Он великолепно понимал, что ему и Гунвальду Ларссону предназначена роль зрителей. Бульдозер всегда обожал выступать перед публикой, а сегодня у него, бесспорно, бенефис. Исполнитель главной роли, он же режиссер, раз пятнадцать передвинул стулья других действующих лиц, прежде чем остался доволен.

Сам он занял место в кресле за письменным столом; Гунвальд Ларссон сидел в углу около окна, Рённ – справа от стола. Стул для Мауритссона стоял посреди кабинета, прямо напротив Бульдозера.

Гунвальд Ларссон ковырял в зубах сломанной спичкой, поглядывая исподлобья на летний наряд Бульдозера: костюм горчичного цвета, сорочка в синюю и белую полоску, галстук – зеленые ромашки на оранжевом поле.

Раздался стук в дверь, и в кабинет ввели Мауритссона. У него и так было нехорошо на душе, а тут он и вовсе скис, видя, какая суровость написана на уже знакомых ему лицах.

Правда, этот рослый блондин – Ларссон, кажется, – с первого дня на него взъелся, а второй, с малиновым носом, должно быть, родился с такой угрюмой рожей, но вот то, что даже Бульдозер, который в прошлый раз был добродушным, как Санта-Клаус в сочельник, сейчас глядит на него волком, – это дурной знак…

Мауритссон послушно сел на указанный ему стул, осмотрелся и сказал:

– Здравствуйте. – Не получив ответа, он продолжил: – В бумагах, которые дал мне господин прокурор, не говорится, что я не должен выезжать из города. И вообще, насколько я помню, у нас такого уговора не было. – Видя, какую мину изобразил Бульдозер, он поспешил добавить: – Но я, конечно, к вашим услугам, если могу помочь чем-нибудь.

Бульдозер наклонился, положил руки на стол и переплел пальцы. С минуту он молча смотрел на Мауритссона, потом заговорил елейным голосом:

– Вот как, значит, господин Мауритссон к нашим услугам. Как это любезно с его стороны. Да только мы больше не нуждаемся в его услугах, вот именно, теперь наша очередь оказать ему услугу. Ведь господин Мауритссон был не совсем откровенен с нами, верно? И его теперь, разумеется, мучает совесть. Вот мы и потрудились устроить эту маленькую встречу, чтобы он мог спокойно, без помех облегчить свою душу.

Мауритссон растерянно поглядел на Бульдозера:

– Я не понимаю…

– Не понимаете? Может быть, вы вовсе не ощущаете потребности покаяться?

– Я… честное слово, не знаю, в чем я должен каяться.

– Вот как? Ну а если я скажу, что речь идет о прошлой пятнице?

– О прошлой пятнице?

Мауритссон беспокойно заерзал на стуле. Он поглядел на Бульдозера, на Рённа, опять на Бульдозера, наткнулся на холодный взгляд голубых глаз Гунвальда Ларссона и потупился. Тишина. Наконец Бульдозер снова заговорил:

– Да-да, о прошлой пятнице. Не может быть, чтобы господин Мауритссон не помнил, чем он занимался в этот день… А? Разве можно забыть такую выручку? Девяносто тысяч – не безделица! Или вы не согласны?

– Какие еще девяносто тысяч? Первый раз слышу!

Мауритссон явно хорохорился, и Бульдозер продолжал уже без елея:

– Ну конечно, вы понятия не имеете, о чем это я говорю?

Мауритссон покачал головой:

– Правда не знаю.

– Может быть, вы хотите, чтобы я выражался яснее? Господин Мауритссон, вы этого хотите?

– Прошу вас, – смиренно произнес Мауритссон.

Гунвальд Ларссон выпрямился и с раздражением сказал:

– Хватит представляться! Ты отлично знаешь, о чем речь.

– Конечно знает, – добродушно подтвердил Бульдозер. – Просто господин Мауритссон ловчит, хочет показать, что его голыми руками не возьмешь. Так уж заведено – поломаться для начала. А может быть, ему трудно сформулировать свои мысли?

– Когда стучал на своих приятелей, небось подобных трудностей не испытывал, – желчно заметил Гунвальд Ларссон.

– А вот мы сейчас проверим. – Бульдозер подался вперед, сверля Мауритссона глазами. – Значит, тебе надо, чтобы я выражался яснее? Хорошо, слушай. Мы отлично знаем, что это ты в прошлую пятницу ограбил банк на Хорнсгатан, и отпираться ни к чему, у нас есть доказательства. Грабеж – дело серьезное, да, к сожалению, этим не ограничилось, так что сам понимаешь, ты здорово влип. Конечно, ты можешь заявить, что на тебя напали, что ты вовсе не хотел никого убивать, но факт остается фактом, и мертвеца не воскресишь.

Мауритссон побледнел, на лбу заблестели капельки пота. Он открыл рот, хотел что-то сказать, но Бульдозер перебил его:

– Надеюсь, тебе ясно, что в твоем положении юлить не стоит, только хуже будет. У тебя есть один способ облегчить свою участь – перестать отпираться. Теперь понял?

Мауритссон качал головой, открыв рот.

– Я… я не понимаю… о чем вы толкуете… – выговорил он наконец.

Бульдозер встал и заходил по кабинету.

– Дорогой Мауритссон, мое терпение беспредельно, но я не переношу, когда человек глуп как пробка.

По голосу Бульдозера чувствовалось, что даже у беспредельного терпения есть предел.

Мауритссон все так же качал головой, а Бульдозер, важно прохаживаясь перед ним, продолжал вещать:

– Мне кажется, я выразился достаточно ясно, но могу повторить: нам известно, что ты явился в банк на Хорнсгатан. Что ты застрелил клиента этого банка. Что тебе удалось уйти и унести с собой девяносто тысяч крон. Это точно установлено, и тебе нет смысла отпираться, только хуже будет. Зато, если ты перестанешь юлить и признаешься, тебе это зачтется – в какой-то мере, конечно. Но одного признания мало, ты должен помочь полиции, рассказать, как все происходило, затем – куда ты спрятал деньги, как ушел с места преступления, кто тебе помогал. Ну, теперь до тебя дошло?

Бульдозер прекратил разминку и снова сел за письменный стол. Откинувшись в кресле, он посмотрел на Рённа, потом на Гунвальда Ларссона, словно ждал аплодисментов. Но лицо Рённа выражало только сомнение, а Гунвальд Ларссон ковырял в носу с отсутствующим видом. Образцовый по ясности и психологической глубине монолог не был оценен по достоинству. «Бисер перед свиньями», – разочарованно подумал Бульдозер и снова повернулся к Мауритссону, в глазах которого смешались недоумение и страх.

– Но я тут совершенно ни при чем! – горячо произнес Мауритссон. – О каком таком ограблении вы толкуете?

– Кончай вилять. Сказано тебе – у нас есть доказательства.

– Какие доказательства? Не грабил я никаких банков и никого не убивал. Черт-те что.

Гунвальд Ларссон вздохнул, поднялся и встал у окна, спиной к остальным.

– С таким, как он, да еще вежливо разговаривать! – процедил он через плечо. – Врезать ему по роже – сразу все уразумеет.

Бульдозер жестом успокоил его:

– Погоди немного, Гунвальд.

Он уперся в стол локтями, положил подбородок на ладони и озабоченно посмотрел на Мауритссона:

– Ну так как?

Мауритссон развел руками:

– Но ведь я ничего такого не делал. Честное слово! Клянусь!

Лицо Бульдозера по-прежнему выражало озабоченность. Но вот он нагнулся и выдвинул нижний ящик стола.

– Значит, клянешься… И тем не менее я оставляю за собой право сомневаться.

Он выпрямился, бросил на стол зеленую парусиновую сумку и торжествующе уставился на Мауритссона, который глядел на сумку с явным удивлением.

– Да-да, Мауритссон, как видишь, всё налицо.

Он аккуратно разложил на столе содержимое сумки.

– Парик, рубашка, очки, шляпа и, наконец, самое главное – пистолет. Что ты скажешь теперь?

Мауритссон ошалело переводил взгляд с одного предмета на другой. Внезапно он изменился в лице и застыл, бледный как полотно.

– Что это… Что это значит?.. – Голос его сорвался, он прокашлялся и повторил вопрос.

Бульдозер устало поглядел на него и повернулся к Рённу:

– Эйнар, проверь, пожалуйста, – свидетели здесь?

– Угу, – сказал Рённ, вставая.

Он вышел из кабинета, через несколько минут снова появился в дверях и доложил:

– Угу.

Бульдозер сорвался с места.

– Прекрасно! Сейчас мы придем.

Рённ скрылся, а Бульдозер уложил вещи обратно в сумку и сказал:

– Ну что ж, Мауритссон, тогда пройдем в другой кабинет, устроим небольшой показ моделей. Ты идешь с нами, Гунвальд?