Твоя Яна

PS: я тайком взяла из твоего письменного стола бланк командировочного предписания, подписанного доктором Панкратцем, и заполнила его. Прости меня, но оно мне необходимо, чтобы выжить».

Фрида Вильгельми медленно перечитала письмо, слово за словом, так медленно, будто хотела выучить его наизусть. Потом она порвала его и бросила остатки в печь. Когда оно сгорело, разворошила пепел кочергой и захлопнула дверцу печки.

Яна, дочка, Бог с тобой.

Утром 22 января 1945 года дорога и железнодорожная ветка на Эльбинг ещё функционировали. Советские 48-я армия, 65-я армия и Вторая танковая армия продвинулись через Остероде и Дейч-Эйлау к побережью, тяжёлая артиллерия взяла дорогу и железнодорожную ветку на прицел, штурмовики кружили над бесконечным потоком беженцев и армейскими колоннами, из Кёнигсберга ушёл на запад последний поезд. Но на рассвете 23 января путь из Кенигсберга на запад был отрезан.

Новость о том, что русские вот-вот прорвутся, вызвала жуткую панику. Важнейшие пункты питания, центральный склад снабжения и вещевой армейский склад в Понарте были сожжены по приказу командования. Все служащие аэродрома Люфтганзы «Девау», расположенного в пригороде Кёнигсберга, сбежали в рейх на самолёте, после их побега заполненные секретными документами сейфы остались открытыми.

Гауляйтер Кох бушевал. Смертные приговоры приводились в исполнение немедленно. Поскольку наземные пути были отрезаны, отчаявшиеся беженцы, ещё остающиеся в городе, устремились в порт и брали штурмом последние пароходы. Переполненные и перегруженные, они медленно тащились по Балтийскому морю в сопровождении небольших военных кораблей, которые не могли противостоять атакам советских подводных лодок.

У всех была только одна мысль: прочь, прочь из котла в Кёнигсберге. Прочь от русских, которые по призыву своих руководителей никого не пощадят. Лишь немногие из беженцев думали о том, что их постигла та же участь, которую то этого испытал русский народ во время наступления немецких дивизий. В одном лишь Ленинграде за время девятисотдневной блокады сотни тысяч людей умерли от голода, во время эвакуации и обстрелов. Умершие от голода лежали на улицах, их везли на кладбища на санках, на досках, на развёрнутых картонных коробках, на тележках, или просто несли на плечах. Сотни тысяч невинных людей. Кто может такое забыть?

Колонна машин Красного креста, двадцать грузовиков с Янтарной комнатой и «сокровищами гауляйтера», медленно тащилась в потоке беженцев в направлении Эльбинга. Капитан Лейзер внимательно смотрел на карту и качал головой.

— Если и дальше ехать с такой скоростью, то мы никогда не доберёмся до Берлина. После Эльбинга в направлении на Данциг и дальше через Штольп, Кёстлин и Штеттин дорога будет полностью забита беженцами! Мы должны свернуть и попытаться добраться до Берлина просёлочными дорогами через Эльбинг, Мариенбург, Грауденц, Бромберг, Шнайдемюль и Ландсберг. Если русские не будут слишком быстрыми. — Он посмотрел на сидящую рядом Яну. — Что вы об этом думаете?

— Не знаю. Мне эта дорога незнакома. Я знаю лишь то, что русские продвигаются слишком быстро.

Три дня и три ночи они ехали не останавливаясь и ели прямо на ходу. Когда они, наконец, миновали Грауденц, где уже не было такой паники, то облегчённо вздохнули. Отсюда и до Берлина путь был свободен, Вторая немецкая армия еще сопротивлялась пяти советским. Но дороги обстреливались артиллерией 65-й армии, а в направлении Торн-Бромберг вперёд продвигалась 47-я армия маршала Жукова. Одновременно с этим из района южнее Варшавы в направлении Лодзи, Позена и Бромберга двигались пять армий. 25 января, русская артиллерия уже обстреливала Кёнигсберг и порт — оттуда всё ещё продолжалось бегство из окружения.

Капитан Лейзер сделал короткую остановку и объяснил сложившуюся ситуацию.

— Мы правильно поступили, ребята, — сказал он. — Дороги на Бромберг, Шнайдемюль и Ландсберг ещё свободны. Если поднажмём, то приедем раньше Советов, которые двигаются за отступающей Девятой армией. Мы доедем до Берлина! Правда, будут налёты авиации, но не на нас. Так что по местам и вперёд!

Штурмовик... В воздухе раздаётся свист, надвигается крылатая тень, раздаётся стук тяжёлых пулемётов и лай бортовых пушек… И вот их уже три, четыре… а потом призрак снова исчезает в небе.

Девять раз над колонной кружили штурмовики, но по ней не стреляли. Яркий красный крест на крышах машин был надёжной защитой. Советские самолёты с воем проносились над колонной из двадцати грузовиков без единого выстрела, некоторые даже приветливо качали крыльями и улетали дальше вдоль дороги, чтобы атаковать железную дорогу, фабрики, поезда, колонны военных грузовиков и пехоту на марше.

— Если бы они только знали, что мы везём! — смеялся унтер-офицер Зельх. Сидящий рядом с ним Вахтер при каждом налёте втягивал голову в плечи. — Не волнуйся, приятель. По красному кресту они стрелять не будут. Русские так не делают.

На следующий день, 26 января, советские войска подошли к окраине города Грауденц и остановились перед новыми позициями Второй армии немцев. Капитан Лейзер узнал об этом от офицеров из пехотного резерва, который двигался им навстречу. Один из офицеров спросил, показывая на колонну машин:

— Раненые?

— Материалы и оборудование для лазарета, — ответил Лейзер.

Офицер ткнул пальцем в сторону передовой:

— Но раненые находятся там, приятель. Вы едете в неправильном направлении.

— А туда, — Лейзер показал пальцем на запад, — их привезут. Там будет развёрнут новый полевой госпиталь. Как ты думаешь, приятель, фронт долго продержится?

— К первому февраля кругом будут русские. — Офицер угрюмо рассмеялся. — Лучше всего не разворачивать здесь госпиталь. Спешите в Берлин, скоро вы там понадобитесь.

— Звучит мрачновато.

— Мрачнее некуда. — Офицер на прощание коротко отдал честь. Но не гитлеровским приветствием, а как это делали раньше, прикоснувшись рукой к козырьку фуражки. — Вот ведь дерьмо! Счастливого пути, приятель.

Это произошло по дороге от Бромберга на Шнайдемюль.

Колонна остановилась на краю леса. Штабс-ефрейтор Хассельманн, водитель вездехода, развёл костёр их пропитанных соляркой досок и начал готовить в большом котле жидкий суп из десяти гороховых колбасок, в который покрошил кусочки солдатского хлеба.

Все расселись на краю леса широкой дугой — сорок водителей, Вахтер, Яна и капитан Лейзер, и тут над макушками деревьев прозвучал знакомый гул и свист.

— Самолёты слева! — крикнул унтер-офицер Зельх. Он сразу плюхнулся в снег, а остальные врассыпную бросились в лес, укрыться за деревьями или кустами. Капитан Лейзер упал вместе с Яной в снег и крикнул ей:

— Пригните голову! Быстрее… Ползи к дереву!

Лишь один Вахтер остался сидеть неподвижно и с удивлением смотрел вслед трём советским истребителям, которые пронеслись над лесом, сделали широкую дугу, развернулись и полетели назад, прижимаясь к земле.

— В укрытие, болван! — крикнул ему Зельх. — Мы не в машинах, а снаружи!

Но было уже поздно. Из заострённой морды самолёта выплюнул очередь пулемет, прошив опушку пулями. Выстрел из бортовой пушки попал в котёл с супом, и он лопнул. Разбросанная и расколотая взрывом посуда закружилась в воздухе, под градом пуль танцевали на земле три каски, и теперь, уже слишком поздно, Вахтер широкими прыжками побежал к деревьям, в укрытие. Он почувствовал удар в левое плечо. Споткнувшись, он упал в снег и пополз в лес. Там его подхватили три водителя и затащили в укрытие. Самолёты развернулись и атаковали второй раз.

Вахтер лежал на животе и не чувствовал боли. Дрожь распространилась от плеча по всему телу, по коже текла липкая жидкость. «Это кровь, — подумал он. — Да, кровь. В меня попали, я ранен в левое плечо. Это было как удар молотком, но не больно. Вся правая сторона онемела, я не могу поднять руку. Я весь дрожу, как будто голый на снегу».

Его зубы стучали, но он не мог ничего с этим поделать. Перевернувшись на спину, он пристально посмотрел на дерево, под которым он лежал, и удивился, что контуры стали расплывчатыми, а снег приобрел голубоватый оттенок. Неожиданно Вахтер увидел над собой лицо Яны, её озабоченный взгляд и красивый изгиб губ, когда она спросила: