Заполучить двадцать грузовиков было так же трудно, как и демонтировать расписной потолок.

— Что ещё вам рассказал Волтерс? — Мюллер-Гиссен произнёс это имя с таким отвращением, как будто его сейчас стошнит.

— Ничего.

— Сроки?

— Нет. Только: как можно быстрее.

— Это «как можно быстрее» меня несколько успокаивает. Он тоже не волшебник.

— Люди Риббентропа имели при себе предписание из ставки фюрера. Согласно распоряжению Бормана…

— Дерьмо! Дерьмо! — Мюллер-Гиссен сжал кулаки. Остальные потупились. — В восьмой раз состязание двух групп экспертов? Как там говорил Ричард III при битве под Босвортом? «Коня! Коня! Полцарства за коня!» Мне не нужен конь… мне нужно двадцать грузовиков! Господа, нам нужно раздобыть для фюрера двадцать грузовиков!

Как оказалось, Мюллер— Гиссен недооценивал положение дел.

Уже у генерала фон Кортте он потерпел неудачу. Когда Мюллер-Гиссен сказал генералу, что срочно нуждается, именно срочно, подчеркнул он, в двадцати грузовиках, фон Кортте с сочувствием посмотрел на него и постучал себя по лбу.

— Герр майор, вы в своём уме, — сказал он, как отрезал.

— Ведь в вашем корпусе найдётся двадцать машин.

— Для перевозки боеприпасов, продовольствия, пополнения, для быстрой передислокации войск на фронте, для транспортировки раненых… но не для янтаря.

— Речь идет о Янтарной комнате для фюрера!

— Тогда я должен получить приказ лично от фюрера.

— Герр рейхсляйтер Розенберг…

— Мне отдает приказы командующий армией и главнокомандующий вермахта.

— Вас ясно уведомили о нашем спецзадании, герр генерал.

— Я не могу этого решить. Обратитесь к командующему 18-й армией, генерал-полковнику фон Кюхлеру. Если кто и выделит вам грузовики, то только по его распоряжению.

— Это значит, что вы не хотите?

— Я не могу. — В голосе фон Кортта слышались нотки иронии. В душе он был рад тому, что Мюллер-Гиссен уедет, как и надменный доктор Волтерс. — Как ученый, вы должны понимать разницу между «мочь» и «хотеть». Сожалею, герр майор.

Мюллер-Гиссену ничего не оставалось. Он встал на вытяжку, отдал честь и, кипя от ярости, покинул Китайский зал. В широкой прихожей, где дожидались другие члены группы, он дал волю гневу.

— Какой фат! — воскликнул он. — Это же саботаж! Как будто мы куча дерьма! Я доложу об этом рейхсляйтеру. Этот Кортте получит по заслугам! Им займутся кому положено. Ха! Он нас ещё не знает.

Махнув рукой, он сказал:

— Пойдёмте, господа. — Оглянувшись, он заметил, что Вахтер, сопровождавший его до двери генерала Кортта, исчез. — Где этот русско-немецкий штатский?

— Ушёл. Он должен был подождать, герр майор? — пожал плечами эксперт в звании старшего лейтенанта. — Мы не знали, что…

— Хорошо. Нам нужно срочно в штабквартиру 18-й армии. На этот раз мы должны быть первыми!

Но и к генерал-полковнику фон Кюхлеру они прибыли слишком поздно. Доктор Волтерс там уже побывал. Так же, как и ему, фон Кюхлер передал Мюллер-Гиссену через адъютанта, что во время сражения под Ленинградом все машины будут использоваться исключительно для военных целей.

— Ну, теперь началось! — воинственно воскликнул Мюллер-Гиссен.

В замке под Кёнигсбергом гауляйтер Кох обустроил собственную Восточно-Прусскую область. Этот замок был единственным местом, где он мог жить и работать.

Бывший маляр и нынешний гауляйтер Восточной Пруссии, а также рейхскомиссар Украины больше всего любил три вещи: власть, женщин и роскошь. Именно в такой последовательности. Власть у него была — он правил, как король, в Восточной Пруссии и на Украине. При его жестоком правлении тысячи мужчин, женщин и детей были убиты и исчезли в концентрационных лагерях. Он разрушал, жёг и стирал с лица земли деревни. Его власть и ненависть к «славянским недочеловекам» была настолько сильной, что Розенберг и шеф полиции на Украине, обергруппенфюрер СС Ганс Прютцманн, жаловались на него фюреру. Но без последствий. Кох оказался сильнее.

Получать отпор от женщин гауляйтер не привык, но не потому, что был красавцем. Среднего роста, с большими, слегка оттопыренными ушами, с широким носом и короткими усиками, точь-в-точь как у обожаемого им фюрера Адольфа Гитлера, он мог выпить столько, как будто вместо желудка у него был бездонный бурдюк. Его успехи в постели объяснялись тем, что женщины боялись оказывать ему сопротивление. Женщин он принципиально называл бабами, или, когда был в хорошем настроении, «похотливыми виляющими задницами», или «сиськами с ногами». В Кёнигсберге и в других местах у него были разбросаны оборудованные «домики для утех». Самым роскошным было старое, благородное дворянское поместье «Наша Польша» между Варшавой и Назильском. Здесь в спальне у Коха имелись зеркальные стены, и даже над широким балдахином под потолком было вмонтировано огромное зеркало. Куда ни бросишь взгляд во время любовных утех, везде увидишь себя со всех сторон: комната, заполненная сплетённым парами. Здесь Эрих Кох чувствовал себя хорошо, здесь он был австрийским «королём-солнце». Бабы — вот это жизнь!

К третьей своей страсти, роскоши, у него было особое отношение. Его планы как настоящего властелина окружить себя ценными произведениями искусства выполнялись лишь частично и редко. После захвата новых территорий многие бросились собирать картины, гобелены, мебель, ковры, драгоценности, книги и фарфор. Геринг грабил для своих шикарных поместий Каринхалл в Шорфхайде, Розенберг — для Гитлера и задуманного им музея в Линце, Гиммлер — для своей виллы в Оберзальцбурге, Риббентроп отбирал коллекционные предметы для Гитлера, генерал-губернатор Франк — для собственных домов. Только Мартин Борман не проявлял особого интереса к произведениям искусства, зато все остальные страстно увлекались собирательством. Борман постоянно ругался из-за вывоза ценных предметов, занесенных в список «прерогатив фюрера», требовал неукоснительного соблюдения приказа фюрера и заявлял всем представителям верхушки рейха, что прекрасно обо всём осведомлен и от имени фюрера будет принимать решительные меры.

Гауляйтер Кох очень сожалел о том, что не мог удовлетворить свою страсть — ему доставались лишь крохи с барского стола. Конечно, их хватало, чтобы украсить дом великолепными произведениями, но это были, так сказать, второсортные вещи, что в высшей степени ранило гордость Коха. Здесь, на востоке, он был первым номером, Восточная Пруссия считалась красивейшей из всех территорий рейха. Кому должно причитаться всё самое прекрасное из захваченных дворцов, библиотек, монастырей и музеев?

19 сентября 1941 года, когда кольцо блокады вокруг Ленинграда замкнулось и генерал-фельдмаршал Риттер фон Лееб, главнокомандующий группой войск «Север», приказал деморализовать население города восемнадчатичасовым артиллерийским обстрелом — восемнадцать часов город поливал дождь из снарядов, — гауляйтер Кох пригласил выпить по бокалу своих доверенных лиц — руководителя администрации области Бруно Велленшлага и директора городского музея Кёнигсберга доктора Вильгельма Финдлинга.

Доктор Финдлинг, серьёзный и тихий человек, предпочитающий заниматься наукой, а не попойками, плотно поел и проглотил таблетку магнезии.

— Опять будет пьянка! — сказал он жене. — Звонил Кох.

Тем вечером они сидели в глубоких креслах, потягивали французский коньяк и слушали разглагольствования Эриха Коха. Тот не сообщил ничего нового или примечательного: хвалил активность фюрера, победившего Россию небывало быстрым наступлением. «Восточная провинция», как называл Кох захваченную территорию, будет житницей и овощной грядкой рейха. Вдруг он прервался и наклонился к доктору Финдлингу.

— Вы знаете город Пушкин? — спросил он.

— Да. Это бывшее Царское Село, герр гауляйтер.

— Дворец на дворце, не так ли?

— Прежде всего, два: Екатерининский и Александровский.

— Вы там были?

— Три раза, герр гауляйнер.

— Тогда вы знаете и Янтарную комнату.