Вот если выйду на свободу, соединюсь с семьей и удастся жить спокойно, пусть и колонистом, здесь на Дальнем Востоке, тогда может быть и поверю в эти большевистские мечты о светлом будущем. Но, как писал поэт Некрасов: «Жаль только в пору уж эту счастливую, жить не придется ни мне, ни тебе».

И вообще, хватит лясы точить: надо котёнку еды добыть, ему уж точно, где покормили – там и социализм. Пойду к уголовникам, что режутся в карты в дальнем углу, – может у них, что для котёнка найдётся, – закончил Иван Петрович затянувшуюся дискуссию и, взяв котенка на руки, пошел в поисках пропитания ему: при котёнке, как он заметил, еда находилась быстрее, чем по простой просьбе.

Под завывание вьюги прошел ещё день вынужденного безделья: газеты были прочитаны и обсуждены, уголовники играли в карты на интерес, а Иван Петрович с Мироновым вели долгие беседы на любые темы – лишь бы отвлечься.

– Почему в лагере, в бараках нет радио, – возмущался Миронов, – в административном бараке радио есть и на площадке перед ним висит репродуктор на столбе, а в бараках нет ничего. Сейчас бы слушали по радио новости, музыку или о социалистическом строительстве в стране – всё было бы веселей.

Не пойму я, как люди живут в одиночестве по глухим местам, будто медведи в берлоге – мне нужно, чтобы вокруг были люди и не просто были, а по делу. Мы вот здесь лежим по кабинкам: вроде кругом люди, а поговорить не с кем, и дела общего никакого нет.

Правильно большевики говорят, что кто не работает, тот не ест, ибо всем надо работать, а не бездельничать. Иной человек не работает, а ест, значит, он проедает то, что создали другие – то есть является нахлебником у работающих. Раньше такими нахлебниками для народа являлись дворяне, попы, помещики, фабриканты и всякая праздная публика, а сейчас, когда классы отменили, нахлебниками являются бездельники всех мастей, даже если это безделье и вынужденное, как у нас, по непогоде.

– Тебя послушать, Мироныч, так весь народ надо посадить в лагеря, чтобы никто не увернулся от работы, – возразил Иван Петрович, а как же дети и старики, которые не могут работать ещё или уже? И вообще, как быть с семьями, где одни работают и содержат других, по-твоему, нахлебников? Что-то ты от безделья заговариваться начал. Так дело пойдет дальше, совсем с ума сойдешь, и будешь кричать: «Да здравствует товарищ Сталин» или «Спасибо Сталину за то, что я в лагере работаю».

– Причем здесь Сталин, – отвечал Миронов, укладываясь поудобнее на нарах и прикрыв ноги телогрейкой, потому, что вьюга выдувала тепло из барака и понизу ходил холодный ветерок. – Семья, это совсем другое дело: там хочешь, – не хочешь, а надо заботиться обо всех: и старых и малых – деваться некуда.

– Как некуда, – возразил Иван Петрович, – я вот читал, что некоторые дикие племена, например, чукчи, своих стариков в голодное время удавливали веревкой или оставляли в холодном чуме, где те умирали от голода, зато другие выживали. А нынешняя Советская власть говорит, что «молодым у нас дорога, старикам у нас почет». Значит власть, тоже не согласна с твоим утверждением, что все должны работать.

– Не понял ты меня Иван Петрович, – обиделся Миронов, я говорил о здоровых и трудоспособных людях, а не о детях, стариках, убогих и прочих: военных, например, которые не работают, а служат.

Я имел в виду паразитов, которые могут работать, но живут за счёт других. Раньше, такими были помещики, фабриканты и прочая сволочь, живущая за счет труда других, используя власть чиновничью или власть денег. Теперь такими являются отпрыски руководителей высокого ранга, которые считают трудиться зазорным, а также всяческие торгаши подпольные, спекулянты, воры и прочие приспособленцы, живущие обманом за счет трудностей в стране с товарами, едой и жильём. Правда, таких сейчас много меньше, чем раньше при царях и помещиках, но тоже хватает.

На людских пороках жить легче, чем своим трудом созидательным. Вот мы лес сейчас валим под просеку для вторых путей и разъездов на железной дороге. Из того леса строятся дома и школы, даже наши бараки – всё польза, а какая польза от спекулянта, перепродавшего с выгодой товар, не им сделанный и положившего навар себя в карман? Никакой. Всех их надо в лагеря определить!

– Спасибо, Мироныч, что ты повторно посадил меня в лагерь, – язвительно заметил Иван Петрович, – я ведь сижу за спекуляцию, которой не совершал, а ты и меня в захребетники определил, хорош товарищ, ничего не скажешь.

– Так я про настоящих спекулянтов говорю, а не о таких как ты, Иван Петрович, которые по доносу сидят, – оправдывался Миронов.

–Да и торговцы разные бывают. Например, русские купцы организовывали производство товаров и потом этими товарами торговали внутри страны и за границей. Кстати, такие купцы организовали поход Ермака в Сибирь, и мы теперь сидим здесь в лагере на Дальнем Востоке благодаря Ермаку и его последователям. И ваш товарищ Сталин – вождь большевиков, неоднократно говорил, о роли торговли в развитии связей между городом и деревней и он подчеркивал, что Советская торговля – это торговля без капиталистов и спекулянтов в условиях Советского развития страны.

И о семье ты неправильно толкуешь, Миронов, – продолжил свои рассуждения Иван Петрович. Семья – это ячейка общества, как писал Энгельс – коммунистический основатель учения о справедливом устройстве общества и приятель Маркса. Общество состоит из ячеек семейных, как пчелиные соты. Убери одну ячейку и в этом месте будет дырка и чем больше таких дырок, тем слабее эти соты и может общество окончательно развалиться, если семьи ослабнут.

Большевики вначале хотели полностью ликвидировать семьи: мол мужчины и женщины свободны и независимы и вступают в отношения по своему желанию, а детьми будет заниматься государство в специальных учреждениях – детсадах. Но потом большевики опомнились, что на всех детей государственной заботы не хватит, а тут ещё старики и инвалиды и теперь власть Советская всячески укрепляет семью и по мере возможностей помогает семейным людям в устройстве жилья, в содержании детей и стариков. А детсады остались, как места временного содержания детей на день или на все рабочую неделю, пока родители работают и строят социализм.

Но тебе, Миронов не понять ценности семейной жизни, потому что ты холостой. Кстати, почему ты не женился? Внешность в порядке, учитель в станице – это уважаемый человек, наверное, отбоя от невест не было, а ты бобылем остался. Почему?

– Понимаешь, Иван Петрович, рано на войну пошёл и там насмотрелся на женщин фронтовых. Война грязное дело, а для женщины и совсем отвратительное. Смотришь, какой-нибудь командир с санитаркой заженихались – глядь, через неделю его убили, и она уже с другим, а то и вообще в землянке живёт сразу с несколькими бойцами.

Я, по малолетству, со стороны смотрел на эти дела и после меня не очень – то тянуло к женщинам, чтобы для семьи. Побаловаться – это пожалуйста: одиноких женщин после гражданской войны сколько угодно и на любой вкус, а вот для семьи, чтобы жениться, как-то не подвернулась такая.

В добавок я учиться пошел на рабфак, потом курсы учительские, а как приехал учительствовать в станицу, то сам знаешь: учитель там уважаемый человек, и всякие шуры-муры с бабами ему непозволительны, да и не хотелось мне с крестьянкой жизнь связывать – хотелось грамотную жену завести, чтобы было о чём с ней потолковать.

Потом в школе появилась новенькая учительница русского языка, тоже рабфаковка, и вроде бы начали у нас налаживаться отношения, но тут меня арестовали и сюда в лагерь засунули. Я ей написал пару писем: мол так и так, невиновен, если вернусь, то готов жить с ней по закону, но ответа не получил: кто из женщин будет ждать арестанта пять лет? Жена, может, и будет, а посторонняя, даже и не невеста, конечно нет. Но вернусь из лагеря, обязательно женюсь, и чтобы дети были. Надоело в казармах, общежитиях и здесь в лагере среди мужиков жить: всегда в толпе, всегда на людях, а хочется тишины, покоя и своего угла.