– Где я? – еле ворочая распухшим, непослушным почему-то языком, едва шепчу. – Где все… наши? – Грудь продолжает гореть нестерпимым огнём. Что это? Сил нет даже пошевелиться, чтобы сбросить одеяло…

– Ты-ы здесь, и они-и все то-оже здесь… Эвон, за сте-енкой, – распевно произносит Арина Родионовна. – Лежи-и спокойно, не волнуйся. Лежи.

Голые белые стены, белая железная койка, тусклый свет дежурной лампочки под матовым колпаком. Есть и другие кровати, но в комнате только я и няня. Это больница, догадываюсь. Почему больница?.. Зачем?!

– Ещё чуток потерпи… потерпи-и чуток. Поспи ещё маненько, и всё пройдёт… – Баюкает меня нянечка. – Ща-ас всё пройдё-от. Ско-оро пройдё-от… – Подсовывает под голову свою руку. – Нака-ась, вот это, выпей. Выпей-выпей. – Осторожно поднимает мне голову, придерживает её, другой рукой подаёт к губам стаканчик-мензурку.

Что это? – мелькает вопрос и гаснет, как спичка на ветру. Ни думать, ни спрашивать сил нет – выпить. Пи-ить!.. Закрываю глаза и безропотно пью бабулино лекарство. Во рту и горле мгновенно вспыхивает пожар. Дыхание перехватывает, я закашливаюсь, теряю дыхание. Ручьём текут слёзы. Душит сухой, надсадный кашель. Это же!.. Спи-ирт?! Ф-фу!.. Это не вода. Спи-ирт это. Спирт!

– Ты это, дыши, сынок, дыши скорей… Щас уже всё будет хорошо. Спирта што ли никогда не пивал, а? – сочувствует бабуля, с сомнением качай головой.

В дверях, совсем неожиданно и совсем беззвучно, появились три тени, три фигуры. Они, не переступая порог, тревожно и внимательно, смотрят на меня, рассматривают. «Кто это? Ангелы?! Черти? Они ко мне, за мной?! Уже!!» Пытаюсь привстать, разглядеть их, кто это? Они молчат. Тоже смотрят. «Нет, – вглядываюсь… это не… Да это же… наши ребята, узнаю я – это Гизо, Олег и Колпачок!» На душе сразу становится спокойно, ребята здесь, значит, всё в порядке. Сил у меня ещё пока нет, но мне становится почти радостно и приятно. Веки, тяжелые-претяжелые, закрываются сами собой. Спать. Спааа…

– Всё, всё, идитя-идитя, не мешайте тут. Оклема-ался уже ваш друг. Почти оклема-ался, – машет руками Арина Родионовна. – Ходют и ходют… Который уже ра-аз… Ви-идишь, заботются об тебе ваши артисты, пережива-ают, – одобрительно замечает няня. – Ну-кась, давай-ка, повернёмся. – Сняв с меня толстое одеяло, она освобождает мою грудь и от тех тяжёлых доспехов, и от той неимоверной тяжести. О-о! Это!.. Это горчичники! Вот, что так сильно пекло! Аааа-х! – облегчённо вздыхаю, как стало легко дышать. Оооо!.. Няня, меж тем, так же ловко, как пушинку, а я и есть пушинка – переворачивает меня на живот, и щедро лепит на спину новые, холодные… С ужасом понимаю, что сейчас со мной будет, но противиться сил нет. Нет сил!! Да и в сон, вдруг, потянуло. Глаза слипаются, и я вновь, теперь уже плавно, погружаюсь в долгий и мутный сон. И пока горчичники не начали действовать, я засыпаю.

Проснулся я сразу, причём, от жутко тревожного импульса – проспал автобус?! Ух, ты!.. В бригаде я отвечаю за своевременную и полную погрузку-выгрузку нашего концертного реквизита, инструментов, аппаратуры, всего личного состава – артистов, то есть – в любой транспорт: автобус, поезд, пароход, самолёт… что ещё там?.. гужевой транспорт. От ужаса я замер, весь превратившись в слух… Ни звука. В комнате и вокруг вообще тихо и абсолютно спокойно, никакой суеты и никакого шума. Почему? Уехали!! Ааа-а! – вдруг вспоминаю, я же заболел вчера… едва концерт, кажется, довёл. Теперь понятно где я – я в больнице. Второе состояние, которое я вдруг обнаружил в себе, и которое целиком владело мной – сильный и страшный голод. Я сейчас, казалось, мог съесть целого быка, хоть в жареном, хоть в варёном виде. Но, то-ль-ко-це-ли-ко-ом!

В комнате солнечно и пусто, – я один. А где же бабулька, моя лечительница-мучительница, Арина Родионовна, которая? Нету её нигде. Ушла, покинула, меня моя старушка… бросила. А который сейчас час? На моих – двенадцать дня. О! Да у меня же ничего не болит, замечаю, даже голова не кружится. Только слабость и сильный голод. Значит, срочно вставать… Сбрасываю одеяло. Я в какой-то чужой пижаме… Это когда ж я так стильно приоделся-то? Не помню. Это, видать, бабуля меня и переодела – молодец. И как это она смогла… большого и тяжёлого? Не успеваю встать, входит моя няня.

– А-а, просну-улся? Ну што-о, болезный, вы-ыздоровел? – говорит так же распевно, радуясь, улыбается моя спасительница-доктор. – Будешь вставать, али ещё полежишь, маненько, а, сынок? – беспокоится за меня бабуля.

– Нет-нет, уже здоров, спасибо. Нам же ехать нужно, – тороплюсь я, перебирая свою одежду.

Устало присев на свободный табурет, няня спокойно наблюдает за моими суетливыми приготовлениями. Маленькая, седенькая, сгорбленная…

– А наши все где?

– Да тута они все-е, за сте-енкой. Испережива-алися за тебя тут. Всю-ю ночь бегали, заглядывали, – осуждающе машет на них рукой няня.

Да, точно, я их видел – вспоминаю ночное видение, значит, не мираж это был. Быстро переодеваюсь, от смущения путаясь в штанинах брюк.

– Я, это… спасибо вам за всё, – мямлю, совершенно теряясь оттого, что не знаю, как в таких случаях нужно благодарить. По-моему, она всю ночь около меня сидела.

– Да ладно, ладно. Ерунда это… Штоб, здоровый вот был, и ладно, – чуть смущаясь, отмахивается няня.

– Спасибо вам! – на меня вдруг накатывает чувство любви, тепла, нежности к этой маленькой, сухонькой, сгорбленной незнакомой старушке. Которая смогла вот так вот, запросто, всю ночь, выхаживать меня, чужого, незнакомого, выгонять из меня мою больную хворь. Как её отблагодарить? Не знаю. Неожиданно для себя неловко обнимаю её, и тычусь губами в её мягкую и тёплую щёку. – Спасибо!

– Ну-ну, не болей боле, – пряча глаза, отмахивается няня и останавливает меня, – да иди уж, иди. Я сама тут приберу, – говорит она, видя, что я собираюсь кажется заправлять постель. – Та-ам ваши все уже, давно ждут.

Опять едем. Дремлем, раскачиваясь в такт движению машины. Автобус – всё тот же пазик-тазик – бодро и весело катит по ярко освещённой солнцем просёлочной дороге. Наши женщины сидят впереди, на капоте и на переднем боковом месте кондуктора, греются. Конечно, там мотор, там для них теплее. Затем, на первых рядах, разместились мы, мужчины, и дальше, всё остальное пространство автобуса битком забито ящиками с аппаратурой, инструментами, колонками в футлярах и чехлах, кофрами, чемоданами и разноразмерными сумками. Всё строго на учёте, всё на своих привычных местах, всё в полном порядке. Мы немножко все отдохнули. Даже хорошо отдохнули, – особенно я. Расслабились. Один концерт для нас, это мелочь, это не работа. Сейчас сидим дремлем. Женщины о чём-то шепчутся между собой. Водитель, совершенно трезвый, видимо хорошо выспался, поглядывая на нас, чему-то улыбается. Мы, артисты, не понятный ему народ, одиннадцать человек, закутанные в огромные шубы, толстые дублёнки, неимоверных размеров серые подшитые валенки – Алексеич, наш администратор, где-то расстарался – шапки ушанки, и просто шляпы, мотаемся зачем-то по-читинской области, в такую-то холодрыгу, веселим народ. Чудные какие-то… На концерте он, конечно, был, всё видел и слышал. Хорошо поют, красивые все, конферансье весёлый, здорово пародирует… Нет, действительно, всё здорово, что там говорить… Пусть ещё приезжают, всё веселее с ними… Ещё бы танцы вот играли, совсем бы красота… Я, оглядываясь назад, светло вздыхаю, где-то там, в том посёлке, а это оказывается был санаторий, осталась моя спасительница, няня – Арина Родионовна. Моя волшебница – доктор. Старенькая и добрая няня – Арина Родионовна. Здоровья тебе и счастья.

– Славик, а как зовут-то ту бабушку, твою спасительницу?

Все смотрят на меня с любопытством.

Как, как… а я и не знаю, я и не спросил её в спешке… не узнал. Вот балда!.. Действительно балда! Уши, чувствую, заалели, как на том воре шапка… сейчас запахнет дымом.

– Арина Родионовна, её зовут, – выкручиваюсь, пряча глаза.