Ему вводить владыку в приготовленные для того палаты, заботить себя едой и устройством гостей, следить, чтобы всюду был соблюдён чин торжественной встречи и не совершилось безлепия или непотребства, ему не спать и почти не есть в эти дни, но он - счастлив и горд. Наконец-то, и он, мечтавший об этом, ещё в Ростове Великом, прикоснулся к подножию духовной власти!
Праздник Богоявления в этом году отмечали на Москве особенно пышно. Литургию Василия Великого правил в Успенском храме Кремника при гигантском стечении народа новгородский архиепископ Василий Калика в подаренных ему цареградским патриархом и переданных Феогностом крещатых ризах и омофории.
Стефан, уже извещённый о том, что после празднеств состоится его избрание в сан игумена, был в сослужении с Каликой и выходил с ним к народу.
Звучал хор мужских голосов, прерываемый возгласами баса дьякона. Калика, не оставшись в долгу перед митрополитом, привёз на Москву и передал Феогносту дьякона Кирилла, про которого летописец писал впоследствии: "Его же глас и чистота язычная всех превзыде".
Стефан, трое суток уже почти не спавший, был как во сне или бреду. Он не ходил, а плавал, совершая всё должное по чину. Волны звуков накатывали и проходили через него. Вздохи толпы московичей и согласное вздымание рук в двуперстном крестном знамении сотрясали его до дна души. И то, как служил Калика, тоже поражало и умиляло Стефана. Временами он не чувствовал тела...
После литургии духовные и часть мирян остались в притворе - вкусить обрядовую трапезу. Ломоть хлеба, горсть орехов, мочёное яблоко и чаша с мёдом или красным вином были поставлены перед каждым на столах вдоль лавок, обогнувших стены притвора. Иные монахи, испив и поев, расходились по кельям для безмолвной молитвы. Стефану почти не довелось присесть. Он был даже доволен этим. Праздничное, волшебное состояние в нём не кончалось. Он едва слышал молвь трапезующих, хвалы голосу новгородского дьякона Кирилла и толки о том, кто где стоял из великих бояр во время богослужения. Испив глоток вина и откусив хлеба, он пошёл наряжать всё потребное к водосвятию.
Во льду Москвы-реки под Кремником с вечера Сочельника уже была вырублена иордань в виде креста, края которого москвитянки окрасили соком клюквы.
Водосвятие должно было состояться сразу по заамвонной молитве, ещё на свету. И скоро уже процессия с пением стихир и тропаря "Во Иордании крещающуся" двинулась вниз, вдоль стены Кремника, к реке, остолплённой тысячами народа. И ясно звучали в морозном воздухе голоса. Толпа, невзирая на мороз, сняв шапки, повалилась на колени, и митрополит Феогност с Каликой попеременно троекратно погрузили кресты в воду, и Стефан пропел тропарь: "Днесь вод освящается естество", и читал: "Жаждущие! Идите все к водам... Ищите Господа, когда можно Его найти; призывайте Его, когда Он - близко! Да оставит нечестивый свой путь и беззаконник свои помыслы, и да обратится к Господу, и к Богу нашему, и Он помилует его, ибо Он - многомилостив"! - на срыве, на одном дыхании, видя лишь размытые пятна сотен лиц перед собой, растворяясь в молитвословии.
Сейчас клир пойдёт по домам, освящая святой водой хоромы и скот, а тут начнут, скидывая шубы, прыгать в воду, невзирая на мороз, и в сумерках ночи толпа гомоном и криками начнёт приветствовать храбрецов, а звёзды смотреть на потеху православных, содеявших обрядовое купание в иордани, во льду и снегах севера. А Стефан встанет на молитву, припомнив Варфоломея, встречающего праздник Крещения в лесу.
Глава 11
Проводив Стефана, Варфоломей принялся рубить дрова. За работой лучше думалось и легче успокаивалось сердце. Ветер шумел по вершинам деревьев. Золотая берёзовая роща трепетала и переливалась. По небу проплывали белые барашки отставших от каравана облаков. Пахло сырью, древесным грибом и осиновой горечью. "Снегу ещё рано быть, - прикидывал Варфоломей, - завтра-послезавтра отдаст, и снова потеплеет". Ещё доцветал сентябрь в красоте лиственных рощ, зелень которых преобразилась в червлень и багрец, бронзу и старое золото. Ели стояли тёмными островами в этом сияющем море. Он разогнулся, вогнав топор в корягу. Так было легко дышать! Так юн и свеж - воздух, так спокойно - в природе и на душе. Горечь, если и была, растворялась в осеннем воздухе. Чего же он хочет? Так надо и жить, наедине с Богом, как жили древние старцы в египетской земле... Трудиться, молиться и ждать откровений Свыше!
Он рассчитал время, которое ему понадобится, чтобы возвести ограду вокруг пустыни. Времени было в обрез. Отнимать часы от молитвы он себе запретил. Оставалось сократить сон; еда его мало заботила, хлеб пока был, а вскоре Пётр привезёт муки и рыбы. Варфоломей насушил грибов, набрал клюквы и брусники, для которой приспособил корытце, вырубленное из осинового ствола, и прошёлся по ней толкушкой, чтобы ягода залилась соком. Клюкву же ссыпал в берестяной кошель, и то и другое спрятал в подклет церкви.
Кроме монастырских второстепенных дел, оставалось первостепенное - встреча с игуменом Митрофаном, стариком иеромонахом, живущим на покое вблизи Хотькова, имеющим право исповедовать, причащать и постригать в иноческий чин, с которым было сговорено у Стефана, чтобы тот приходил иногда в их Троицкую церковь служить литургию. Встретиться надо было потому, что жить в лесу мирянином, не будучи постриженным в монашеский сан, Варфоломей не хотел. А на это, на поход в Хотьково, тоже надо было немалое время, на что у него не выкраивалось лишних дней! Варфоломей заранее видел свою ограду из поставленных стоймя кольев, рассчитал потребное их количество и понял, что если уйдёт надолго, то не успеет!
Но и тут Господь помог Варфоломею. Пока он раздумывал, когда ему идти в Хотьково, игумен Митрофан явился к нему. Было так, что Варфоломей, разделывая землю под огород, разогнулся, сбрасывая пот со лба, и в путанице ветвей узрел лицо в серо-серебряной бороде. Он смотрел недвижимо, пока старец, с посохом в руках, не вышел из кустов, и тогда понял, что это - не мара, а человек.
- Бог - в помощь, Олфоромеюшко! - сказал старец, приближаясь к неоконченной ограде. - Не ошибся я? А мне твой братец, Стефан, баял о тебе, просил пособить в молитвенном труде! - Старик смотрел добродушно, а говорил задышливо. - Как попал? - продолжил он, не ожидая вопроса. - А ведал гору Маковецкую! Ведал! И церкву, вишь, освятили! Красовитая церква у вас! Хоть и мала, но красовита!
Варфоломей, всё ещё не пришедший в себя от неожиданной встречи, кивнул головой.
- А место? Гору? Ну, так я и думал! Нечисто тут, надо и гору святить. Я и водички с собой принёс свячёной!
Варфоломей завёл старика в хижину, кинулся готовить стряпню, но Митрофан отмахнул рукой:
- Пустое! Не суетись! Хлебца поедим с тобой, да укропу горячего согрей мне, а то по старости изнемог. А заутра я литургию совершу в храме твоём!
Варфоломей кинулся старцу в ноги с просьбой постричь его в иноческий чин.
- Ещё от юности... Родителев берёг, дак потому только... - бормотал он.
- Постригу, сыне, постригу! - успокоил его Митрофан. - Вот отдышусь, отдохну у тебя, а там возьму сколь ни то братии и всё потребное, и пострижём тебя в ангельский чин!
- Ежели благословишь меня, отче, сходить... - начал Варфоломей...
- А и то мочно! - перебил его старец. - Побегай сам! Грамотку я тебе нацарапаю. Всё и принесёте сюда, а я тем часом и поотдохну у тебя день-два. В экую глушь забрались вы оба! - Митрофан покачал головой, улыбнувшись...
