– Я знаю, что он ваш младший, мне ли этого не знать! И знаю также, миссис, что он вовсе не слабенький.

– Сегодня рано утром он так сильно кашлял! Вы бы только слышали!

– К счастью для вас, сэр, я этого не слышал. – Доктор погрозил мальчику хлыстом. – Это может ударить побольнее, чем розга учителя. Ну давай же, беги.

Мальчишка стремглав помчался вперед. Поначалу они ехали по аллее, которую образовывали высокие деревья, затем свернули к воротам, откуда открывался вид на широкое поле. Слева виднелось пастбище, круто спускавшееся к крошечной бухте, а на дальнем берегу – пасторальный пейзаж с парой ферм и дальше – высокая гора с Замком Дор, которая четко вырисовывалась на фоне неба. Где-то далеко внизу скорее угадывалась, нежели была видна река, а за ней – леса.

Доктор осадил лошадь, когда мальчик открывал следующие ворота.

– Вы слышали, как я только что сказал, – заметил он своему спутнику, – я точно знаю: это младший ребенок той женщины. Она мать семерых и аккуратно платила мне за каждые роды, когда я принимал следующие. «А за последнего, – хвалилась она соседям, – я не заплачу, вот вам крест». И она не заплатила, черт возьми! Уильям Генри подпадает под закон о сроках давности. Да, занятный народ живет в этих краях, но и чудесный – чем больше их узнаешь, тем большее уверяешься в этом.

– Меня поражают их искренность и вежливость. И они странным образом похожи на народ моей родной Бретани.

– Вежливость – да. Но искренность?.. Ну что же, снова да, если вы до нее доберетесь. Но вам придется копать глубоко, чертовски глубоко, чтобы добраться до этого пласта, – вплоть до «печального, забытого былого», как сказал Вордсворт[18]. Мы – древняя раса, сэр, искренняя и жизнерадостная в своем кругу, и особенно жизнерадостная и ребячливая со своими собственными детьми, но при этом мы очень скрытные и браки заключаем только между своими.

– «Печальное, забытое былое», – тихим эхом отозвался месье Ледрю, но доктор его не слушал.

– Сомневаюсь, – сказал он, – смог бы врач общей практики прокормиться в этих краях, если бы не следовал моему примеру: экономить на лекарствах и позволять большинству пациентов умирать естественной смертью. Слышите этих грачей на соседнем поле?

– Я их слышу – всего несколько.

– С наступлением ночи вы сможете услышать пару сотен. Грачи еще один из моих рецептов, предоставленных Природой, причем и для богатого пациента. И я собираюсь вскоре использовать его самого в качестве рецепта для другого больного. Вам нужно с ним познакомиться. Его фамилия Трежантиль, а это место называется Пенквайт.

Доктор Карфэкс бросил лукавый взгляд на своего спутника.

– А вот это, – продолжил он, – я оставил pour bonne bouche[19]. Вон там, на мысу, – он указал хлыстом налево, – леса Лантиэна. Они тянутся по холму до самого Лантиэна, который находится в долине. Между прочим, мы их исследуем.

– Мы не пойдем в дом, – инструктировал доктор Карфэкс Уильяма Генри, – если мистер Трежантиль занят в своей беседке, как я и предполагаю. Закрой за нами ворота, сын мой, пока мы будем высаживаться, и присмотри за Кассандрой, чтобы она не попала в беду.

Ребенок робко усмехнулся. Доктор помог высадиться месье Ледрю и спустился сам. Кассандра, предоставленная самой себе, побрела на берег и принялась щипать траву.

Дорога здесь, на третьем лугу, довольно круто шла в гору, огибая склон холма. На вершине она была защищена двойной полосой из деревьев. Туда-то и направился доктор, шагая по дерну. Месье Ледрю следовал за ним. Внутренняя полоса деревьев состояла из буков, крепких и не очень высоких, которые были высажены полукругом; внешняя – из вязов, они были гораздо выше. На них виднелось множество грачиных гнезд.

Из-за буковых стволов вышел высокий мужчина и остановился, поджидая их, на самой вершине.

– А, я так и думал, – сказал доктор и, приблизившись, добавил: – Я привез гостя из Бретани. Позвольте его представить: это месье Ледрю.

Мистер Трежантиль поклонился. Они еще не приблизились настолько, чтобы можно было обменяться рукопожатиями.

– Позвольте мне избавить месье Ледрю от необходимости и дальше карабкаться в гору, я провожу его в дом, – предложил мистер Трежантиль.

Это был худой мужчина средних лет с удивительно тонкими ногами, что было хорошо видно снизу. У него был нездоровый, желтый цвет лица и изнуренный вид.

– Нет, ни в коем случае, – возразил доктор. – Вы войдете в дом не раньше, чем оттуда исчезнет коричневый шерри. Для вас, который будет настаивать на том, чтобы мы разделили его с вами, это самый пагубный напиток, какой только можно вообразить. – Он повернулся к нотариусу. – Мне следует объяснить, что мистер Трежантиль почти совсем загубил свою печень в результате тридцатилетнего проживания в Индии. Но я ее подлечиваю, слава богу! – Затем он обратился к мистеру Трежантилю: – Есть какой-нибудь отчет о грачах за сегодняшнее утро?

– Очень небольшой. Сегодня утром они улетели в семь пятнадцать – в Лантиэн и дальше. Я набело переписал свои заметки и как раз заканчивал ежедневную карту, когда услышал стук колес вашего экипажа.

– Проводите нас в беседку, мне хотелось бы взглянуть на эти бумаги.

– Вы прервали меня, доктор, когда я приводил их в порядок.

– Это не важно. У вас уже более здоровый вид, и у меня есть к вам поручение, которое будет только способствовать вашему выздоровлению.

Мистер Трежантиль взглянул на него с подозрением.

– Если бы вы только знали, как я страдаю ночью, – жалобно произнес он.

– Я прекрасно это знаю. И моя задача – вас вылечить, но постепенно, вы же понимаете. Пойдемте в беседку и посмотрим сегодняшнюю карту и записи.

Мистер Трежантиль, пробираясь между буками, отвел их в беседку, крытую соломой, из которой открывался отличный вид на грачиные гнезда. Месье Ледрю показалось, что беседка размещена здесь вовсе не случайно: отсюда нельзя было увидеть ничего, кроме этих гнезд. Из мебели здесь стояли только скамья, плетеное кресло и грубо сколоченный стол, на котором в идеальном порядке размещались телескоп, бинокль, принадлежности для письма, стопка маленьких записных книжек, коробка с сигарами и несколько листов рукописи, придавленных бронзовым пресс-папье. Мистер Трежантиль предложил нотариусу присесть на скамью, извинившись, что на ней нет подушек, в то время как доктор без всякого приглашения уселся в кресло, надел очки, взял бумаги и, произнеся «Хм!», стал их молча просматривать. Однако после второй страницы он откинулся на спинку кресла и начал читать вслух:

– «День чудесный и теплый – почти как в середине лета. Многие вернулись после завтрака в шесть утра. С шести до семи утра и позже они были удивительно шумными и бойкими. Галки, летавшие стаями, галдели еще громче, чем грачи. Осенняя заметка о птицах относительно перемены, которую различило мое ухо начиная с шестнадцатого или семнадцатого августа, теперь подтвердилась. Она указывает на возврат к их зимним привычкам после того, как они вывели птенцов…»

Доктор Карфэкс остановился и поправил очки.

– Вы у́читесь, Трежантиль, – прокомментировал он. – Но вам не следует писать «она указывает». Скорее всего, так и есть и ваше наблюдение верно, но оно просто устанавливает связь между двумя фактами. Когда вы смело заявляете, что один из них – причина, а другой – следствие, то выходите за рамки точных сведений и выражаетесь как юрист.

Доктор аккуратно сложил бумаги и прижал их бронзовым пресс-папье. Потом не спеша набил трубку и затянулся.

– А теперь послушайте меня, Трежантиль, – медленно произнес он между затяжками. – За последние восемнадцать месяцев вы необычайно выросли как наблюдатель, и, более того, хотя вы и не призна́ете это сразу, вы практически здоровый человек. Продолжайте вести дневник. Но теперь я предписываю вам прогулки, начнем, пожалуй, со следующего понедельника. Каждый день вы должны будете ходить пешком в Лантиэн и обратно.