Кушать каждый день водную птицу стало бы тяжёлым занятием любым едокам, но гусь Кузьмы был так божественно вкусен и ароматен, что не доставлял апостолам никакой усталости. Он содержал тот идеальный вкус, какого не имеют доступные продукты и не способно изобразить простонародное поварство. Гусь обладал точно тем вкусом, какой обычно представляют при виде картин о древних трапезах королей, или в рекламе чего-то такого, что непременно надо купить, и если купишь, то на короткий миг сможешь вообразить себя в идеальном мире, где непременно найдётся такое большое серебряное блюдо с зажаренным гусем, покрытым живописной зеленью и фруктами.

Именно настолько превосходным был гусь, которого Кузьма приносил каждый вечер в беседку. Дополнительное же личное чудо, помимо общественной пользы, составляло то, что на самом деле Кузьма до этого события ни разу в жизни гуся не пробовал. Даже в детстве или на Новый Год. Он никому бы никогда не сказал, но он лишь представил тогда, лёжа на полу, что-то идеально вкусное, что хотелось бы попробовать перед смертью, и это наперво оказался непробованный и влекущий жареный гусь.

*

- Есть хочешь? - спросил Кузьма у педераста.

- Нет, спасибо, - незадумчиво ответил тот, а затем спохватился. - А чем вы тут питаетесь, кстати? Если что, мне паёк снарядили - я поделюсь.

Кузьма покровительственно улыбнулся такому забавному неведению в здешних чудесах и покачал головой. Они подошли к уцелевшему подъезду двадцать седьмого дома, но педераст немного застремался входить в аварийный объект.

- А вам там не опасно? - удивился он.

- Нам нет. Тебе да, - просто ответил Кузьма.

- Почему? - спросил журналист.

- Потому что нельзя, - сказал Кузьма. - Потому что нельзя. Потому что нельзя быть краси-и-вой тако-о-ой, - пропел он весело дальше и захохотал своему юмору.

Педераст опять насупился, но Кузьма не дал его обиде распространиться в слова и быстро изобразил ему другой интерес:

- У нас там Ковчег, - интригующе шепнул он. - Ты первым эксклюзив заимеешь. Пошли.

Тему за Ковчег апостолы замутили неделю назад после очередного золотого луча от молитвы Бабенко. Бог-пешеход бессловесно намекнул, что скоро двинется дальше и ждёт от апостолов правильного поступка.

Мужики совещались весь вечер. Бабенко призвал голосовать за статую в достойном масштабе и строительство церкви на площади всего квартала. Обещал своими силами оформить это дело в юстиции как религиозный фонд.

Фёдор, ехидно лыбясь, назло епископу предложил всем просто разойтись и сделать вид, что никто здесь никогда не стоял и не проходил.

Апостолы с полезными свойствами склонялись, чтоб идти на госслужбу в профильные министерства: Саврасов в МИД, Кирилл с двадцать третьего во что-нибудь по водным ресурсам. И стране польза, и Богу хороший пиар.

Кузьме прочили крутой ресторан в столице, - с таким гусем успех там был бы обеспечен.

Остальные колебались, не сознавая коммерческой жилы своему чудодействию.

Только Чумикан в обсуждении не участвовал. Он просто поглаживал свою метлу мозольными руками да посматривал во двор на те места, где ему хотелось бы ещё раз поскрести своим инвентарём.

Кузьма добросовестно вникал в чужие рассуждения, а потом вдруг вспомнил свой сон и сразу озарился правильным изобретением. Он встал и заявил, что будет строить Ковчег на бого-пятке и отправится с Иисусом-Матрёной туда же, куда тот хочет, а остальные пусть что хотят. Бабенко вроде бы усомнил его по технической квалификации и допускам, но Кузьма ловко возразил на своём поле, имея больше двадцати лет стажа в механиках и слесарях.

Позже по утреннему разумению Кузьма решил не плести люльку на канатном крепеже, как хотел заранее, а спланировал спилить несколько балконов и впритык приладить к стопе в том высоком месте, где к ней примыкала крыша "двадцать седьмого" дома, чтобы впоследствии всегда находиться на безопасном возвышении, несмотря на то, куда Бог наступит. Вместо бетонных плит балконного пола Кузьма придумал сколотить плотные щиты из двухдюймовки, взяв от балконов только каркас.

Как он и ожидал, кожа на пяте Бога оказалась вязка и нечувствительна, поэтому анкерные двухсотки засверлились в Его плоть плотным крепежом для надёжного удержания металлических конструкций. Работа спорилась быстро, потому как помогали все. Даже Бабенко отложил на время теологические распри с Фёдором и ходил с ним по близким квартирам с демонтажной надобностью.

Всего к этому времени они успели приладить три балкона, соединив их переходами между собой. Сегодня Кузьма планировал начать четвёртый, но отвлёкся на педераста, и теперь хотел чего-нибудь другого.

Они поднялись на пятый этаж к лестнице на крышу, когда в голове у Кузьмы пыхнуло. Он диким взглядом посмотрел на педераста, что-то промычал, а потом шустро полез наверх. Там на высокой открытой плоскости тоже раздались возгласы и общая суматоха.

Журналист Максим хотел было подождать своего спутника на лестничной клетке, но услышал, как снизу кто-то яростно вбежал в подъезд и, не сознавая ступенек, спотыкаясь и поскальзываясь, стремится со всей мочи к ним в верхний этаж. От испуга Максим тоже полез на крышу за Кузьмой и застал там переполох.

Несколько мужчин метались туда-сюда, собирая в большие челночные сумки разное, и тащили их к ноге. Там по проложенным доскам они достигали привинченных к стопе балконов и оставляли в них поклажу.

- Что у вас тут происходит? - поинтересовался Максим, чувствуя всеобщее волнение.

- Отбываем мы, Авас, - обратил на него Кузьма торопливое пояснение.

- А как же я?! - возмутился Максим. - Мне сюжет нужен!

- Нет у жизни никаких сюжетов, - дружелюбно предоставил ему мнение один недостаточно русский, круглолицый человек, подавший Кузьме очередной баул, - только жертвы.

Максим полез в карман за диктофоном, чтобы записать хотя бы эту глупую пафосную фразу, но тут его толкнул человек, лезший на крышу вслед за ним. В отличие от остальных, он был одет со вкусом, в прекрасный, идеально подогнанный Armani. Сначала Максим подумал, что кому-то из депутатов всё-таки удалось прорваться, и он спешит зафиксировать своё присутствие для протокола истории, но потом увидел, что суетящиеся мужики признают его за своего.

Они все уже забрались по балконам и ждали только хорошо одетого, но тот отказывался залезать к ним. Тогда совместными усилиями обладателя Armani привязали верёвками к внешней стороне как второстепенную вещь, чем он полностью удовлетворился.

Максим собрался с духом и хотел было подбежать вплотную, чтобы записать хоть немного слов этих странных людей для широкого распространения и подтверждения своей служебной активности, но тут что-то затрещало, сотряслось, пошло дрожью, хрустнуло, заскрипело, осыпалось и закачалось. Божья стопа стала подниматься вверх.

Апостолы устроились на балконах, ожидая тронуться в последующие места. Фёдор и Бабенко сели на пол для придания устойчивости своему положению при будущих перегрузках. Фёдор тяжело дышал от предыдущих поспешных усилий. Он опёрся спиной об пяту Всевышнего вместо стены и выдохнул:

- Ну всё, с Богом.

- А с кем же ещё?! - весело удивился Бабенко.

В этот решительный миг он вдруг заключительно разглядел, что Фёдор хоть и вредный, но всё-таки свой - настоящий мужик и апостол, с которым они теперь будут шагать в одну ногу на край света как истинные соратники и однополчане.

Все, кто слышал их, легко засмеялись шутке Бабенко, который так ловко и по-дружески подцепил Фёдора, укрепив тем самым их общее братство.

Кузьма выглянул наружу, чтобы ещё раз зафиксировать себе в память последнего человека с причёской. Педераст продолжал стоять на крыше среди обрушений в опасении за своё здоровье и больше не думал о Кузьме. Он решил стать значительным хрестоматийным свидетелем Иисуса для несведущих масс и профессиональных медиа.