Фра Луис замотал головой, торопливо заверив, что скажет чистую правду, лишь бы они пообещали не отдавать его на растерзание этим диким людоедам-язычникам и больше не пытались накормить человечиной.

– Выходит, вы после своих костров еретиков выбрасываете?! – изобразил удивление Сангре. – А зачем тогда вообще их жарите? Это ж не рационально – столько дров истратить, а мясо на помойку, – и он подвел итог. – Ну вы и дикари там у себя в европах. Впрочем, желание гостя, если он искренен, для хозяина закон: предлагать не стану. А дабы тебя не смущать, я и сам выйду. Но смотри у меня, мракобес. Едва ты начнёшь пудрить мозги, он, – Петр указал на Улана, – немедленно позовет меня, а сам уйдет. Ну а я, вернувшись вместе со своими гарными пригожими парубками, без лишних слов начну тебя откармливать и никакие твои рассказы не помогут, поскольку я из вашего дойча понимаю лишь Гитлер капут.

Он кивнул Улану. Тот перевел, жестко чеканя каждое слово. Монах вновь энергично закивал, явно соглашаясь на все условия.

– Действуй, старина, – бросил Сангре другу. – Кажись, клиент спекся. Давай, дожимай хмыря. А если его красноречие станет иссякать, ты пройдись возле него и эдак задумчиво попинай наш муляж. Но легонько, а то как бы ляжка из сапога не выпала, и без того на честном слове держится, – и он, с сознанием качественно выполненной работы, направился к выходу, а к вечеру внимательно слушал Улана, вытянувшего из Эспиносы максимум возможного. А знал инквизитор немало…

Судя по словам фра Луиса, сокровища действительно имелись, причем огромные.

– Если бы не твои слова насчет пещеры и сорока разбойниках-тамплиерах, он, может, и не раскололся бы, – отдал Улан должное Петру. – Да и про заветное слово ты упомянул гениально. В самое яблочко угодил. Кстати, он несколько раз предостерегал нас, говорил, что у храмовников проклятое золото и напрасно мы устремились на его поиски: добра от него ждать нечего.

– Давай, давай, не томи! – поторопил друга Петр. – Выкладывай, чего нарыл.

– Я для ясности буду сразу свои комментарии добавлять и то, что логически домыслил, – предупредил Улан и приступил к рассказу.

…Все началось где-то за пару лет до роспуска ордена. Именно тогда французский король Филипп[12], ободрав проживавших в его стране евреев, а заодно и ломбардцев, положил свой завистливый глаз на сокровища братьев-храмовников. Но поначалу, не желая делиться с римским папой – а ведь пришлось бы, иначе тот никогда не дал бы своего разрешения на арест и конфискацию имущества – он решил заранее изъять у тамплиеров их денежки.

Не далее как за год до начала решительных действий Филипп успел вытянуть из казны ордена кругленькую сумму в четыреста тысяч флоринов. Разумеется, взаймы на пару лет, причем под 12% годовых, то есть под обычный, а не льготный процент, выдав расписку почти на пятьсот тысяч[13].

Произошла сделка благодаря главному казначею ордена. Улан, заглянув в свои записи, хотел назвать его имя, но Петр торопливо замахал на него руками, заявив, что всякие Жаны, Карлы, Франциски и Людовики сбивают его с мысли и мешают вникать в суть. И вообще ему за глаза хватает Эспиносы и Бони. Если Улану так неймется, пускай назовет по имени главного магистра ордена – одного он выдержит – но не больше.

– Зря писал, – вздохнул Улан.

– Не зря, – возразил Петр, ныне в точности напоминая прежнего капитана российской полиции Сангре: подавшись вперед всем телом, он сосредоточенно слушал друга, не упуская ни единого слова. – Не зря, поскольку, как мне кажется, впереди еще один допрос и на нем мне твой листок очень и очень сгодится.

Улан недоуменно хмыкнул, обиженно посопел, не понимая, какие могут быть вопросы к инквизитору после его беседы с ним, но спорить не стал, послушно продолжив рассказ.

Оказывается, заполучив таким образом четыреста тысяч, король не угомонился. Аппетит приходит во время еды и Филипп, выяснив, как обстоят дела с казной ордена, решил практически полностью выгрести ее, попросив еще шестьсот тысяч флоринов. А чтоб соблазн был как можно сильнее, удвоил процент, доведя его до ломбардского, одновременно увеличив срок отдачи до семи лет. То есть получалось, что одних процентов король должен был выплатить более семисот тысяч. А чего скупиться, коль отдавать не придется.

Но на сей раз казначей не рискнул действовать самовольно, тем более великий магистр Жак де Моле должен был вот-вот вернуться в Париж и провернуть сделку в его отсутствие все равно не успевали. Филипп не унывал, зная жадность де Моле – должен соблазниться. Скорее всего, так оно бы и случилось, но к тому времени магистр уже знал о королевских замыслах, ибо через одного из тамплиеров, чей брат служил казначеем у римского папы, Жак де Моле успел получить известие о предстоящих обвинениях, приготовленных для ордена людьми французского короля. Поэтому первым делом, вернувшись в столицу Франции, в наказание за то, что казначей действовал через его голову и четыреста тысяч перекочевали к Филиппу, магистр выкинул финансиста из тамплиерского братства и отказался принять обратно, хотя за него ходатайствовал сам король. А письмо римского папы с просьбой о помиловании казначея, де Моле, по слухам, швырнул в огонь, не читая.

Что же касается нового займа, все оказалось сложнее. Давать взаймы деньги королю магистр не собирался, но отказать Филиппу просто так означало пойти на открытую конфронтацию. Это тоже нежелательно. Следовательно, требовалась веская причина для отказа. И тогда де Моле принял совет человека, который и привез к нему двумя месяцами раньше брата папского казначея.

– Это был рыцарь-тамплиер из небольшого португальского замка Эксемен де Ленда, – неспешно произнес Улан.

– Ну я ж просил, чтоб ты имена… – начал был Петр и, осекшись, уставился на друга. – Погоди, погоди. Уж больно знакомо звучит. А он случайно не…

Улан, усмехнувшись, кивнул.

– Случайно да. Он – кузен Бонифация, а Изабелле вообще приходится единокровным братом она тоже в девичестве была де Ленда.

– Так, так, и что там дальше? – поторопил его Сангре.

Улан усмехнулся, довольный произведенным на друга впечатлением, заглянул в свои записи и зачитал, в чем заключался совет Эксемена магистру. Суть его состояла в том, чтобы срочно избавиться от денег, отдав их взаймы, но, разумеется, не королю. Назвал де Ленда и имя человека, готового принять такую сумму.

Предлагаемый купцом процент был весьма низким, всего семь с половиной, а кроме того, сам он был… евреем. Однако подкупала его репутация. Овадья бен Иегуда славился во всем торговом мире своей безукоризненной честностью, поэтому на него можно было положиться. Этот вернет сполна, даже если король все равно затеет процесс против ордена и пройдет несколько лет, прежде чем они смогут потребовать свои деньги обратно.

Имелся и еще один немаловажный довод в пользу Овадьи. Если Филипп каким-то образом и узнает, куда делось золото, отобрать его у бен Иегуды он не сможет. Добровольно тот ничего не отдаст, а тайно выкрасть самого купца из славного города Гамбурга, то есть с территории Священной римской империи, нереально. Действовать же в открытую, то есть отправить на его поимку вооруженный отряд, тоже чревато. Купец был солидным уважаемым членом Ганзейского союза, связываться с коим само по себе опасно. Кроме того, император Альбрехт I из рода Габсбургов, отличавшийся суровостью нрава, неуживчивый, угрюмый, но главное, весьма корыстолюбивый, навряд ли позволит Филиппу посягнуть на права своих подданных, добросовестно выплачивающих в его казну огромные торговые пошлины.

– Мда-а, – задумчиво протянул Петр и, не удержавшись, процитировал: