Братья должны были прибыть к нему вместе, но первым явился Стефан, что было уже дурным знаком. Путного разговора со Стефаном, однако, не получилось. Занятый грядущей поездкой в Киев и теми заботами и преткновениями, которые ожидал Алексий встретить там, грядущей борьбой с литовским ставленником Романом, он так и не сумел уяснить своей тревоги, не смог понять Стефана на этот раз, ибо помнил его раздавленным и униженным, жаждущим отречься от власти и мирских треволнений.
Сергия же Алексий ждал даже с трепетом, гадал: не ослаб, не смутился ли духом молодой игумен? Не надо ли и его поддержать, наставить, может, остеречь или ободрить?
Вот тут и явился тверской епископ. Минуя придверников, взошёл и упал в ноги: "Ослобони, владыко! Боле не могу!" Епископ Фёдор говорил, с отчаянием человека, решившегося на всё. Он кричал о совести, о поношениях, о том, что московляне утесняют тверской княжеский дом и заводчик делу тому Алексий, что он не может больше взирать на этот срам и уходит в лес, в затвор...
Фёдора трясло. Он уже не был тем строгим и властительным епископом великого города Твери, как когда-то. Черты обострились, волосы вздыбились, глаза запали и воспалились. Он не спал дорогой, воспаляя себя к грядущему разговору.
Старцу нужен был, прежде всего, покой и отдохновение. И потому Алексий, ничего не ответивший Фёдору на все его хулы и нарекания, вызвал через придверника эконома монастыря, повелев принять и упокоить тверского епископа, как надлежит, а беседу отложил до другого дня:
- Ты ныне устал, злобен и голоден. А немощь телесная плохой поводырь для ума. Прости, брат, но я не стану ныне говорить с тобой, дондеже отдохнёшь с пути и возможешь глаголати, яко и надлежит по сану твоему.
Казалось - так просто! Снять епископа Фёдора, благо просит об этом, и назначить кого-то своего! Просто, но... Потому и ложно, уже по простоте сего деяния! И его долг ныне: успокоив и ободрив Фёдора, принудить его остаться на своём месте. Карать намного легче, чем убеждать, но кара лишь озлобляет, загоняя болезнь внутрь, не излечивая её.
С тем Алексий уснул, а утром служка сообщил, что к нему явился Сергий. На утреннем правиле Алексий всё думал, как согласить появление Сергия с делами тверского епископа, и решил свести их за трапезой.
Фёдор был более спокоен, чем вчера, но так же неуступчив и напряжён. На столе была уха из дорогой рыбы, варёные овощи, хлеб и малиновый квас. Была переяславская ряпушка и мочёная брусника. Фёдор присматривался к Сергию. Алексий подумал, что приход Сергия ко благу, и решил вести разговор с Фёдором прилюдно, ибо оба, и Сергий и Стефан ведали вся тайная московской политики.
Сергий был в сероваленом зипуне и в лаптях. Будничные облачения митрополита и епископа казались дорогой, едва ли не праздничной срядой по сравнению с тем, во что был одет Сергий. Но Сергий умел не замечать несходства одежд и обуви, и, посидев с ним, всякий тоже переставал замечать простоту одеяния подвижника. Алексий медлил, давая сотрапезующим насытиться.
Фёдор спросил о чём-то Сергия, из вежливости, чтобы не молчать за столом. Сергий ответил.
Наконец Алексий положил вилку, обтёр рот полотняным платом и, откидываясь к спинке кресла, спросил:
- Должен ли младший в роде своём слушать старшего и подчиняться ему?
- Да! - вздрогнув, епископ Федор не сразу нашёлся с ответом. - Но князь Василий Михалыч чинит насильство над своим сыновцем Всеволодом...
- Да! - прервал Алексий. - Но должны младшие уважать старших всегда или токмо по рассмотрении, достоин ли старший сего? Должен ли сын уважать недостойного родителя своего?!
Стефан и Фёдор склонили головы.
- Должен! - подумав, сказал Фёдор.
- Должен! - повторил, утверждая, Алексий. - На уважении к родителям и пращурам стоит и зиждится жизнь народа! Всякий язык, покусившийся на уважение к старшим своим, как и забывший славу предков и их заветы, распадается и гибнет в пучине времён!
- Василий Михалыч, последний сын Михайлы Святого! - вмешался Стефан, взглядывая то на Алексия, то на Фёдора.
- Да! - отмахнулся Алексий от непрошеной помощи и продолжил. - Всеволод - более прав, чем его дядя Василий! И более скажу тебе, Фёдор! Ты вправе был овиноватить нас всех в попущении князю Василию! Да, неправо творили, и я тоже, Фёдор! И удерживали сына Александра и мирволили Василию Кашинскому. И ежели противополагать две правды - правду Твери и правду Москвы, то Тверь - более права и изобижена Москвой! Да, да! - Он рукой отвёл, воспрещая готового уже вмешаться в спор Стефана, и продолжил. - И ты - прав, брате, ибо ты - епископ града Твери! Но не забыл ли ты, Фёдор, что я митрополит всея Руси, и о всей Руси должен, обязан мыслить в свой черёд? Должен, обязан заботить себя и тем, что ежели князь Всеволод пригласит Ольгерда на Русь и силами Литвы разгромит дядю, а затем и Московскую волость, а затем и княжение Владимирское, тогда вся Русь, а не токмо Москва или Тверь погибнет из-за наших раздоров! Да, Фёдор! Ты скажешь, почему тогда не Тверь должна стать во главе Руси Владимирской? Потому, что не Тверь! Потому, что при Михаиле Святом могла быть Тверь, а стала Москва, потому, что столицы не избираются ничьей земной волей, но возникают! Уже святой Пётр предрёк величие в веках граду Московскому! И мы, духовная власть, должны мыслить о дальнем, о судьбе всей земли через века и века! Не о том, на чьей стороне днешняя правда и преходящая власть того или иного князя. Помысли, что возмогло бы произойти от брата Симеона и Марии, ежели бы дети их и Симеон остались бы в живых, а чума унесла всех мужей тверского дома? Возможно, что оба сии княжества уже теперь слились бы под единой властью, и Русь, Русская земля, и язык русский усилились бы во много раз!
- Но тогда, - возразил Фёдор, - и Ольгерд мог бы, поворотись судьба, стати великим князем всея Руси?
- Да! Ежели бы принял крещение, и ежели с крещением Русь стала бы ему родиной! Да, тогда он мог бы, ежели похотел, стать русским и православным князем. Пусть и не сам ещё, но хоть в детях, внуках, в правнуках своих! Но сиё - невозможно, отмолвишь ты, и я реку: да, сиё - невозможно! И вот почему я ратовал в Царьграде, устрояя митрополич престол во Владимире, вот почему я борюсь с Романом, коего вы, тверяне, поддерживаете, вот почему ныне еду с пастырским наставлением в Киев!
Сергий так взглянул на митрополита, что Алексий, почувствовав его взгляд, повернул лицо и прихмурил брови:
- Ехать надобно!
Он встряхнул головой и снова повернулся к Фёдору:
- И наша задача в этом бытии, в этом потоке времён и лет, - воспитывать свой язык, умеряя животное, похотное в человецех, и князей своих поставлять в истинах веры Христовой, в Любви и Дружестве, паче всего в Любви к земле языка своего, навычаям и преданьям народа! Как бы ни стало тяжко, даже и до невозможности, вынести ношу сию! И потому я, русский митрополит, волей своей, и умом, и сердцем, и именем Учителя нашего прошу тебя, и заклинаю, и настаиваю владычной волей: да останешься и впредь на престоле своём!
Алексий примолк, слегка понурив плечи, взглянул и сказал, указывая на Сергия:
- А княжеские которы, сколь бы ни гибельны казались они... Вот он в обители своей содеявает премного важнейшее всех княжеских усобиц в совокупном их множестве! Ибо жизнь Духа есть истинная жизнь, и от неё гибнет или же восстаёт всё иное, сущее окрест. И печалуюсь, - тут уже Алексий повернул лицо к троицкому игумену, решив, что настал час и ему сказать слово ободрения или укоризны, - и скорблю, будучи извещён о нестроениях в обители Святой Троицы!
Сергий улыбнулся в ответ. Помедлил.
- Владыка Алексию! - сказал Сергий. - Скажи, сколь времени надобно, дабы выстроить город, в пожаре выгоревший дотла? Ежели судить по Москве и градам иным, - единой осенью возможно восстановить всё порушенное! А населить град созванным отовсюду народом? Единым летом возможно и сиё совершить! И сколь надобно сил, времени и терпения, дабы воспитать, создать, вырастить единого смыслённого мужа? Побороть в нём похоть и гнев, злобу и трусость, леность и стяжание? Воспитать сдержанность, храбрость без ярости, честность и доброту? Научить его ежечасно обарывать собственную плоть и похоти плоти? Уйдут на то многие годы и труды! Но без многих подобных мужей не станет прочен ни град, ни волость, ни княжество! Без сего ни что иное не станет прочным, ибо, - тут Сергий осветлел лицом, - без духовного воспитания людей всё прочее - суета сует!
