– Подождите, – говорю я. – Нет. – Я оббегаю фургон спереди. Дергаю дверь и забираюсь внутрь. Все, чтобы остановить звонок. Случатся плохие вещи. – Положите телефон, – прошу я. – Положите телефон! – Он сомневается. Я слышу голос из трубки. Он смотрит на телефон и захлопывает его. Улыбается якобы ободряюще. Но меня не проведешь.

– Ладно! Давайте отвезем вас домой, пока вы тут не умерли от холода.

Он ждет у обочины, пока я иду к двери. Она распахнута настежь, ветер и дождь со снегом врываются в прихожую. Тонкие занавески из дамаста вымокли. Я ступаю на темную тавризскую дорожку, пропитавшуюся насквозь. Мы купили ее в Багдаде тридцать лет назад с Джеймсом. Сейчас это уже музейный экспонат. Джеймс, оценивший его в прошлом году, будет в бешенстве. Туфли Магдалены исчезли. Недопитая чашка чуть теплого чая стоит на столе.

Вдруг я чувствую себя очень усталой. Я сажусь рядом с чашкой, но прежде чем я отодвигаю ее, до меня доносится запах ромашки. Так много бабушкиных сказок о ромашке оказались былью. Лекарство от проблем с пищеварением, лихорадки, менструальных спазмов, болей в желудке, кожных инфекций и тревоги. И, конечно же, от бессонницы.

– Излечит все твои хвори! – сказала Магдалена, когда я с ней поделилась этими знаниями. Не совсем так. Не все.

Мы слушаем «Страсти по Матфею». Идет 1988 год. Шолти стоит на возвышении в концертном зале Чикаго, слушатели полностью зачарованы произведением до самого его окончания. Уменьшенные на полтона септаккорды и тревожные модуляции. Беспокойство почти невозможно сдерживать. Я чувствую тепло пальцев Джеймса, переплетенных с моими, его дыхание согревает мою щеку.

И вот вдруг холодный зимний день. Я одна на кухне. Я вытягиваю руки на стол и кладу на них голову. Приняла ли я утром таблетки? Сколько я приняла? А сколько надо было?

Я почти на грани. Я почти ее перешла. Я слышу отзвуки Баха: Ich bin’sich sollte büßen. Это я должна страдать и отправиться прямиком в ад.

Но не сейчас. Нет. Еще не время. Я сижу и жду.

Мужчина вошел без стука. Утверждает, что он мой сын. Магдалена это подтверждает, так что я вынуждена это принять. Но мне не нравится его лицо. Я не исключаю возможности, что они говорят правду, но буду настороже.

Вот что я вижу: незнакомец, очень красивый незнакомец. Темный. Темные волосы, темные глаза, темная аура, если бы я в это верила. Он говорит, что не женат, ему двадцать девять, работает юристом.

– Как и твой отец! – хитро говорю я. Его темнота оживает, он хмурится – и нет более подходящего слова.

– Совсем нет, – говорит он. Ничуть. Мне в жизни не отрастить такие ноги, чтоб папины туфли были мне впору. Дай совет власть имущему и заработай себе часть казны. – И он насмешливо кивает висящему в гостиной портрету худощавого темноволосого мужчины. – Почему ты не дала мне свою фамилию, мама? Туфли были бы столь же велики, но хоть форма была бы посимпатичнее.

– Хватит! – резко обрываю я.

Я вспомнила своего сына. Ему семь лет. Он только что вбежал в комнату, руки в боки, на лице победоносная улыбка. Повсюду брызги воды. Оказывается, в его карманах сестринские золотые рыбки. Они все еще трепыхаются. Его ошеломила моя ярость.

Некоторых удалось спасти, но большинство – скользкие маленькие трупики, которых только и остается, что спустить в унитаз. Его восторг не угасает, он смотрит в восхищении на последний золотой хвостик, ускользающий в слив. Даже когда сестра обнаруживает пропажу, он не раскаивается. Нет. Совсем нет. Он горд собой. Палач, казнивший с дюжину жертв в, казалось бы, тихий вечер вторника.

Этот-мужчина-которого-они-называют-моим-сыном усаживается в синее кресло у окна в гостиной. Он ослабляет галстук, вытягивает ноги, в общем, ведет себя как дома.

– Магдалена говорит, что ты в порядке, – говорит он.

– В полном. Именно в таком, в каком только может быть человек с моим диагнозом.

– Расскажи мне об этом.

– О чем, – спрашиваю я.

– О том, что ты точно знаешь, что с тобой происходит.

– Все об этом спрашивают. Их ошеломляет моя осведомленность, моя…

– Беспристрастность.

– Да.

– Ты всегда такой была. – Он криво усмехается, но его улыбка не лишена привлекательности. – Когда я сломал руку, тебя больше интересовала плотность моих костей, а не то, что меня надо отвезти в больницу.

– Я помню, что кто-то сломал руку, – говорю я. – Марк. Это был Марк. Он упал с клена перед домом Дженкисов.

– Я – Марк.

– Ты? Марк?

– Да. Твой сын.

– У меня есть сын?

– Да. Марк. Я.

– У меня есть сын! Ты лишил меня дара речи. Меня переполняет счастье. Какая радость!

– Мам, пожалуйста, не надо…

– Но я ошеломлена. Все эти годы! У меня был сын, а я и не знала.

Мужчина стоит на коленях, обнимая меня.

– Мама, все хорошо. Я рядом.

Я прижимаю его к себе. Прекрасный молодой человек и, что самое невероятное, рожденный мной. Что-то не так в его лице, в красоте его таится какой-то изъян. Но это заставляет меня любить его еще сильнее.

– Мам, – говорит он какое-то время спустя. Его руки отпускают меня, он отходит. Я тут же начинаю скучать по его теплу, но заставляю себя успокоиться и сесть обратно в кресло. – Мам, мне нужно сказать тебе кое-что важное. О Фионе. – Теперь он стоит. Его лицо снова в тени, и взгляд такой же напряженный, как и когда он только вошел. Мне знаком этот взгляд.

– А что с ней? – спрашиваю я самым недобродушным из тонов.

– Мам, я знаю, ты не хочешь об этом слышать, но она опять сбежала. Ты знаешь, как это бывает.

Знаю, но не отвечаю. Мне никогда не нравились подобные беседы.

– На этот раз все плохо. На самом деле она не будет говорить со мной. Обычно ты ее успокаивала. Иногда папа. Но слушала она тебя. Как думаешь, ты сможешь с ней поговорить? – Замолкает. – Ты понимаешь, что я говорю?

– Где ты был, ублюдок? – спрашиваю я.

– Что?

– После всех этих лет ты приходишь сюда и заявляешь такое?

– Тсс, мам. Все хорошо. Я рядом. Я никогда не уходил.

– Что ты имеешь в виду? Я была одна. Совсем одна в этом доме. Ужинала одна, ложилась спать одна. Как же мне было одиноко.

– Это неправда, мам. До последнего года папа был рядом. Да и Магдалена.

– Кто?

– Магдалена. Твоя подруга. Женщина, что живет с тобой.

– А, эта. Она мне не подруга. Ей платят. Я ей плачу.

– Это не означает, что она тебе не друг.

– Именно это и означает. – Вдруг я свирепею. Я в бешенстве. – Ты ублюдок! Ты бросил меня!

Мужчина медленно встает.

– Магдалена! – зовет он.

– Ты слышишь меня? Ублюдок!

– Слышал, мама. – Он осматривается, ища что-то. – Мое пальто. Ты его не видела?

Женщина вбегает в комнату. Блондинка. В теле.

– Вам лучше уйти. Быстрее. Вот ваше пальто. Да. Спасибо, что зашли.

– Что ж, я не буду притворяться, что это было забавно, – говорит мужчина и уходит.

– Убирайся!

Блондинка поднимает руку. Она медленно идет ко мне.

– Нет, Дженнифер. Положи на место. Положи, пожалуйста. Ну разве тебе на самом деле нужно было это делать?

Что-то случилось. Какая-то катастрофа. Телефон лежит в прихожей в куче осколков. Холодный ветер обдувает меня, занавески развеваются. Снаружи хлопает дверца автомобиля, двигатель ревет. Я чувствую себя живой, отмщенной и готовой на все. Столько всего еще нужно сделать. О да, гораздо больше.

Из блокнота:

Хороший день. Отличный день, мысли мои почти совсем ясные. Я проверила себя по тесту Mini-cog. Не уверена в годе, месяце и дне, но все отлично со временем года. Не уверена в своем возрасте, но женщину в зеркале я узнаю. В волосах еще есть рыжина, темно-карие глаза не померкли, морщины вокруг глаз и на лбу указывают если не на то, что я много смеюсь, то на то, что чувство юмора у меня точно есть.

Я знаю свое имя: Дженнифер Уайт. Знаю адрес: Шеффилд, 2153. Весна наступила. Запах тепла, влажной земли, обещания обновления, все пробуждается от спячки. Я открыла окно и помахала соседу на другой стороне улицы, он уже выбивает матрасы, готовясь к ангельскому пению, ярко-алым цветам и сонмам синих бабочек, за которыми не видно кустов.