- А не тебя ли я откачивал после того, как ты понаблюдал, как твой Давид предавался ласкам со своим женихом, который, кстати, оказался умнее и его бросил.

- Умнее? А в чем умнее? Это предательство, а не ум! - Аскольд сделал шаг вперед, прямо на отца. Лицо мальчишки было искажено от ярости, - Ланзо подонок!

- А тебе так хочется иметь порченую омежку? - с кривой ухмылкой произнес Феофил, на что мальчишка запальчиво ответил.

- А ты себе какую взял?

Ответом была пощечина. Лекарь ударил мальчишку наотмашь, так, что Аскольд свалился на земляной пол. Воцарилось молчание. Юноша медленно поднялся, стараясь не смотреть на родителей. Мгновенная вспышка ярости обернулась оскорблением Энджи, и теперь всем было стыдно. Аскольду - за необдуманно брошенную фразу, Феофилу - за то, что спровоцировал подобную ситуацию. Лекарь откровенно растерялся и никак не мог сообразить, как защитить честь своего мужа перед сыном. Что сказать? Ведь, по большому счету Давид не был виноват в своей “порченности”. Он вообще без сознания и, может быть, умрет. Так зачем вообще было что-то говорить? Однако первым подал голос шаман.

- Аскольд… - Энджи с трудом оторвал глаза от пола и уставился на юношу, - Я не думал, что ты напомнишь нам всем о моем прошлом. Я старался его загладить…

- Папа, - мальчишка хотел приблизиться к омеге, но тот вытянул перед собой руку, останавливая его.

- Не перебивай, - зеленоглазый оборотень стоял, как вкопанный, практически не шевелясь, - Если ты хочешь, чтобы Давид прожил как можно дольше, если чувствуешь, что это твоя истинная пара, я приложу все усилия, чтобы он протянул еще хотя бы пару месяцев, - шаман откашлялся, - Это похвально, что тебе не важна внешность и прошлое партнера. А пока… Мне надо прогуляться.

С этими словами Энджи вышел из шатра, и следом за омегой выскочил Феофил, который даже не взглянул на сына. Аскольд остался в одиночестве. Он тихо уселся на койку к Давиду и аккуратно провел рукой по его волосам, однако мысли мальчишки были сейчас с Энджи. Больше всего парень боялся, что папа не простит его. Аскольд знал, что он очень раним, и теперь злился на себя, что сказал такую глупость.

Но, с другой стороны, он отвоевал Давида. И теперь мечтал, что если омега очнется, то посмотрит на своего отвергнутого возлюбленного совершенно другими глазами.

========== Глава 38. Пробуждение ==========

Энджи не ожидал, что у Аскольда хватит терпения и желания возиться с омегой, который мало того, что растерял всю свою былую привлекательность, да еще и лежит пластом. Сомневался в этом и Феофил, однако они оба ошиблись. Альфа не покидал шатра. Сидя у изголовья постели, он часами что-то напевал Давиду или играл на дудочке, которую вырезал из тростника. Получалась бесхитростная, но очень красивая мелодия, грустная и тягучая.

Прислонившись к входу в шатёр, незаметный, Энджи слушал, как играет сын, удивляясь, что тот раньше никогда этого не делал, даже не пытался брать в руки какой-либо музыкальный инструмент. Но теперь…

Омега не знал, что, однажды, начав насвистывать что-то себе под нос, растирая Давида, Аскольд заметил, как чуть заметно дернулись длиннющие ресницы мальчишки. И что с тех пор он начал учиться играть, надеясь, что музыка заставит пробудиться наследника. И действительно, проникая в подсознание, мелодия будила Давида, заставляя отдаленно о чем-то беспокоиться. Видя, как подрагивают руки, как судорога иногда пробегает по исхудавшему телу, Аскольд чувствовал, что пробуждение совсем близко.

Как ухаживает за Давидом альфа, видели и Кайлин с Ареном. Они не обсуждали это между собой, но каждый из них, оставаясь наедине, покачивал головой, удивляясь, каким дураком оказался их сын, выбрав себе в спутники Ланзо. Оба его презирали. Но если Кайлин как умел, унимал в себе ненависть, то Арен при одном упоминании об оборотне едва не хватался за меч. Он мечтал распотрошить альфу, который с такой легкостью предал мальчишку.

- Как дела? - Арен ежедневно, утром и вечером, заходил к сыну. И каждый раз видел там Аскольда.

- Он перестал худеть, - улыбнулся оборотень, откладывая в сторону дудочку и поднимаясь с подушек навстречу вождю, - Его жизненные соки теперь прибавляются. Представляете?

- Это хорошо… - Арен оглядел сына, понимая, что не слишком замечает какие-либо перемены. Однако он верил Аскольду. Больше, чем себе.

- А ты как? Не устал?

- От чего? - альфа вскинул брови, тут же напрягаясь. Он боялся, что у него отнимут его возлюбленного, не понимая, что напрасно беспокоится. Надежда, что Давид когда-нибудь очнется, уже много дней исходила исключительно от Аскольда, от его сумасшедшей веры в это и максимальных усилий.

- Ты хотя бы спишь?

- Конечно! Мне очень хорошо тут, всё замечательно!

Арен видел, что Аскольд врал. Это говорили тяжелая синева под глазами и его осунувшийся вид. Но парень был альфой до мозга костей, поэтому лишь жизнерадостно улыбался, глядя на вождя. Тот кивнул.

- Молодец. Ты мне очень нравишься… - Арен сел рядом с постелью, рассматривая сына. Вождь мечтал, что если Давид придет в себя, чтобы Аскольд женился на нем. Но озвучивать свое желание вслух оборотень не мог себе позволить. Он не был уверен, что, во-первых, альфа мечтает о браке с омегой, которого один раз использовали, а во-вторых… Кто знал, что будет, когда сын очнется? Что он скажет?

- Вождь… - тихо произнес Аскольд, становясь напротив Арена, - Мне хотелось бы поговорить об одной важной вещи.

- Говори, - оборотень уставился на мальчишку, смутно понимая, что тот сейчас скажет.

- Когда Давид выздоровеет… Я могу рассчитывать на то, чтобы быть с ним вместе? - Аскольд избегал слова “брак”, опасаясь, что его желание жениться воспримется как попытка сделать карьеру, пользуясь родственными связями. Альфа хорошо помнил, кем были его настоящие родители. И это хорошо помнило племя. Аскольд считал себя недостойным по праву рождения, к тому же, слишком живы были в его памяти насмешки Давида.

- Да, конечно, - Арен поднялся и, не давая себе горестно вздохнуть, вышел на улицу. Он не имел права даже намекнуть, чтобы сын шамана женился на его сыне. Оставалось только надеяться, что оборотень хотя бы не вступит в брак с кем-то еще, используя омегу как любовника.

Энджи был не в восторге от влюбленности сына. Еще меньше увлечение Аскольда нравилось Феофилу. Но после перебранки, в результате которой мальчишка невольно обидел папу, никто эту тему не поднимал. В конце концов, родители решили, что каждый должен пройти свой жизненный путь, и если Аскольд видел этот путь именно таким, то ни одна живая душа не имела права ему мешать.

В один из дней, гадая на рассвете, Энджи как всегда кинул на покрытый пеплом земляной пол резные деревянные кубики. В результате получилась редчайшая комбинация, которую можно было толковать только одним способом. Жизнь. Энджи почувствовал, что сердце забилось тяжело и часто. Двух вариантов быть не могло. Вскочив, омега понесся в шатер, где лежал Давид. Уже перед входом шаман замер, успокоил сбившееся дыхание и… Услышал тихие голоса. Густой и тревожный - Аскольда. И тихий, совсем слабый - Давида.

Дрожащей рукой Энджи отодвинул занавеску и вошел внутрь, чувствуя, как расплывается в широкой улыбке. Он не обманулся. Чудо свершилось.

- Давид… - шаман подошел к омеге, который вращал своим единственным глазом, глядя то на Аскольда, то на подошедшего Энджи, - Как ты? Давид…

Омега чувствовал огромный прилив счастья, его голос стал мягче, чем когда-либо. Он подошел и сел на краешек постели, убирая чуть отросшие волосы со вспотевшего лба мальчишки.

- Он говорит, шевелится, только у него сил нет, чтобы подняться, - Аскольд улыбался, но Энджи нельзя было обмануть. В уголках глаз альфы спрятались слезы. Увидев это, шаман почувствовал, как сжимается сердце. Боль сына, которую тот тщетно пытался скрыть, отозвалась в нем самом.

- А что он говорит? - Энджи кивнул, но Аскольд отвел взгляд. Тогда омега посмотрел на Давида, - Как ты?