— Спать, — пробормотал Юри за его спиной, и Виктор снова повернулся к нему, тут же заключая его в объятие, несмотря на посыпавшиеся протесты.

— Доброе утро, — сказал он, ощущая, что свет в его сердце был куда ярче, чем тот, что шел от холодного зимнего солнца. Юри проворчал что-то по-японски Виктору в плечо, но подался к нему ближе. — Думаю, у нас еще есть немного времени, прежде чем тебе придется уйти…

— Вот и хорошо, — ответил Юри, поднимая голову и разрешая тот самый нежный утренний поцелуй, о котором Виктор мечтал месяцами.

— Но прежде, — продолжил он, чуть сбиваясь в голосе, — я хотел бы сказать тебе кое-что.

— Да? — Юри нахмурился, и его сонливость начала развеиваться. Виктор поглаживал его волосы.

— Это не… Это кое-что, что я хотел бы дать тебе. В ответ на все, что ты дал мне, — уточнил он. Может, Юри сейчас подумал о документах, фотографиях и другой информации, но речь шла не о них. — Это Никифоров.

— Что?

— Капитан Виктор Михайлович Никифоров. Это мое настоящее имя. Каждое из этих слов.

— Вот как… — вымолвил Юри и опустил взгляд, потом снова поднял глаза на Виктора и какое-то время говорил с ним через молчание. — Ну, ты знаешь мое полное имя, — в итоге сказал он, и его лицо приняло задумчивое выражение, которое всегда появлялось, когда он что-то искал. — Есть кое-что…

— Ты не обязан мне ничего говорить, я просто хотел…

— Нет, Виктор, я хочу, — он прижал руку к груди Виктора, прямо над сердцем. — Мой руководитель в МИ-6, она… я общался с ней еще с Оксфорда. Иногда я оставался у нее в гостях, и каждое утро в любое время года на грушу сбоку от дома прилетал черный дрозд и пел без устали, пока занимался рассвет. Его пение можно было услышать в любой комнате дома. Мы даже кричали ему, чтобы он заткнулся, но без толку. А когда она написала мне в Берлин и попросила работать на нее, то так и назвала меня. Черный дрозд, поющий на рассвете вопреки любому, кто попытался бы согнать его, — он тепло улыбнулся. — И это мое второе имя, которым меня называют англичане. Черный дрозд. Blackbird.

Виктор вспомнил японское посольство и флаг, развевающийся над ним — с солнцем огненного, кроваво-красного цвета, представил в одном из его помещений Юри, на вид непритязательного, но при этом совершенно неистового…

— Мне нравится!

***

В долгие пасхальные выходные в Берлине не работало практически ничего: банки и конторы были закрыты, магазины и рестораны сократили часы работы, и люди устремлялись в парки и сады, оживающие с приходом весны. Но главное, Пасха служила хорошим предлогом, который Юри использовал, покидая квартиру и сообщая своему арендодателю, что проведет праздник у друзей; коллегам он сказал, что поваляется дома и почитает; на самом же деле он, прихватив небольшой чемодан, сел на трамвай и проехался несколько километров прямо к дому Виктора.

Они соблюдали повышенную осторожность. Юри приходил к нему в гости ровно три раза, а оставался на ночь всего один — на Новый год. Виктор бывал в его намного менее просторном жилище в Шарлоттенбурге только однажды и кратко. Но приходить друг к другу домой было намного приятнее, чем ютиться в затхлых номерах отелей, да и обмениваться информацией намного удобнее в уютном и комфортном месте, нежели в парках и кафе. И при таких обстоятельствах самое сокровенное, что было между ними, выходило за пределы физических проявлений и просачивалось в простую повседневность, даря вкус чего-то почти нормального. Вот уже год у них тянулся роман, изменивший жизнь Юри в Берлине, а все начиналось лишь с небольшой договоренности между коллегами, которая вышла из-под контроля и обрела такие формы, о которых он ни разу не пожалел.

Виктор сидел рядом с ним в кровати, сконцентрированно читая вторую половину «Миддлмарча» и строя все более искаженные ужасом лица, что не могло не отвлекать Юри, не давая ему продвинуться дальше первой главы в «Le Meneur de Loups» (3).

— Слушай, в Англии все в самом деле такие? — спросил Виктор в конце концов, поворачиваясь к Юри и обвиняюще тыкая пальцем в один из абзацев. Юри отложил книгу и уставился на него сквозь стекла очков.

— Не думаю, что у большинства англичан такие проблемы с женитьбой.

— Я не о женитьбе! Я о деньгах, — Виктор театрально тряхнул книгой. — В этой истории нет ни одного персонажа, проблемы которого не были бы связаны с деньгами! Доротея не может поступать как хочет из-за денег ее тупоголового мужа. Доктор Лидгейт вечно влезает в долги, чтобы угодить своей жене. Фред, если честно, — вообще идиот, особенно в плане денег. И все без конца пишут завещания, потому что их только и беспокоит вопрос… чего? Денег! Если бы только эти люди отложили свое богатство, сошлись бы с рабочими Миддлмарча, освободив их от капиталистических цепей, все были бы намного счастливее! — лицо Виктора было настолько каменно-серьезным, что Юри даже представить не мог, что на это ответить, как вдруг тот хлопнул его по плечу, запрокинул голову и рассмеялся: — Ах, милый, ты поверил!

— Иногда не разобрать, шутишь ты или нет! — ответил Юри, и его щеки вспыхнули, что вызвало новые приступы смеха у Виктора.

— В самом деле, это какой-то ужас: жить с мыслями про одни только деньги. И тогда ведь даже не было товарища Маркса, чтобы просветить их!

Юри глубоко вздохнул, решая пока отложить Дюма. Он отправил книгу на пол под кровать и подошел к открытому чемодану. Из чтива у него оставался только свежий «Das Reich» (4), который он извлек из-под чистых носков с некоторым отвращением. Когда он снова забрался на кровать с газетой, лицо Виктора приняло еще более драматично-передернутый вид.

— Обязательно читать это в спальне?

— Ты хочешь, чтобы я забрался на крышу и почитал это там? — Юри развернул газету. — Обычно я рискую жизнью только ради новостей Би-Би-Си.

— Не думаю, что здесь напечатано хоть что-то, что можно назвать «новостью», — сказал Виктор, захлопнув финансовые стенания «Миддлмарча», и уставился в газету через плечо Юри. — Только посмотри на эту грязь, они решили свалить свои военные преступления в Польше на Красную армию, как будто кто-то этому поверит.

Внутри Юри что-то упало камнем, и он тут же безмерно пожалел, что взял с собой «Das Reich». Еще неделю назад с подозрительным ликованием на радио «Берлин» сообщалось, что немцы вскрыли могилу с двенадцатью тысячами польских солдат, убитых советскими людьми близ Катыни в 1939. Это звучало так же мелодраматично, как и вся нацистская пропаганда — с перечислением всех зол, идущих от большевиков, но в этот раз рассказ содержал такое количество точных деталей, что это не было похоже на стиль Геббельса. Это могло быть сфабриковано, да. Но что-то свербело в глубине души Юри, подсказывая ему, что это могло быть правдой. Он быстро перевернул страницу.

— Юри, пожалуйста, посмотри на меня.

Какая большая ошибка — позволить Виктору видеть его насквозь в такие моменты… Он не решился выполнить его просьбу.

— Юри, ты же не… Ты ведь не веришь в такие сообщения, да?

— Я не знаю, — сказал он настолько безэмоционально и спокойно, насколько мог. Какое-то время Виктор ничего не говорил, и Юри изо всех сил надеялся, что он оставит эту тему и вернется к шуткам о революции в Миддлмарче, а Юри сможет почитать рецензии на книги или что-нибудь другое, безвредное и безобидное.

— И с какими же мнениями герра Геббельса ты согласен еще? — голос Виктора стал выше и неустойчивее. Черт. — Что твои друзья в Лондоне — вероломные разжигатели конфликтов, которые втянули Германию в войну? Что поляки похитили тысячи немецких детей? Что мы… Что я — звероподобный недочеловек?

— Ты же знаешь, что я так не думаю. Не говори такие вещи.

— Так почему же ты решил, что немцы говорят правду, заявляя, что мои товарищи — жестокие убийцы?

Юри наконец-то посмотрел на него, отшвыривая газету на колени.

— Я сказал, что не знаю, Виктор, а не то, что я согласен с его мнением! Ты хотя бы читал или слушал последние отчеты? Там собрали комиссию, вмешались Красный Крест и люди со всей Европы. Это не то, что обычно происходит в их пропагандистских выдумках.