно открываю почему-то не запертую дверь. Под пронзительный вой петель осторожно выхожу в длинный коридор. Сумрак. Холод. Потрескивающие лампы умирают, излучая тусклый свет. Жуткая жуть! Отдаленные голоса о чем-то спорят в конце коридора…

Возвращаюсь, новый скрежет оглашает ночную тишь. Подпираю дверь захваченным из коридора стулом. Крадусь к тебе, осторожно, на цыпочках, подхожу к кровати. Минута, другая, в томительном ожидании, что ты проснешься под моим пристальным взглядом и лунной улыбкой за решеткой. Хватаю край одеяла и стягиваю его на пол. Ты шевелишься, переворачиваешься на спину, поворачиваешь голову, приоткрыв глаза. Привыкнув к темноте, наконец, видишь меня.

Ночная узница пробирается своими холодными лучами в палату и открывает чудесную картину: на фоне зарешеченного больничного окна в белоснежном халате сияет контур. Вижу лунные вспышки в твоих глазах и думаю: «Только не спрашивай, где взял, а то мне придется отменить шоу и начать рассказывать тебе сказку о закрытом в подсобке дежурном враче, крепко связанном, и с заткнутым грязным носком ртом». На моей шее висит стетоскоп, конец которого медленно раскручиваю в руке. Ты повыше поднимаешь подушку, подкладывая руки за голову. В лунном свете вижу, как ты улыбаешься мне.

Голые босые ноги, худые икры, острые коленки, больничный халат, рассыпанная чернота по снегу. Ты не видишь, но я улыбаюсь… чуть-чуть, лишь уголками губ, и нараспашку, взахлеб, душой… В ушах звучит музыка: тихая, завораживающая, потусторонняя…

Я сексуально снимаю с себя стетоскоп, раскручиваю над головой и кидаю тебе. Ты ловишь, зажав в напряженном кулаке. Руки-ноги разлетаются в стороны, совсем как фигура мужика в круге, только тот голый, и у него полшестого, а я, как путная сволочь, в халате, и у меня ровнехонько полночь. Поворачиваюсь боком и выгибаюсь назад, откинув голову. Чернота стекает со снега… Поворот и снова прогиб… Вперед, спина дугой… волосы падают на лицо… Спрыгиваю с широкого подоконника. Босые ноги шлепают о дешевый, драный линолеум. Кружусь в неистовом танце любви, приближаясь к тебе.

Раскачивая бедрами, поднимаю руки, провожу по волосам, шее, ласкаю себя по груди, спускаюсь по животу вниз, задеваю что-то торчащее. М-м-м… Это было приятно… И, не задерживаясь дальше, скольжу по дрожащим бедрам раскрытыми ладонями. Дотягиваюсь до нижней пуговицы, медленно расстегивая её. Выше, к следующей. Выше. Еще одна, и еще. Последняя распахивает халат настежь.

Не спеша стаскиваю белоснежный край с плеча, тяну за рукав. Другой край ползет вниз, обнажая безволосый торс. Медленно, держа одной рукой, снимаю шмотку с себя, отвожу руку в сторону. Халат безвольным призраком висит на вытянутой руке и вдруг падает. Медленно, как в невесомости, летит на пол.

Я почти сливаюсь с ночью, призрачной тенью двигаюсь в лунном свете. Разворачиваюсь спиной и плавно наклоняюсь до пола. От одной мысли, что ты почти видишь меня раскрытым, лава разливается под кожей. Скользя руками по голени, коленкам, бедрам, возвращаюсь в вертикальное положение. Никогда бы не сделал этого при свете. Но ночь стирает грани стеснения и стыда, и только твои глаза и бесстыдница, подглядывающая в окно, смущают, покрывая щеки огнем. Снова повернулся лицом к тебе, бедра ходят вправо-влево, соблазняя, искушая. Руки гладят обнаженную кожу, распаляя желание. Твой взгляд скользит по телу, словно облизывая, останавливается на покачивающемся в такт бедрам члене. Борюсь с желанием заграбастать дружка, но поди его прикрой, когда он в боевой готовности. Меня накрывает, не могу этому противиться, как животное в период гона.

Шаг к тебе, заношу ногу и, перекидывая ее на другую сторону кровати, встаю на колени. Прижимаясь губами к твоим. Склоняюсь и расстегиваю больничную пижаму. Одна за другой, пуговицы раскрывают для меня любимое тело. Тяну тебя за отвороты рубашки к себе, ты следуешь моему движению, приподнимаясь. Губы вместе, не хочу отлипать от тебя. Стягиваю тряпье с твоих плеч, в полет его. Отрываюсь на секунду, чтобы в следующий миг снова вцепиться — жарко и страстно. Терзаю, прикусываю зубами, стоя на четвереньках.