С Алексеичем чуть приступ не случился, а может и случился, кто знает. В общем, внешне, он чуть концы не отдал. Побелел, покраснел, упал в номере на кровать, задыхается… Ну, мы, мужики, форточки настежь, женщины – воды… Когда чуть отошёл, тут же упал Гизо в ноги, стал на полном серьёзе умалять его отдать или стереть эту злосчастную запись. При этом, слёзно призывая нас всех помочь ему, и походатайствовать за него перед Гизо. Шутки шутками, а мужика пробило просто насквозь. Гизо помялся, помялся – даром что актёр, да и вроде согласился. Но при одном условии: если Алексеич, за оставшиеся шесть месяцев сделает нам, в среднем, по два концерта в день – не меньше И ещё в придачу, он, Гизо, так уж и быть, не только плёнку вернёт, но и подарит ему, Алексеичу, два красочных журнала Плэйбой. Плэйбой… Два?! Ооо!.. Это и решило исход проблемы.

С тех пор мы его, нашего администратора, Михаила Алексеевича Гудкова, практически и не видели – как ветром его сдуло. Только иногда слышали его голос по-телефону и читали его записки-инструкции: куда, когда и как нам ехать. Алексеич был всё время где-то впереди нас, делал, как говорили, заделы. Ну и ладно. Но за первый же месяц он нас так вымотал и так умотал, что хоть отменяй генеральную установку. Палки палками, а сил уже ни у кого не было. Представьте, мы изо дня в день, заканчиваем первый концерт в одном месте, срочно, как угорелые, рвём провода, крутим шнуры, грузимся, и, не переодеваясь – некогда! – прыгаем в автобус и летим, как сумасшедшие – конечно с опозданием – на другую площадку. А там уже, очень недовольный зритель сидит и нетерпеливо стучит ногами – где эти артисты, мать иху-ети, опаздывают! Подливало масло в огонь ещё то обстоятельство, что наша программа называлась: «Мы зажигаем солнце», красочные, яркие такие афиши, а приезжали мы обычно уже поздним вечером, когда солнце уже, в общем, зашло, село, его действительно приходилось зажигать. Мы и зажигали…

Так и сегодня, днём сделали пересадку с поезда на автобус и вот уже несколько часов едем, торопимся на концерт. Куда – никто не знает, кроме, разумеется, водителя, а то, куда же бы мы сейчас ехали… А вот что концерта два, две палки, мы это знаем, но, опять же, где этот второй – неизвестно. Да какая нам разница, водитель довезёт, если, конечно, не напьётся в ожидании. Такое бывало, причём, не так уж и редко.

О! Когда нас пьяный водитель везёт на второй концерт, это отдельная песня. Это нужно быть с нами в это время…

Ладно, едем и едем. Правда сегодня меня что-то уж сильно знобит. Где-то продуло. Пожалуй, даже сильно продуло. Я терплю, пытаюсь не поддаваться всё разливающейся слабости и сотрясающему ознобу. Главное, знаю, не поддаться, не раскиснуть. Впереди ведь два концерта, а это – двадцать два рубля заработка, как никак. Подвести ребят, понимаю, бригаду, никак нельзя. Это и их хлеб. В общем, мучаюсь, но креплюсь. Периодически меня то знобит, аж зубы стучат, то мне жарко, хоть совсем раздевайся. Ребята, конечно, уже заметили моё состояние, я, порой, ловлю их внимательно-напряжённые взгляды. Сочувствуют.

Меня уже дополнительно укрыли полушубком со щедрого плеча водителя. Тепла я от него совсем не почувствовал, но запах бензина меня просто добил. Мне становилось всё хуже и хуже. Едем молча, говорить не о чем, всё уже давно переговорено.

Автобус качает, вздрагивает, мы подпрыгиваем. В автобусе темно, жёлтый свет фар периодически выхватывает у темноты безрадостный серый придорожный пейзаж. От этой пляски теней, запаха бензина, меня укачивает, тошнит. То жарко, то холодно. То холодно, то жарко. То проваливаюсь – сплю, то бодрствую, чётко ощущая каждую клеточку моего замерзающего тела. И ещё этот противный, монотонный, с надрывом и завываниями зудёж двигателя – «зыууу-зыууу-зыууу…», аж… Кошмароид, в общем.

…Но, вроде, и приехали.

В туманном состоянии, я даже и не заметил как мы и выгрузились-то, очнулся – не качает?! – за кулисами, уже на стуле. Сижу на стуле, вокруг обычная предконцертная суета. Ребята переодеваются, расставляют аппаратуру, готовятся, а я сижу, как посторонний: бессмысленно и отрешенно… Сил нет совсем. Как выжатая тряпка, пустой и расслабленный. Тревогой вспыхивает в сознании: «Нужно готовиться!» У меня же куча обязанностей перед концертом. Но меня остановили – сиди, сиди, Славочка, мы сами.

Неподалёку от меня готовятся к концерту наши женщины. Они уже в концертных платьях, накладывают на лица макияж. Заглядывая в свои зеркальца, часто и тревожно косятся на меня: ну, как я? лучше мне, нет? Наклоняясь ко мне, заглядывают в лицо, изучают: «Ну, родной, ты как?» У них заботливые, сочувствующие выражения лиц. Таблетки, какие были у них, я ещё в автобусе все проглотил – не помогает. А здесь, в клубе, только йод, бинты и валерианка – весь комплект, вот он, лежит передо мной. Это Олег у завклубом расстарался.

Всех, и меня, беспокоит сейчас одно – выдержу ли я сегодня, не сорву ли концерт. Мне же замены нет!..

Шум из зала до меня доходит приливами: то он есть, то его нет. Сидя сбоку от сцены, за кулисами, я вижу её, сцену, то в нормальных пропорциях, то как в бинокль – с другой его стороны. Самое плохое то, что меня, то знобит, аж трясёт, то мне жарко, хоть рубаху выжимай. Зрители уже несколько раз нетерпеливо начинали хлопать, стучать ногами, что-то выкрикивать – нервничают. А чего нервничать – раз уж мы здесь, значит будет концерт, вон и микрофоны уже включены – слышите, фонят?

«Р-раз-ссс, рассс, расссс…» «Тцц, тцц…», – отзывчиво – там, в зале, цыкают и щёлкают колонки. Это Олег – Олег Поляков, наш конферансье, проверяет качество звучания, акустику зала. Сегодня звук, я слышу, как в бочке, глухой и безвкусный. В ответ, зал шумит нестройными аплодисментами… Потерпите, потерпите, уже скоро.

Наши уже все готовы, смотрят на меня, ждут. Мне нужно вставать, нужно переодеваться. Один я ещё не готов… Ох, как качает, ноги ослабли, даже в руках сил совсем нет за стул держаться. Меня поняли, быстро помогли переодеться, сейчас бы я сам эту процедуру закончил к утру, не раньше. Потом меня посадили за мой инструмент, я его включил – сам! Потом, как в тумане, дал обычную настройку – ми, си, соль, ре… Бас-гитара… соло-гитара… ритм… труба… Пынь, пынь-ь, пыу, пыуу… Настроились. Звук моего инструмента до меня доходит как сквозь вату… Будто уши заложило. Но звук, слышу, не плавает, вроде. Напряжение в сети нормальное. Значит, можно начинать концерт. Олег уже на своём месте, стоит перед оркестром у стыка занавеса, вполоборота к нам. Подмигивает нам, растягивает рот в улыбке, передразнивает нас, корчит рожи. Сам настраивается, и нас подтягивает: «Ну, мужики, улыбку, улыбку…» Он первый идёт. Неподалеку, справа, прохаживается Тамара, она тоже нервничает, потому что вторая. Ох, как болит спина… чувствую, будто и нет позвоночника, в колбасу скручивает… Ровно за инструментом сидеть не могу, спина не держит, одной рукой опираюсь на корпус электрооргана. Все одиннадцать человек около меня собрались, смотрят. У всех тревожный и сочувствующий взгляд. Все ждут, как я решу. Начинаем, или нет?

– Всё, всё, всё, всё! Начали, – говорю я, с трудом ворочая распухшим языком. – Начали. – И даю вступительный аккорд. Выдержав его, разворачиваю в морзянку позывных космического корабля, извещающего о начале нового дня нашей страны. Музыканты обрадовано рванули на свои места, остальные, врассыпную за кулисы. И мы, музыканты, всем оркестром, мощно, в мажоре, бодро и на форте, заканчиваем вступление восьмитактовой гармонией припева Пушкова «Тайга золотая»:

«…Зве-ени-и, золота-ая, шуми-и золотая, моя-а золота-ая тайга-а!» Вывели всё это на форте и оборвали. В общем, по-сценарию. Сразу, ещё с наложением на финальные аккорды, Сашка-колпачок, нажал на кнопку, – пошёл занавес.

Начали!..

Плотный сигаретный и перегарный дух пахнул на сцену. От яркого света прожекторов, без светофильтров, режет глаза. Они у меня сегодня непривычно слезятся, смотреть больно. Спасительно уткнулся в клавиатуру. Теперь нужно выдержать сто десять минут. Целых сто десять минут. Аж, два отделения. Сидеть за инструментом трудно: спину ломит и голова кружится. А тут ещё и сознание, вдруг, подводит, проваливается куда-то. Совсем не контролирую ситуацию на сцене… Такое со мной впервые. Вот тебе, что называется, и бабушка – Юрьев день!