Но были еще места, где ждали в земле неразорвавшиеся бомбы, были области на другой стороне мира, где даже через годы после взрывов что-то оставалось в почве и костях, продолжая сеять гибель.
***
«…и Карл Маркс, рожденный 5 мая 1818, умер 14 марта 1883».
Виктор смотрел на могильную табличку на земле у его ног, держа небольшой букетик подвядших нарциссов. Какой же маленькой она была. Ему было только десять, когда умер Ленин; тогда родители свозили его в Москву на медленном ночном поезде, чтобы выразить соболезнования на Красной площади вместе с тысячами других присутствующих. Процессия была величественной, серьезной и во многом пугающей, и все это подходило человеку, который изменил ход истории.
А здесь… Англичане похоронили Маркса в земле рядом с женой и семьей и просто отметили на табличке даты его рождения и смерти, как будто между ними ничего особенного не произошло. Виктор склонился и положил нарциссы рядом с парой других букетов.
— Я пришел поговорить с тобой, — сказал он по-немецки — на их общем языке. Безмолвное кладбище не дало ответа. — Я знаю, что ты не совсем здесь, но люди иногда делают так в книгах, поэтому я подумал… В общем, да. Я даже не знаю… — он посмотрел вниз. — Думал ли ты, что это случится? Если бы ты мог знать будущее, изменилось бы то, что ты говорил?
Карл Маркс, мертвый уже шестьдесят пять лет, не ответил ни слова. Виктор не знал, какой вариант хуже: что Маркс спровоцировал политические споры по всему миру, осознавая, какие ужасы это породит, или что он даже не догадывался об этом, будучи еще одним идеалистичным дураком. Может, ему как раз подходило быть похороненным как простому человеку, тогда как многие, вдохновленные им, лежали в земле без всяких табличек вообще.
Виктор посмотрел на серое небо, а потом на часы. Надо будет скоро вернуться к станции, чтобы не опоздать на занятие в колледже в шесть часов. Он находился в Лондоне вот уже несколько месяцев, и хотя в поездах и сохранившихся трамвайных линиях легко было разобраться, автобусы же ходили по каким-то особым и странным принципам, которые можно было понять, только если обладать даром от рождения, не меньше. Виктор не был уверен, скажется ли его присутствие на прогрессе его взрослых учеников в русской грамматике или нет, но пропуск занятий мог стоить ему работы. Счета он оплачивал вовсе не скудной зарплатой луишемского колледжа, но иногда было приятно притвориться, что именно ей.
Задержав взгляд на могиле семьи Маркс еще на несколько мгновений, Виктор развернулся и пошел по извилистой дорожке к главным воротам, по пути немного ослабив шарф. Зимой здесь было, конечно, холодно, но не настолько, насколько в Берлине, а по сравнению с ленинградским январем это казалось почти теплой весной. Местное посольство намного эффективнее доставляло почту, чем Фельцман, которому он отдавал письма с блеклой надеждой, что они покинут хотя бы пределы Германии. Надо будет скоро написать Юре или Миле и спросить, как идет восстановление города. В его горле все еще стоял какой-то ком, когда он вспоминал о том, как видел их в последний раз — на открытии Музея обороны Ленинграда два года назад. Они выглядели намного старше, чем он ожидал, с призраками войны в их глазах, но при этом светились гордостью в парадных формах, на которых сверкали медали. У каждого по ордену Ленина, помимо всего остального. В тот день Юра толкнул его в живот, стоило только Виктору заключить его в объятие, но не слишком сильно, и это было тем, как мальчик выражал любовь. Точнее, теперь уже молодой человек. Юре уже было почти двадцать два, и летом он должен был выпуститься из летного училища.
У Виктора имелся свой набор медалей, заложенный глубоко в ящик в его новой квартире в Москве, в которой он провел шесть месяцев: «За победу над Германией», «За взятие Берлина», «За боевые заслуги» после десяти лет выслуги и орден Красной звезды до того, как набежало пятнадцать. Он держал их подальше, потому что не любил смотреть на них. Не любил думать о них.
Ему навстречу шла молодая женщина, и ее тащил за собой огромный зверь непонятной породы и несомненного жизнелюбия. Виктор сразу улыбнулся псу. Тот, кто не улыбается собакам, — пропащий человек. Женщина одернула питомца и остановилась в метре от него, и через секунду Виктор осознал, что она подумала, что он улыбнулся ей. Ну вот.
Его опыт говорил, что лучший способ заставить англичан отвязаться от тебя — это прикинуться как можно более иностранным, поэтому он указал на собаку и сообщил по-русски:
— Она очень красивая.
Женщина критически осмотрела его и вздохнула.
— Прости, дружок, но это Хайгейт, а не Венгрия.
Дернув пса за поводок, она пошла дальше; Виктор посмотрел собаке вслед.
Надо вернуться в Дептфорд поездом и трамваем. Прийти в колледж. Встать перед группой и попытаться объяснить спряжение глаголов его взрослым ученикам, добрая половина которых думала, что изучение русского как-то магически трансформирует их в суровых революционеров. А потом пойти домой в пансион, где будут ждать ужин от миссис Поли и вечер, полный собственных мутных мыслей.
Этого не должно было произойти. Он не должен был таиться в столичном городе страны-союзника, как паук в паутине, опутавшей весь истеблишмент, в ожидании секретов, которые можно поймать и поглотить.
Виктор согнул спину против ветра. Иногда поздними ночами он гадал, остался ли Юри в Британии или нашел какой-то способ вернуться домой в Японию, а может, уехал совсем в другое место? По идее, он мог жить где-то в Лондоне прямо сейчас. Но даже если бы Виктор имел представление, как найти его, он знал, что не заслуживал этого. Юри был самой истинно героической личностью из всех, кого Виктор только встречал, не дрогнувшей ни перед чем; Юри был человеком, который отбросил свое воспитание и верность стране ради того, чтобы делать то, что было правильным.
А Виктор? Виктор работал на Иосифа Сталина.
***
— Ну что, Юри, как думаешь, будет ли у нас позже время, чтобы я зашел к твоему портному и поболтал с ним?
Юри отвернулся от вывески с перечислением плат за вход — шесть шиллингов за взрослый билет; не самое дешевое место, чтобы понаслаждаться видами — и оглянулся на присевшего Пхичита, который фотографировал Тауэр с мостом за ним.
— Зачем тебе это?
— Ну, во-первых, ему, похоже, никто не говорил о нормировании ткани, которое соблюдается вот уже десять лет! И что теперь не носят жилет каждую минуту дня! — Пхичит распрямился и пространно обвел рукой Юри, пока наматывал пленку на приемную катушку фотоаппарата. — А еще я хочу новую куртку.
— У тебя есть на это деньги? — он знал, что Пхичит получал неплохую стипендию, но точно не настолько щедрую, чтобы бросаться деньгами и карточками на питание в ателье на Сэвил-Роу (2).
— Вообще говоря, нет, — признал Пхичит, — но мне точно не помешала бы куртка со словом «Таиланд», вышитым на спине яркими нитками, — он состроил мученическое лицо. — Из всех, кого я встречал, только человек десять не подумали первым делом, что я из Индии. Я бы и не возражал, как ты знаешь, но просто дело в том, что когда в наш непростой 48-й англичанин думает, что ты из тех мест, он обязательно часами будет расспрашивать твое мнение о разделе Британской Индии (3), — Пхичит принял сигарету и огонек от Юри, когда они подходили ко входу в Тауэр. — Я приехал в эту страну изучать математику, вести интересующие меня исследования, но все, что я получил — это внимание кучки англичан, которым не дает покоя вопрос, мусульманин я или индуист.
— И что же ты им отвечаешь?
— Зависит от человека, — сказал Пхичит и сделал паузу, чтобы выпустить пару колечек дыма подряд, пока Юри оплачивал вход, обмениваясь любезностями с женщиной, продающей билеты в киоске. — В первый раз мне показалось, что я ловко пошутил, сообщив ему, что он забыл о сикхах. Юри! Никогда не пытайся рассказать о сикхизме тому, у кого двойная фамилия и полное отсутствие подбородка. В другой раз я притворился, что полностью забыл английский, но это не сработало. Иногда я искренне пытаюсь донести, что в Азии есть и другие страны, кроме колонизированных англичанами. А однажды — признаю, это было после пары бокалов вина — я сказал парню, что мое мнение о разделе заключается в том, что у всех было бы намного меньше хлопот, если бы англичане свалили из Индии ко всем чертям пораньше.
