В квартиру вернулся уже в темноте, телевизор был выключен. Шарлотта успела убраться в гостиной, ждала меня в спальне. Нижнее белье сменила. С утра на ней было застиранное серое, вечером – красно-черный кружевной лифчик и стринги. В мусорном баке я видел пакет из магазина белья «Ла Сенза». Не знаю, что на меня больше подействовало – то ли жалость, то ли пошлость комплекта, но неожиданно для самого себя я возбудился. Она извинилась, хотя вряд ли поняла, за что именно. Вышло по-моему, как я и хотел, вот только зачем мне это? Внутри пустота. Не знаю, чего я ищу, все кажется бессмысленным.

После вернулся в гостиную, налил стаканчик «Гленгойла». Здорово поправляет, когда я сам не свой. В окне фиолетово-оранжевое небо, горят белые и желтые фонари. На соседней улице ночной клуб, грохот музыки доходит и досюда. Неподходящий вариант. Мне тесно и в этой квартирке, и в этом городишке. Ковер слишком сильно электризуется, мебель слишком хлипкая. Здесь из меня лезет все самое худшее. Лучше бы я жил в Корнуолле. Может, стоит туда переехать.

Нет! Мне нужна нежность, наивность. Мне нужна та, что спасет меня от самого себя.

Думаю, я могу быть счастливым. Было бы здорово.

Что-то непременно случится. Так дальше продолжаться не может.

Где-то там меня очень ждут.

Резко просыпаюсь. Шея затекла. В ногах лежит Говард. Он поднимает голову, потом опускает ее.

Восемь утра.

По окну скребет ветка.

Шевелю ногами, Говард встает. Комнату заполняет тусклый свет. Сегодня облачно. Поверить не могу, что уснула! Все по-прежнему: входная дверь заперта, кипа почты лежит на полу, там же, где я оставила ее вчера.

Вроде бы надо вздохнуть с облегчением, но я чувствую себя совершенно разбитой. Я дрожу и вскакиваю с кровати. В доме холодно. Я в той же одежде, что и вчера – старая мамина юбка, которую я нашла в глубине шкафа. Зак был бы недоволен. В самом начале он отнес все мои любимые флисовые кофты и джинсы в магазин подержанных вещей. Ему нравились лишь те вещи, которые покупал для меня он сам. Однажды Пегги отдала мне лиловое платье-халат, а Зак сказал, что мне не идет, и платье исчезло из моего гардероба.

В комоде я нашла старую рубашку Зака – тонкий серый батист, спереди пятно. Это я виновата. Положила поверх выглаженного белья перьевую ручку, она и потекла. Зак застал меня в ванной, когда я пыталась вывести его с помощью пятновыводителя «Стейн Девил». Так и вижу, как он стоит в дверном проеме с холодной усмешкой на губах. Я подпрыгнула от неожиданности.

«Меня испугалась?» – спросил он.

Я ответила, что нет. Старалась изо всех сил, чтобы голос не дрогнул.

– Просто знаю, как для тебя это важно! Вот и пытаюсь уберечь нас обоих от лишнего стресса. Ведь это всего лишь рубашка!

Мой тон его поразил. Он смешался. Зак редко осознавал, что его навязчивые идеи выходят за рамки нормы. В такие моменты я чувствовала, что владею ситуацией. Внизу живота разлилось тепло, я взяла мужа за ремень и притянула к себе.

Я прижимаю рубашку к лицу, касаюсь ткани губами, вдыхаю непривычный запах. Дома я пользуюсь другим стиральным порошком, в здешнем магазине такого нет. Одеваюсь, сверху набрасываю старый свитер Зака. Запасные носки тоже нашлись. Замечаю свое лицо в зеркале. Бледная и усталая. Он любил, когда я была накрашена. После его смерти я не пользуюсь косметикой. Красная помада, которую купил он, куда-то подевалась. Я сижу на кровати в его одежде, и меня накрывает волна печали и вины.

Накатывают мысли, которые я долго и упорно подавляла. Вдруг он прочел мое письмо и помчался в Лондон, чтобы высказать все мне в лицо? Вдруг он был настолько пьян и зол, что летел, не разбирая дороги? Вдруг он погиб по пути ко мне?

Не утратила ли я объективности восприятия? Не слишком ли много времени я провожу в одиночестве?

Пора отсюда выбираться.

Кроссовки еще сырые, я лезу в шкаф за резиновыми сапогами. С удивлением обнаруживаю, что сапог Зака на месте нет. Наверное, он их обул. Может, он отправился на прогулку по приезде, прошелся вокруг дома, смел паутину и потом нашел мое письмо? Я представляю, как он неторопливо возвращается в дом, веселый и беззаботный, поднимает письмо и… Думать об этом невыносимо!

Я хватаю сапоги, в спешке сбиваю на пол кондиционер для белья. Ставлю бутылку обратно, рядом со стиральным порошком. Совок и щетка, которыми я пользовалась вчера, тоже соскочили с крючка. Либо я была настолько погружена в свои страдания, что не повесила их на место, как учил Зак, а просто швырнула в шкаф. Я вешаю их, обуваю сапоги, хватаю поводок Говарда и отпираю входную дверь.

Ветер крепчает; я беру с заднего сиденья непромокаемую куртку, застегиваю капюшон, чтобы не дуло в уши, вынимаю из карманов перчатки. Мобильник лежит в углублении на дверце со стороны водителя, где я забыла его вчера. Разговаривать ни с кем не хочется, но я обещала позвонить Джейн и Пегги.

Выпрямляюсь, захлопываю дверцу и краем глаза замечаю какое-то движение. На другой стороне улицы стоит девушка с длинными волосами, в синем пальто. Она пристально смотрит на меня. Лица с такого расстояния не видно, вдобавок меня смущает ее поза – ноги широко расставлены, плечи сгорблены. Может, она потерялась?

– С вами все в порядке? – кричу я и иду к ней, но она молчит.

Я перехожу на другую сторону улицы, девушки уже нет – скрылась в конце дорожки, что тянется вдоль домов.

Иду следом, повсюду лужи – дожди шли несколько недель. Дорожка вьется между заборами, вдоль отеля, на вершину утеса. Там цивилизация заканчивается, начинается поросший травой склон.

Море появляется, как всегда, неожиданно. Зак говорил, что оно его успокаивает. Чувствуешь, как оно приближается, в воздухе витает запах, да и свет на открытом пространстве совсем другой. Широкий простор. Сегодня море неспокойное, поверхность волнистая, как шерсть терьера. Цвета чередуются – то серый, то зеленый, кое-где видна белая пена, горизонт размыт. Мыс Степпер на другой стороне бухты словно лоскутное одеяло, состоящее из зеленых и горчично-желтых фрагментов, окружен узкими полосами песка. Над головой носятся и верещат чайки. Сзади, с торца отеля, кричат иссиня-черные галки.

Я представить не могла, что буду настолько счастлива. Когда встретила Зака, то воспринимала себя лишь в качестве тети, сестры и дочери, никак не возлюбленной. Настроилась лишь на приятное общение. Все изменилось в считаные месяцы, и вот мы уже шагаем, взявшись за руки, по заросшему дроком утесу, мои волосы треплет ветер, в его глазах – море. Однажды он сказал, что я не перестаю поражать его своим жизнелюбием, более того, умудряюсь и его заразить. Мне никогда не доводилось ни на кого влиять. Я часто вспоминаю тот разговор, потому что до сих пор не могу понять, что Зак во мне нашел.

Мимо проходит старик с черным лабрадором, я уступаю дорогу. Мне трудно дышать. В горле ком, в груди словно вакуум, не могу вдохнуть. Я кусаю губы. Чувство утраты и пустота гораздо хуже ночных страхов. Поэтому я и откладывала поездку сюда. Без него весь мир утратил краски. Зак часто спрашивал, хочу ли я умереть раньше него или позже. Конечно, раньше, отвечала я.

Ускоряю шаг. На краю мыса стоит скамья, рядом богатые загородные дома с телескопами и балконами, на которые вечно заглядывался Зак. Я сажусь и смотрю на волны, накатывающие на черные скалы.

Я нащупываю телефон. Сигнал вроде есть. Сперва набираю Джейн, она не отвечает. Все ясно: воскресное утро, время второго завтрака. Вероятно, они с Санджаем отправились в какое-нибудь новое кафе неподалеку от дома. Потом будет подробно рассказывать. Она из тех, кто находит утешение в еде, любит маффины, яйца по-бенедектински, лепешки с мясом по-турецки. Скажу ей, что у меня все хорошо, она сделает вид, будто поверила. Возможно, упомянет Сэма Уэлхема – нового учителя психологии. Она обожала Зака – моего рыцаря без доспехов, моего сказочного принца, как она его называла, – но считает, что мне нужно жить дальше.