Наступила ясная морозная ночь. Холод крепчал и немногие уцелевшие на территории лагеря сосны и лиственницы потрескивали корой, что свидетельствовало о морозе за тридцать градусов. В бараке было тепло от двух раскаленных докрасна буржуек, куда регулярно подбрасывались новые поленья. Только по углам и по стенам вдоль пола местами серебрился иней – горячий воздух от печей достигал углов успевая остыть, и был не в состоянии растопить эту изморозь.

В середине барака устроили общий стол, куда зэки стащили все припасы, что сберегли в домашних посылках или приобрели в лагерном магазине. Надо сказать, что у многих зэков водились деньги: кому-то присылали переводы из дома, но большинство получало наличные из своей зарплаты.

Если выполнялась норма, то зэкам полагалась зарплата, часть которой высчитывалась за содержание в лагере, а из оставшейся части можно было получить 100 рублей на руки и потратить их по своему разумению в лагерном магазине. Оставшаяся часть зарплаты зачислялась на личный счет зэка, деньги с которого выдавались при освобождении из лагеря. Всего зарплата составляла обычно 300-600 рублей – вполне приличные по тем временам деньги, если учитывать, что начинающие учитель и врач получали примерно столько же.

Уголовники достали спрятанную водку и разлили её по кружкам всем желающим, – каковыми оказались все обитатели барака. Время подходило к полночи, воспитатель сказал короткий тост о том, чтобы им всем дожить до свободы, а если повезет, то и досрочно.

Он намекнул, что им, воспитателям, говорили на курсах политпросвещения, о разработке в новом году новой Конституции СССР и если она будет принята, то обязательно будет амнистия и возможно многие з\к их барака могут попасть под эту амнистию.

З/к послушали этот тост, посмотрели на часы, которые были у некоторых, и аккурат в полночь выпили водку из своих кружек и быстро принялись опустошать стол с едой – закуской. Водки хватило ещё на один разлив, который выпили молча, каждый загадав про себя что– то своё.

Стол мгновенно опустел и зэка разошлись по своим кабинкам, а уголовники устроили игру в карты на интерес или на исполнения желания выигравшего: это разновидность рабства, когда проигравший должен выполнить желание выигравшего, даже если это будет грозить смертью. Впрочем, воспитатель пресекал такие ставки в игре, и обычно играли в деньги под будущую зарплату или под посылку из дома.

Иван Петрович в этих играх не участвовал и вместе с Мироновым ушел в свою кабинку где, улегшись на нары, стал, размышлять о том, что принесет ему этот наступивший, Новый 1936-ой год: – Хуже года минувшего, когда его осудили ни за что, ни про что, на десять лет лагерей – этот новый год точно не будет, а там глядишь, если удастся колонизироваться, то и совсем жизнь может наладиться здесь на Дальнем Востоке, где людей мало совсем, а значит и мало людской подлости, зависти и предательства.

Он давно заметил, что там, где людей меньше, а пространства больше, люди живут дружнее, держатся друг за друга, помогают и сочувствуют другим, потому что сами зависят от природы: если ты сегодня оттолкнешь другого, то завтра, быть может, и он не придёт тебе на помощь в трудную минуту и в безлюдном месте.

– Поселиться бы с Аннушкой и младшими сыновьями где-нибудь здесь в небольшом сельце казацком, где все знакомы и уважают учителей и там спокойно доживать отпущенный век вместе с подрастающими детьми, думал Иван Петрович, расслабившись от пары глотков водки с непривычки.

С самого ареста было не до водки, да и дома, прежде, он употреблял её чисто символически по праздникам, в отличие от царя Николашки, который ежедневно за обедом выпивал три рюмки водки и которого Иван Петрович считал полным ничтожеством и виновником всех бед, что обрушились на страну и на него лично.

– Надо будет зайти в отдел колонизации и справиться насчет моего ходатайства, решил Иван Петрович сквозь свои мечты о свободной и благополучной жизни на поселении.

– Что, Иван Петрович, затаился в своем углу? – вдруг спросил Миронов, приподнимаясь на нарах. – Небось, вспомнил новогодние праздники в своей барской усадьбе? Наверное, и ёлку наряжали, и до поздней ночи застолье длилось, а теперь вот здесь в лагере впервые Новый год встречаешь зэком, как тебе это нравится?

Этот Миронов Михаил Васильевич, тридцатилетний мужчина, успел поучаствовать в гражданской войне в конной армии Буденного пятнадцатилетним парнишкой, потом окончил рабфак и учительские годичные курсы и вернулся работать учителем начальных классов в свой родной хутор на Кубани, но жил отдельно от родителей бобылем.

В тридцатом году его родителей раскулачили, как имевших две лошади и волов, и выслали в Вологодскую область в лесной поселок лесорубов.

Михаил вступился за родителей, писал всюду жалобы на несправедливость относительно родителей, но результата не добился, правда и его самого не трогали, поскольку был красноармейцем и жил отдельно. Но в начале 35 года, кто-то написал донос, на него, что учитель Миронов говорит ученикам о несправедливости раскулачивания его родителей и других хуторян и за контрреволюционную пропаганду относительно колхозов Миронов был осужден на пять лет лагерей, учитывая его красноармейское прошлое. В БамЛаг он прибыл вместе с Иваном Петровичем в одной колонне, и разместились в одной кабинке – как учителя.

– Нет, Михаил, не устраивал отец новогодних посиделок, – ответил Иван Петрович, – да и мало кто в моей юности отмечал новый год. Рождество отмечали, это верно, а новый год не прижился, особенно с ёлкой. Это царь Пётр Первый, обезьянничал праздновать новый год, как в Европе, но ничего у него не получилось, как и во всём остальном у этого царя – кровавого упыря.

– Чем же тебе, Иван Петрович, царь Пётр Первый не угодил, – удивился Миронов.

– Я считаю, что именно с него, царя Петра Первого и начались несчастья земли русской, – ответил Иван Петрович, отвлекшись от своих размышлений о возможном будущем поселении здесь на Дальнем Востоке на постоянное жительство.

– С этого царя и началась деградация династии Романовых, которые, кстати, вовсе и не Романовы были до коронации царя Михаила, а назывались Захарьиными. Я читал в старообрядческой книге, что царя Петра Первого подменили в младенчестве, сразу после рождения, на еврейского детёныша – уж больно он был непохож на своих чисто русских родителей: чернявый, гневливый, несуразного телосложения и запойный. Он потянулся за внешним шиком Европы и отказался от русских правил и обычаев, что веками помогали выживать русскому народу в суровых наших природных условиях.

В Европе только сверху кажется благодать, а души у тамошних народов нет – только выгода и деньги на уме. Вот Пётр Первый по дурости, а может и нарочно, стал ломать Россию через хребет, чтобы всё устроить на европейский манер, с которым он познакомился, когда ездил в Европу и кочевряжился там с их правителями. Со Швецией ввязался в войну, за ненужные болота Балтийские, 20 лет воевал бес толку, и в итоге купил эту Прибалтику у шведов за пять миллионов гульденов, а это был весь годовой доход земли Русской.

На строительстве Петербурга – этого гнилого зуба, положил более миллиона людей. Туда пригоняли крестьян, через полгода они все умирали от болезней и бескормицы, взамен пригоняли новых и, в итоге правления Петра Первого треть населения России погибла в войнах, болотах и от голодухи. Наша жизнь, здесь в БамЛаге, это райское место по сравнению с околотниками на строительстве Петербурга.

Кстати, интересно, почему большевики нахваливают Петра Первого? Может потому, что действуют его методами? Правда тот укреплял свою царскую власть и глумился над народом, а большевики силой тянут народ в светлое будущее, каким оно им видится по их представлениям.

Хотя, надо признать, что кое-что им удаётся. Весь народ посадили за парты на учебу, строят заводы и фабрики, заселяют пустынные земли здесь на Дальнем Востоке, пока только лагерями и колонистами, но ещё Михайло Ломоносов говорил, что могущество России будет прирастать Сибирью.