Правду он узнал, как только пересёк российскую границу. Казаки окружили его обоз и доставили всех в Тверь, где сообщили, что царь желает встретиться с сыном в Москве.

Перед поездкой в Москву царь целый час провел в одиночестве в Янтарной комнате, разговаривая сам с собой. Затем он позволил Вахтеру войти, обнял его и тихо сказал:

— Мне предстоит трудный шаг. Меня будут называть чудовищем, но я делаю это для блага России. Я один отвечаю за мой народ!

Третьего февраля 1718 года во время большой аудиенции в московском Кремле в присутствии высокопоставленных сановников империи состоялся первый процесс над цесаревичем и его друзьями. В коротком предварительном приговоре царь обещал сыну помилование, если он назовёт поимённо изменников и участников заговора. Иначе — и об этом было ясно сказано — его будут пытать вплоть до смерти.

Алексей, слабохарактерный человек, пьяница, игрок, блудник и предатель, сразу сломался, со слезами бросился царю в ноги и стал называть имена… много имён, известных имён, начиная от сводной сестры Петра Марии Алексеевны до князя Василия Долгорукого, от князя Юрия Трубецкого до сибирских князей. Он не пощадил даже собственную мать, бывшую царицу Евдокию.

Остальных подвергли допросу, темницы заполнились арестованными, которые признавались в связях с Алексеем под суровыми пытками. Этого царю хватило, чтобы 22 марта огласить приговор.

26 марта 1718 года на Красной площади перед Кремлёвской стеной состоялась казнь, на которой царь присутствовал лично.

Около трехсот тысяч зрителей собралось на этот чудовищный спектакль, чтобы посмотреть, как будут обезглавливать и вешать, колесовать и сажать на кол, забивать до смерти плетьми и жечь раскалённым железом. От этой казни содрогнулся весь мир.

Сразу после казни Пётр вернулся в Петербург. Цесаревича Алексея он взял с собой, и теперь тот покорно сидел в санях рядом с отцом, благодарный ему за то, что избежал наказания, в отличие от друзей и матери, которую царь велел высечь и отправил в отдаленный монастырь.

— Свершилось! — сказал царь, когда спустя два дня после казни в Москве он снова сидел в Янтарной комнате и искал в окружении тепла от солнечного камня душевное успокоение. — И это, Фёдор Фёдорович, только начало. Ты помнишь мои слова о том, есть ли у меня друзья? Мой единственный сын достоин виселицы. Но могу ли я так поступить? Если я отправлю его в монастырь, новые предатели и чернь постараются его освободить. Никогда мою страну не оставят в покое. Господи, как мне поступить?

15 апреля 1718 года в Петербург приехала Ефросинья, возлюбленная цесаревича. Он жаждал её обнять, но вместо этого её отвезли в Петропавловскую крепость и заперли в темнице. В сундуке с одеждой нашли два письма, которые Алексей писал из Неаполя. Они были адресованы Сенату и архиепископам. Эти письма ясно подтверждали, что цесаревич ждал свержения своего отца, чтобы стать новым царём.

Царь читал эти письма с каменным выражением лица. Он снова в одиночестве сидел в Янтарной комнате, перечитывал строки из письма своего сына и беспомощно прижимался лбом к настенной панели, как будто янтарь сквозь свои миллионы лет жизни мог дать ему совет.

14 июня 1718 года в зале заседания Сената состоялось богослужение, после которого царь начал судебное разбирательство против своего сына. Сто двадцать семь сановников образовывали светский суд; три митрополита, пять епископов, четыре архимандрита и большое число служителей церкви составляли суд духовный. Царь сам вёл обвинение и допрашивал цесаревича.

— Обращайтесь с Алексеем, как с одним из моих подданных! — велел царь всем присутствующим. — Обращайтесь с ним по установленной форме и со всей строгостью.

Все в зале замерли, зная, что означают эти слова. Пытки! Пытки для цесаревича!

19 июня состоялся первый допрос. В коляске, вместе со своим любимцем князем Меншиковым, царь въехал во двор Петропавловской крепости и спустился в специально для цесаревича оборудованную камеру пыток. Он остановился у стены, подал знак, и слуги ввели цесаревича. Обнаженный по пояс долговязый бледный мальчишка, увидев отца и инструменты для пыток, сразу заплакал. Четыре опытных палача схватили его, подняли и привязали к дыбе, вывернув руки. К нему подошёл помощник палача, держа в руках не обычную плётку из дублёной кожи, а из сваренной в молоке коровьей шкуры, которая резала плоть, как сталь. Он посмотрел на царя, ожидая приказ. Царь кивнул.

Уже при первом ударе, который разорвал кожу на спине цесаревича, он дико закричал от боли. После второго удара его тело изогнулось и искривилось, а после третьего удара на спине повисли первые лоскуты мяса.

По знаку царя начался допрос. Алексей, неспособный говорить, на все вопросы лишь мотал головой. Предлагал ли ему австрийский кайзер военную помощь? Должны ли войска, размещённые в Мекленбурге, поднять мятеж? Хотел ли он во главе войска двинуться на Петербург и свергнуть царя? Сколько денег он получил от Австрии?

Цесаревич молчал. Двадцать пять ударов плётки обрушились на него, разрывая его плоть до костей. Кровь текла рекой, но царь, увидев вопросительный взгляд палача, лишь глухо произнёс:

— Продолжай!

Алексей во всём признавался, кричал от боли, всхлипывал в перерывах между ударами и просил о пощаде.

После этих ударов к царю подошёл врач и предложил остановить допрос, поскольку цесаревич уже был не в состоянии что-либо понять.

— Он ещё не всё сказал! Он лжёт! — сурово сказал царь. — Палач, продолжай.

Ещё двадцать ударов плёткой из вымоченной в молоке кожи обрушились на цесаревича. Рваные раны образовывали кровавое месиво, и теперь, после сорокового удара, цесаревич произнёс то, что хотел услышать Пётр.

— Да! Да! Да! Я хотел отцовской смерти!

Царь оттолкнулся от стены и вышел из пыточной. Цесаревича отвязали, бросили на пол, а потом унесли. Лекарь последовал за ним, чтобы осмотреть раны, предполагая, что допрос на этом не закончится.

Ночью двадцатого июня Вахтер увидел из окна своей спальни свет в Янтарной комнате. Он быстро оделся и побежал в Зимний дворец, куда его пропустили без вопросов. Все уже знали его полномочия.

Царь опять сидел в кресле, молитвенно сложив руки и, откинувшись назад, неподвижно смотрел на вырезанную из янтаря скульптором Шлютером маску умирающего воина. Лицо с открытым ртом, искажённым от боли. Последние секунды перед вечностью.

— Чего тебе? — недовольно произнёс царь. — Убирайся!

— Я увидел свет, ваше величество. Моя обязанность…

— Обязанность! Фёдор Фёдорович, есть обязанности, от которых можно умереть. — Царь закрыл глаза, повернул голову к Вахтеру и снова открыл их. Его взгляд был полон сожалений и страдания. — Что бы ты сделал, если бы сын желал твоей смерти?

— Не знаю, ваше величество. Это было бы печально.

— Но его желание никуда не денется! Значит, прощённый всё равно будет помышлять об убийстве. Друг мой, у царя нет выбора, он должен принять решение. Решить по закону и перед Богом. Уходи! Оставь меня! Я не хочу никого видеть, и тебя тоже.

Вахтер тихо вышел из Янтарной комнаты, сел на скамейку в углу вестибюля и стал ждать. Он знал о страданиях царя, ведь за процессом над цесаревичем наблюдал весь мир.

Почти час просидел Вахтер на скамейке перед дверью Янтарной комнаты, как собака, охраняющая хозяина. Когда, наконец, Пётр I вышел из кабинета, он остановился около Вахтера. Глаза у царя покраснели, как будто он долго плакал, а лицо выражало покорность судьбе.

— Ты всё ещё здесь! — сказал он сурово. Голос был почти беззвучен от скорби и печали.

— Пока кто-нибудь находится в Янтарной комнате, я тоже должен присутствовать поблизости, ваше величество.

— Даже когда я прикажу тебе уйти?!

— Тогда я должен напомнить вашему величеству о моей клятве никогда не оставлять Янтарную комнату.

— Ты удивительный человек, Фёдор Фёдорович. У тебя не страха перед царём! Единственный из отродья, который меня окружает. День за днём я вижу только скулящих собак, только слизняков! Батюшка, говорят они мне, а при этом думают: «Когда ты сдохнешь наконец? Почему он не умирает от всех своих болезней? Почему встаёт с кровати и становится ещё сильнее прежнего?» И цесаревич думал так же, Вахтеровский! Он желал смерти своему отцу. Австрийский кайзер дал ему денег, чтобы он собрал армию и уничтожил меня! Мой единственный сын стал негодяем, предателем, убийцей в душе, разрушителем России. Мой сын, пьяница и бабник, слуга своей монгольской проститутки Ефросиньи, попавший в зависимость от подхалимов… и который хотел стать царём России! Что стало бы тогда с моей прекрасной, богатой, трудолюбивой страной? Фёдор Фёдорович, как бы ты поступил с таким сыном?