– Ты голодная, наверное? Хочешь, пельмени сварю?

– Нет, я не голодная. Правда.

– Ну, тогда давай докладывай, чего ты там набегала. Завтра вместе побежим, завтра у меня свободный день. А похороним мамку твою, стало быть, послезавтра. Ишь, как папаня твой храпит, по самое ничего пробирает!

– Простите, Леонид Максимович. Столько вам хлопот.

– Да ладно, ничего. Вся наша жизнь – сплошные хлопоты. Рождаемся – хлопочем, живем – хлопочем и умираем – тоже поневоле хлопочем. Слушай, я ведь так у твоего папаши и не спросил. Давно вы не виделись-то?

– Пять лет уже. Я ж вам рассказывала, помните? Он приехал, куклу привез. И так же удивлялся, что я уже большая. А бабушка его прогнала, так что мы толком и не виделись.

– Ничего себе. Так он, выходит, тебя девчонкой помнит? Хотя ты не особо изменилась, наверное.

– Почему? Я изменилась. Мне восемнадцать, а не тринадцать. Я уже взрослая, Леонид Максимович.

– Ну да. Я ж говорю, взрослее некуда. Ладно, ты отдыхай, а я пойду посуду мыть. Еще и Юрка где-то пропал. Хотя он вроде говорил, что задержится, у них сегодня какая-то репетиция в школе. А какая – не помню. А может, у подружки своей засиделся, у Ленки Григорьевой. Плохой я отец, что и говорить.

– Вы замечательный отец, Леонид Максимович. И Юрка ваш мне очень понравился. А сколько ему?

– Да десять всего.

– Да? Мне показалось – больше.

– Мне тоже иногда кажется, что он совсем большой. А как мать похоронили, так совсем взрослый стал. Самостоятельный такой мужичок, себе на уме.

– Леонид Максимович, давайте я сама посуду помою? Заодно и расскажу, где я была и что сделать успела.

– Тогда пойдем на кухню. С посудой я сам разберусь, а ты будешь сидеть, чай пить и рассказывать. Договорились?

– Да, договорились.

– Вот и правильно. Скорбные разговоры всегда лучше чаем горячим запивать, так оно для сердца легче выходит. Похороны – дело тяжелое, хлопотное. Надо, чтоб на все сердца хватило.

Весь следующий день они ездили на машине Леонида Борисовича по инстанциям, занимались похоронами. Николай Петрович сидел на заднем сиденье, мял свои плоские шершавые ладони, будто не знал, куда их деть. Помалкивал, лишь иногда вскидывал глаза, когда машина проезжала по знакомым ему местам. Однажды проговорил тихо:

– Надо же, как застроили все!.. Там раньше дом был, где я с матерью жил. Помнишь, дочка, бабушку Зинаиду? Хотя нет, не помнишь. Тебя к ней и не пускали никогда.

Марсель глянула на Леонида Максимовича, снова болезненно сморщилась. И ничего отцу не ответила. Ни про дом, где он раньше жил, ни про бабушку Зинаиду. Потом заплакала тихо, уткнувшись в ладони. Жалко было маму. И отца тоже было жалко.

А после похорон отец уехал. Как-то незаметно исчез. Встал из-за поминального стола, вышел на лестничную площадку покурить и исчез. Думали, по своим делам ушел и к вечеру вернется, но не вернулся. Утром Леонид Максимович набрал его домашний номер и, услышав знакомый голос, торопливо прикрыл дверь в гостиную, где спала Марсель.

– Николай Петрович, как же так получилось? Вы почему уехали? Вы же мне обещали, что Марсель какое-то время поживет у вас.

– Да ничего я вам не обещал. А может, и обещал, теперь и не вспомню. Голова-то пьяная была, дурная, чего с меня взять?

– Но как же так, Николай Петрович? Ведь обещали.

– Слушай, мил человек. Ты чего пристал ко мне, а? Вот скажи… Ты позвонил – я приехал, ведь так? С похоронами помог? Помог. Ну чего еще ты от меня хочешь, а?

– Но вы обещали… Что Марсель поживет у вас какое-то время.

– Ну, может, и обещал сгоряча! А только куда я ее возьму, сам подумай? Нас и без того трое в однокомнатной. А как теща приезжает, так и четверо. Ей-богу же, смешно! У Мары своя квартира есть, квадратных метров – хоть разгуляйся, а я ей в своей клетушке разве что на потолке постелить смогу! Ну сам подумай, что говоришь? Зачем ей ко мне в стесненные условия, что за блажь?

– Это не блажь! Она боится в свою квартиру идти, я ж вам объяснял. И мне казалось, вы меня поняли. Я же просил – хотя бы на первое время.

– Ой, подумаешь, какие нежности, боится она! Да все бы так боялись – при такой хорошей жилплощади. Одна осталась в трехкомнатной, как принцесса, живи да радуйся!

– Она не может одна, Николай Петрович, как вы этого не понимаете? Да вы отец ей или кто?

– Отец, конечно. Я ж не отказываюсь. Позвонили – приехал, с похоронами помог. Чего еще-то?

– А может, вы со своей семьей сюда приедете? Ну, как бы в гости к дочери?

– Да какие гости, вы что? У меня же работа! Что, по-вашему, я на работе объяснять стану? Я ж не начальник, я простой работяга, слесарь Николай Петрович Иванов. Кто меня слушать станет? Не смешите. А Мара ничего, Мара привыкнет, уж вы не переживайте так. А с меня какой спрос? Я пролетарий, как говорила моя бывшая теща.

– Да. Я понимаю. Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов. Да…

– А-а-а… Вон оно, в чем дело! Значит, и вы уже в курсе, кто я таков? Ну, понятно.

– Простите, я не хотел вас обидеть.

Последнюю фразу Леонид Максимович проговорил уже на фоне коротких гудков, льющихся из телефонной трубки. Вздохнув, положил трубку на рычаг, стал смотреть в утреннее окно, подернутое дымкой сентябрьской мороси. Пора было готовить завтрак и собираться на очередное дежурство.

Прошла неделя, но Марсель по-прежнему обитала в квартире Леонида Максимовича. Ей и самой неловко было, и он чувствовал ее неловкость, и потому вопросов не задавал, был ровно приветлив и спокойно терпелив. Так терпят присутствие гостя, понимая, что когда-нибудь он все равно уедет. Тем более если гость изо всех сил старается не попадать хозяину на глаза без надобности. Тем более если обед всегда готов. И ужин. И Юрка присмотрен, вовремя разбужен и накормлен. Правда, дворовая общественность в лице бойких пенсионерок, заседающих с утра на лавочке у подъезда, этого странного подселения совсем не одобрила, и Леонид Максимович однажды слышал, замешкавшись перед выходом из подъезда, как они тихо судачили меж собою:

– Надо же, девка-то совсем молодая. Ребенок почти. А если она несовершеннолетняя? Совсем он с ума сошел, что ли? Нельзя ведь такое допускать, по закону не положено. Так и под суд загреметь можно. Вон, по телевизору про таких охотников до молодого тела все время рассказывают, а недавно показали одного – тоже человек вполне приличный. Да если б мы нашего Леонида Максимовича с хорошей стороны не знали, то надо было и сообщить куда следует. Но как сообщишь? Рука ведь не поднимется, чтобы телефонную трубку поднять.

– Да ладно, еще чего – сообщать… Не надо никуда сообщать. Он ведь вдовец, чего уж. Тем более два года за больной женой ухаживал.

– И что? С ума теперь сходить по молодым девкам? Нет, не ожидала я такого безобразия. И от кого, главное! От Леонида Максимовича! Такой уважаемый человек. Хирург.

Леонид Максимович хмыкнул про себя – этого еще не хватало. Конечно, на пересуды пенсионной общественности можно и внимания не обращать, а все равно – неприятно как-то царапнуло. Да и впрямь, пора прекратить это странное гостеприимство. Всех потерянных и зеленоглазых не обогреешь, а славу старика Козлодоева примешь ни за что ни про что. И поделом ему, поделом! Надо будет сегодня же с девчонкой поговорить. Или завтра.

Пока он собирался с духом, его сын Юра уже развел свою бурную деятельность в этом направлении, но только в обратную сторону. Вообще, он как-то сразу нашел общий язык с нечаянной квартиранткой, быстро определил для себя отцовскую проблему и так же быстро приступил к ее разрешению.

– Слушай, Марсель. У меня к тебе предложение. Только не говори, что я еще маленький и ничего в жизни не понимаю, ладно? Обещаешь?

– Ну, обещаю. А что за предложение, Юр?

– Тебе надо с папой срочно жениться, Марсель.

– Что?! Что мне нужно сделать? Ты с ума сошел?

– Ну вот… Обещала же. Только что.