Нет, жить в деревне всё же лучше. В городе атмосфера нездоровая: того и гляди в тюрьму загремишь или палёной водкой траванёшся. А здесь, в деревне, благодать: воздух свежий, самогонка ядрёная, да и свиньи, опять же, всегда под рукой. Вон, у меня их полон двор бегает…

УРОД

К старости Виктор Иванович начал усыхать. Причём как-то сразу. Он и так-то великаном не был – что называется, плюнь и разотри, а тут вдруг враз усох до размеров просто непристойных. Настолько непристойных, что семейный кот Барсик запросто стал гонять его по квартире. Домашние, чтобы как-нибудь не наступить на Виктора Ивановича или не уронить молоток ему на голову, велели усыхающему постоянно находиться в коробке из-под ботинок. Там он и лежал, закутанный в старую детскую кофту, тихо мечтая об убийстве Вселенной.

Выбирался лишь по ночам, когда всё погружалось в ступор. Ночью-то Виктору Ивановичу была самая жизнь. Ночного Виктора Ивановича начинал бояться даже враг его кот. Когда Виктор Иванович корявенько семенил к котиному лотку с песочком справить нужду, Барсик забивался на верхнюю полку кладовки и тихо, с истерично-загробными интонациями завывал в пыльное пространство.

Чуждая всему живому Луна светила в погасшие окна, гудел ночной ветер среди каменных стен – Виктор Иванович взбирался по занавеске на подоконник, смотрел и слушал. Великое и грозное Ничто увесистой антрацитовой змеёй извивалось за окном, и только грязное стекло отделяло змею от Виктора Ивановича. Тускленьким болотным огоньком приходило к печальному карлику мелкое понимание. Видел Виктор Иванович, что он – и нынешний, и вчерашний, и завтрашний – есть не что иное, как лишь слабенькое отражение в кривом зеркале. Зеркало это принадлежало непонятным богам, спящим где-то глубоко в безграничности.

В такие секунды жалкую душонку Виктора Ивановича охватывали тоска и гневливый страх. Начинал он беззвучно вопить яростными ультракриками и кататься по подоконнику, переворачивая горшки с традесканциями. Утром в этом погроме обвинялся кот. Кота таскали за шиворот, обзывали свиньёй и сволочью. Виктор Иванович сумрачно скорбел в своей коробке. Барсик не любил его всё сильнее, презирал ещё обиднее.

Вскоре все, кроме кота, про Виктора Ивановича забыли. Коробку запинали под старую тахту в коридоре: в самую пыль, в залежи тараканьих трупов. Впрочем, это было и к лучшему. Пока помнили о Викторе Ивановиче, он ничего, кроме тыквенных семечек, скармливаемых ему по совету врача, не ел. Только лежал в коробке и плакал. Теперь же, всеми позабытый, он принуждён был сам добывать себе пропитание. Питаться Виктор Иванович стал тем, что удавалось ночью изъять из тарелки у кота, да ещё разнообразными огрызками, обильно разбросанными по полу тут и там. Иссохшие колбасные шкурки, куриные косточки и чёрствые бородинские корки сделали своё дело. Микроскопические параметры Виктора Ивановича наполнились сухощавой подвижной мощью и подпольной инфернальной прытью. Барсик теперь и днём избегал поддиванного жителя.

Виктор Иванович стал уверненнее и злобнее. Страх ушёл из его души, и душа из жалкой и расплывчатой сделалась твёрдой и свирепой. Непонятные боги перестали быть непонятными, а безграничность засветилась родным.

Многое выдало Виктору Ивановичу свои скрытые, потаённые очертания. Прозрел он огромные провалы между самими вещами и их внешней сутью. Жирный мрак, выползавший из провалов густыми липкими облаками, делал мир почти невидимым и неосязаемым. Виктор Иванович, быстрый и юркий благодаря своей карликовости, сумел однажды, уворачиваясь от хищной завесы мрака, увидеть своё подлинное «Я». Увиденное ужаснуло его, но того более – привело в неописуемый восторг. Недоступная доселе красота, состоящая из чудесных сочетаний свободы и уродства, сверкнула белой молнией на фоне постылого Ничто. Делать тут теперь Виктору Ивановичу стало больше совершенно нечего. Он попрощался с котом и ушёл. Кот торжественно-зловеще сверкнул глазами вослед. И с тех пор Виктора Ивановича здесь уже точно никто и никогда не видел. Даже кот.

13 августа 2007 г.

МЯСО

В одном очень-очень среднем городе, в самой что ни на есть средней школе, среди ужасно средних детей, был один средний-средний среднестатистический ребёнок мужского полу. Ничем он не выделялся. Так же, как и большинство нормальных детей, получал двойки по математике, не любил физкультуру и боялся хулиганов.

Жил ребёнок в большом девятиэтажном доме на краю города. В таких домах всегда обитает много бесполезных людей, которые прячутся друг от друга за железными дверями, а по выходным пьют водку.

Родители ребёнка исключением не являлись. Всю неделю они работали с утра до ночи на заводе, делали всякие железяки, а в выходные пили водку и ругались. Ругались из-за того, что у них мало денег.

– Да что это за хрень такая! – кричал отец, выпив очередной стакан, – Работаешь с утра до ночи, а денег нету ни хуя!

– И когда это всё наконец кончится?! – вторила ему мать – Денег нету ни хуя, а за квартиру уже третий месяц не плачено. А скоро, между прочим, зима. А у меня сапог нету! И новой сумки!

– Заткнись, сука! – зверел отец, – только о себе вечно думаешь! Я вон тоже год уже в одних носках хожу и ничего! Не помер!

– Да ты бы хоть иногда их стирал, уёбок несчастный! И я тебе не сука!

После такого короткого, но энергичного разговора следовало обычно обоюдное нанесение телесных повреждений лёгкой и средней тяжести. И так было каждые выходные.

В школе нашего среднего мальчика учили любить родину и ещё немножечко всему остальному. Средне так учили. Потому что считалось, что лучше и не надо. Средних мальчиков много: всех хорошо учить – жирно получится. Умники нам не нужны, – говорили учителя, – мы ведь не Эйнштейны какие-нибудь. Главное, чтоб наши засранцы родину любили. Поменьше Платонов и Ньютонов, побольше Павликов Морозовых и Александров Матросовых.

Как-то весной, слякотным утречком, средний мальчик шёл в свою среднюю школу. Учиться ему совсем не хотелось. Под ногами хлюпала грязь, а он мечтал о летних каникулах.

– Эй, мальчик! Постой, что скажу!

Ребёнок посмотрел по сторонам: кто это его зовёт? И увидел: на старом бетонном заборе сидело Мясо.

По виду Мясо было не особенно свежим. Да и попахивало от него… Но в целом выглядело оно безобидным. Даже дружелюбным. Мальчик редко видел вокруг себя дружелюбие. Поэтому он остановился поболтать с Мясом.

– Привет, Мясо! – сказал мальчик. – Ты чего здесь делаешь?

– Да вот, сижу… – ответило Мясо. – А ты, я вижу, в школу собрался?

– Ну да, в школу, – вздохнул мальчик, – а куда ж ещё мне идти?

– Ну, есть много замечательных мест, куда ты мог бы пойти вместо школы – многозначительно прищурилось Мясо.

– Это что же за места?

– Ну, например, комбинат по переработке малолетних идиотов в доброкачественные продукты питания.

– А там интересно?

– Просто ужас как.

– А эт где?

– В-о-он в том маленьком сарайчике, за пустырём…

– А как же школа? Мне неприятностей не хочется.

– А я за тебя пойду. Мне не трудно. Ну, если хочешь, конечно… Никто ведь и не заметит, что ты это не ты.

– А как ты пойдёшь, у тебя же ног нет…

– Не боись друг, чё-нибудь придумаю.

Мясо, хлопая рёбрами, выдвинуло из себя два обглоданных мосла и ловко спрыгнуло на них с забора. Взяв у мальчика ранец с учебниками и тетрадками, Мясо заковыляло к школе. А мальчик вприпрыжку поскакал к сарайчику, указанному Мясом.

С этого дня мальчика никто не видел. Зато в окрестных магазинах появились дешёвые котлеты «Школьный завтрак» и колбаса «Детская». Все их ели и нахваливали.

Мясо было право. Подмены никто не заметил. Ни в школе, ни дома. Так оно окончило среднюю школу, а затем средний институт и среднюю аспирантуру. А потом Мясо совсем протухло, и его с почестями выбросили на помойку. На помойке Мясо написало мемуар: «Как Мясо обмануло маленького мальчика». Под жужжание говёных мух оно читало свои воспоминания вслух голодным опарышам.