Уже в теремах Киприан представил великому князю Ростовского архиепископа Фёдора.

- Виновника и созиждителя встречи сей, премного пострадавшего во славу Божию!

Фёдор улыбнулся, а Василий, нарушая чин и ряд, обнял и троекратно облобызал Фёдора, шепнув ему в ухо: "Дядя рад будет!" - разумея Сергия Радонежского. И Фёдор, измученный и постаревший лицом, благословил великого князя.

Была служба, долгая и торжественная. Была трапеза. Киприан утвердил новых епископов, получивших теперь хиротонию от него, поскольку посвящения Пимена в сан были признаны незаконными. Евфросин Суздальский, Иеремия Рязанский, Исаакий Черниговский и Брянский, Федос Туровский вместе получали своё посвящение от Киприана, кроме Фёдора, уже получившего архиепископство из рук патриарха Антония.

Назавтра вечером, после всех торжеств, сидели кучкой за княжеским столом. Василий только тут узнал обстоятельства гибели Пимена. Киприан князю Василию сказал:

- Тебе поклон от дочери Витовта, просила узнать, ждёшь ли ты её?

Василий, залившись румянцем, сжал руку Киприана.

С приездом митрополита всё стало налаживаться, и даже новый пожар Москвы не нарушил доброго течения дел. Устроилось с Великим Новгородом. Пришла весть от Витовта, из Прусской земли, и теперь Василий, пославший своих бояр навстречу, считал часы до приезда Сони.

Бояре Василия с невестой возвратились из Пруссии осенью. В Великом Новгороде, отдыхая, они стояли на Городище, и Софья, выпросившись у бояр, съездила на лодье в Великий Новгород, походила по тесовым новгородским мостовым, уже покрытым снегом, разглядывая каменные церкви и рубленые узорчатые терема. Ни любопытство горожан, ни приветствия торговых гостей её не смущали. Ходила, разглядывала, прикидывая, как ей будет править и жить в этой стране. В надежду батюшки подчинить себе Василия, а с ним и всю Русь Софья не верила.

По заснеженным дорогам в запряжённом шестериком возке, взлетающем на ухабах, в вихрях снежной пыли она мчалась сквозь леса. И уже истомно стало от просторов никак не кончавшейся Северной Руси. Наконец, достигли Твери и переправились через ещё не скованную льдом Волгу...

В Москву поезд прибыл первого декабря, в пост, и Василий, не спавший в ожидании невесты последнюю ночь, встречал Софью со страхом - а вдруг она изменилась? А вдруг изменился он? И что тогда?

Соню он встретил за Москвой, на пути. Соскочив с коня в сугроб, пошёл к остановившемуся среди дороги возку. Кони ярились, рыли копытами снег, из возков и саней высовывались головы. Василий махнул рукой: скройтесь! Двери возка отворились. Соня в куньей шубке соскочила на снег, глянула на него, улыбаясь. Её серые глаза углубились и потемнели, заметнее стала грудь, раздались плечи. Уже почти и не девушка, а женщина стояла перед ним, и Василий смотрел на неё, чувствуя, как волны жара ходят у него по лицу, смотрел, пытаясь связать ту, прежнюю, Соню с нынешней.

- Не узнал? - сказала она. - А я узнала! Ты не изменился. Всё такой же - мальчик!

У Василия раздулись ноздри, захотелось схватить её в охапку и швырнуть в снег. Но Соня сделала шаг, ещё шаг и, глянув и взяв его за предплечья, притянула к себе.

- Целуй! - сказала она и поцеловала его так, что дыхание перехватило, невзирая на слуг, холопов, на сенных девушек, ратников и бояр.

Василий закрыл глаза, вспомнил ту скирду и её тогдашние глаза и отбивающиеся руки.

- Изменилась, да? - спросила она. - Всё думала о тебе! - добавила она, поднося его ладони к своим щекам.

Василий стоял, всё больше узнавая её прежнюю.

В голове вертелся вихрь. Он ещё ничего не понимал, но Соня уже поняла всё. Протянула ладошку и коснулась его щеки.

- Возмужал! - сказала она. - Уже не мальчик, великий князь! - прибавила она, заглядывая ему в глаза, а Василий теперь почувствовал себя перед ней глупым до того, что впору было заплакать. - У вас - пост? - спросила она. - Ничего! Ты мне пока Москву покажешь и познакомишь с твоими родными!

И только когда она уже повернулась к нему спиной и взялась за рукояти дверей, собираясь влезть в возок, он понял, что любит её по-прежнему, и, оттолкнув слугу, кинулся к ней, чтобы помочь. Поднял, не чувствуя тяжести, замедлив движение рук, а она опять, полуобернувшись к нему, сказала:

- Прощай до Москвы!

Дверцы возка захлопнулись. Князь, справившись с собой, вдел ногу в стремя, взмыл в седло и развернул коня. Ветер бил ему в лицо, остужая щёки, а он скакал и повторял одно, убеждая себя и всё ещё не веря: "Люблю, люблю, люблю!"

Глава 3

Киприан, усевшись на владимирский стол, проявил энергию, не свойственную его возрасту. Помимо церковных дел, зело запутанных (иные попы, ставленные Пименом по мзде, не разумели в грамоте. Таких приходилось лишать сана и отправлять либо в мир, либо послушниками в монастыри), помимо исправления литургии, перевода греческих книг, помимо сочинения жития митрополита Петра, Киприан вникал во все хозяйственные заботы, шерстил данщиков, подавляя возникающий ропот, собирал недоданное за прошедший год, помогал князю восстанавливать Москву, служил обедни, поставлял попов, крестил боярских и княжеских детей, отпевал сановитых покойников, заботил себя росписью и украшением московских и владимирских храмов.

Ивану Фёдорову, чтобы не потерять места владычного данщика, приходилось сутками не слезать с седла, мотаясь с поручениями Киприана по всей волости. Он только крякал, соображая, что при Пимене было ему легче во сто раз. Тем более новый владыка затеял мену сёлами с князем Василием, и приходилось объезжать все эти сёла, успокаивая народ. Не успели избыть ту беду, а Киприан уже кивает Ивану Фёдорову:

- Готовься! Скоро нужно будет нам с тобой ехать в Тверь, неспокойно - там!

У Ивана, мыслившего побыть дома, сердце упало: опять скакать! Но Киприан, не замечая угрюмости своего данщика, сказал, улыбнувшись:

- Видал, как Феофан надписал "Сошествие Духа Святого на апостолов" в Успенье? Поглянь! Дивная красота!

Отпустив Ивана, Киприан растёр руками виски и под глазами, мысля, что чересполосицу княжеских и владычных сёл оставлять не следует, и надо написать грамоту игумену Сергию, и надо посетить весной владычные сёла под Владимиром, и надо увеличить число переписчиков книг... Он уставал и вместе с тем не чувствовал усталости: так долго он ждал и столь многое ему предстояло сделать!

Русичи нравились ему своей хваткой и тем что, берясь за дело, не топили его в ворохе бюрократической волокиты, взятках и отписках, перекладываниях ответственности с одних плеч на другие, во всём том, что сопровождает одряхление государств. Он помолодел здесь, среди этого народа, не ведающего своей молодости, как иные не ведают своей старости. Киприан достал, привстав, своё сочинение о Митяе. Разогнул листы, перечитал удавшиеся ему внешне похвальные, а внутренне полные яду строки, рассмеялся, закрыл книгу, подумав, что можно рукопись уже теперь отдать переписчику, а потом предложить на прочтение князю... Не то же ли получилось и с Пименом! Нет, прав - Господь, предложивший его в духовные наставники этой некогда великой и, будем надеяться, вновь поднимающейся к величию страны! Ибо исчезни Русь - и исчезнет, истает православие, не устоит, не сохранит себя ни под мусульманским полумесяцем, ни под латинским крестом, и с ним исчезнут Заветы Спасителя, гаснущие днесь даже в бывшей колыбели православия - Византии!

Он достал лист александрийской бумаги, взял из чернильницы, стряхнув лишние капли, перо и начал писать послание Сергию, приглашая его для беседы на Москву.

Послания Киприан сочинял сам, не поручая сего дела секретарю, дьякону Богоявления, который сейчас по требованию Киприана изучал греческую молвь.