– Мне такой план по душе! – сказал Аскари, останавливая машину. – Отсюда дойдешь?

– С завязанными глазами в метель, – сказал Пино. – Может быть, по выходным я буду спускаться и останавливаться в гостинице.

– Тогда заглядывай ко мне. Наша мастерская за гостиницей. Мимо не пройдешь.

Он протянул руку. Пино поморщился и сказал:

– Только не сломай мне пальцы.

– Ладно, – сказал Аскари и крепко пожал ему руку. – Рад был познакомиться, Пино.

– И я тоже, Альберто, – ответил Пино. Он взял рюкзак и вышел из машины.

Аскари рванул с места, помахав из открытого окна рукой.

Пино постоял несколько секунд. У него было такое чувство, будто он познакомился с каким-то важным человеком в своей жизни. Потом он закинул рюкзак на спину и пошел по широкой тропинке в лес. Тропинка все круче и круче уходила вверх, и наконец, через час, он вышел из леса на высокое альпийское плато под склоном горы, поднимающейся почти на тысячу двести метров и заканчивающейся острием, называемым Пиццо-Гроппера.

Плато Мотта имело ширину в несколько сотен метров и опоясывало Гропперу с юго-востока. Западная оконечность этого широкого козырька заканчивалась небольшой хвойной рощей, которая цеплялась за край снижающегося к Камподольчино утеса высотой в стопятидесятиэтажное здание. Солнце во второй половине дня, как медная чеканка, лежало на осенних Альпах, и закат, как и всегда, привел Пино в трепет. Кардинал Шустер был прав: находиться в Мотте – все равно что стоять на балконе одного из величайших соборов Господа.

Мотта мало чем отличалась от Мадезимо. Здесь, на восточной части плато, близ утесов и елей стояли несколько домов в альпийском стиле, маленькая католическая часовня, которую Пино мельком видел снизу, и гораздо более крупное сооружение из камня и дерева. Приближаясь к дому, Пино, который уже несколько месяцев не чувствовал себя так хорошо, все отчетливее ощущал запах свежевыпеченного хлеба, какой-то острой чесночной еды. В животе у него заурчало.

Он вошел под крышу крыльца, постоял перед тяжелой деревянной дверью, потянулся к шнурку, свисавшему с тяжелого медного колокола над табличкой, на которой было написано: «Каса Альпина». Здесь рады всем усталым путникам». Пино дважды дернул шнурок.

Звук колокола эхом отразился от скал у него за спиной. Он услышал крики мальчишек, потом шаги. Дверь распахнулась.

– Здравствуйте, отец Ре, – сказал Пино грузному священнику лет пятидесяти пяти. На священнике, опиравшемся на трость, была черная ряса с белым воротничком и кожаные, подбитые гвоздями альпинистские ботинки.

Отец Ре распахнул объятия:

– Пино Лелла! До меня сегодня утром дошли слухи, что ты приедешь и снова побудешь у меня.

– Бомбежки, отец, – сказал Пино, обнимая священника. Эмоции переполняли его. – В городе совсем плохо.

– И это мне известно, сын мой, – сказал отец Ре срывающимся голосом. – Но заходи, закрой дверь, не выстужай дом.

– Как ваша нога?

– То хуже, то лучше, – сказал отец Ре и, прихрамывая, отошел в сторону, чтобы впустить Пино.

– Как Миммо воспринял новости, отец? – спросил Пино. – Я говорю о нашем доме.

– Это уж ты сам ему должен сообщить, – ответил отец Ре. – Ты ел?

– Нет.

– Тогда ты прибыл вовремя. Оставь пока свои вещи здесь. После обеда я тебе покажу, где ты будешь спать.

Пино последовал за священником, который с трудом похромал в столовую, где на грубых скамьях за такими же грубыми столами сидели сорок ребят. В каменном очаге в дальнем конце комнаты горел огонь.

– Садись рядом с братом, пообедай, – сказал отец Ре. – А за десертом пересядешь ко мне.

Пино увидел Миммо, который потчевал своих друзей какой-то страшной историей. Он подошел к брату сзади и сказал писклявым голосом:

– Эй, синьор коротышка, подвинься.

Пятнадцатилетний Миммо был здесь чуть ли не самым старшим, а потому явно привык находиться в центре внимания. Он повернулся с суровым выражением на лице – собирался проучить писклявого мальчишку, чтобы знал свое место в этом мире. Но тут он узнал старшего брата, и на его лице появилась озадаченная улыбка.

– Пино? – сказал он. – Ты что здесь делаешь? Ты же говорил, что никогда… – Испуг Миммо вдруг взял верх над радостью от встречи. – Что случилось?

Пино рассказал ему. Для младшего брата услышанное было тяжелым ударом. Несколько секунд смотрел он в доски пола, потом поднял голову:

– И где мы будем жить?

– Папа и дядя Альберт найдут новое место для квартиры и магазина, – сказал Пино, садясь рядом. – Но до тех пор, я думаю, мы с тобой будем жить здесь.

– На ужин сегодня, – сказал мужской голос, – свежий хлеб, свежесбитое масло и куриная тушенка а-ля Бормио.

Пино посмотрел в сторону кухни, увидел там знакомое лицо. Громилу с копной нечесаных черных волос и неимоверно громадными волосатыми руками. Брат Бормио был бесконечно предан отцу Ре, он служил помощником священника и был в ответе за все. В том числе за приготовление еды в «Каса Альпина», и еды превосходной.

Брат Бормио наблюдал за перемещением горячих горшочков с тушенкой. Когда все они оказались на столе, отец Ре встал и сказал:

– Молодые люди, мы должны быть благодарны за этот день и за все другие дни, какими бы печальными они ни были. Склоните головы, поблагодарите Господа, имейте веру в Него и в лучшее завтра.

Пино сотни раз слышал эти слова от священника, и всегда они трогали его, он чувствовал себя маленьким и незначительным, благодаря Бога за то, что с его помощью уехал от бомбардировок, за то, что встретил Альберто Аскари, за то, что снова находится в «Каса Альпина».

Потом отец Ре сам поблагодарил Господа за стол и хлеб, и все приступили к еде.

Уставший после долгого дня в дороге, Пино съел почти целую буханку черного хлеба Бормио и три миски с тушенкой.

– Эй, нам хоть что-нибудь оставь! – в какой-то момент не выдержал Миммо.

– Я больше вас, – сказал Пино. – Мне больше нужно.

– Иди за стол отца Ре. Он почти ничего не ест.

– Хорошая мысль, – сказал Пино, взъерошил волосы на голове брата и уклонился от шутливого удара, который попытался нанести ему Миммо.

Пино пробрался через столы и скамьи туда, где сидели отец Ре и брат Бормио, который устроил себе передышку и теперь курил самокрутку.

– Ты помнишь Пино, брат Бормио? – спросил отец Ре.

Бормио кивнул. Он положил себе еще две ложки тушенки, затянулся самокруткой и сказал:

– Сейчас принесу десерт, отец.

– Штрудель? – спросил отец Ре.

– Со свежими яблоками и грушами, – довольным тоном ответил Бормио.

– Где ты их достал?

– Друг, – ответил Бормио. – Очень хороший друг.

– Да благословит Господь твоего друга. Принеси нам обоим по две порции, – сказал отец Ре и посмотрел на Пино. – Ограничения тоже должны иметь меру.

– Что-что?

– Десерты – это мой единственный грех, Пино. – Священник рассмеялся и потер свой живот. – От них я даже в пост не могу отказаться.

Яблочно-грушевый штрудель не уступал выпечке, которую покупал Пино в своей любимой пекарне в Сан-Бабиле, и он был благодарен отцу Ре за две порции. Он так набил себе живот, что его, довольного, стало клонить в сон.

– Пино, ты помнишь дорогу на Валь-ди-Леи? – спросил отец Ре.

– Самый простой путь – на юго-восток к дороге на Пассо-Анджелога[4], а потом прямо на север.

– Над деревней Состе. – Отец Ре кивнул. – Один твой знакомый только на прошлой неделе прошел тем путем – через Пассо-Анджелога до Валь-ди-Леи.

– Кто же это?

– Барбарески. Семинарист. Он сказал, что слышал твой разговор с кардиналом Шустером.

Пино казалось, это было сто лет назад.

– Я его помню. Он здесь?

– Уехал в Милан сегодня утром. Вы, вероятно, разминулись в пути.

Пино не придал этому совпадению особого значения и несколько секунд как завороженный смотрел на языки пламени в очаге; он снова чувствовал сонливость.