О чём, о каких труднотах предупреждал его дядя Сергий, отправляя в путь?
Настоятель монастыря ничего не ведал и разводил руками. А истина между тем была рядом, и являлась простой, и ведома была многим, если не всем!
Фёдор лежал, отбросив домотканое, пахнущее шерстью одеяло, и думал. Скоро иноки пойдут к полуночнице, а он всё не мог заснуть. Чего он страшился? Дела шли превосходно! Скоро соберётся синклит, с Пимена снимут сан... Фёдор спустил ноги с постели, вышел на двор. Будильник на башне ворот ударил в бронзовую доску, отмечая час пополуночи, кашляя, побрёл в свою каморку. Чуть помедлив, Фёдор сквозь калитку, откинув щеколду, протиснулся на улицу.
Кто-то окликнул его чуть слышно. Облитый лунным светом, к нему шёл, закутанный в хламиду с капюшоном монах. Проходя мимо, шёпотом назвал монастырь близ Влахерн и, уже удаляясь, добавил: "Завтра ночью!"
Фёдор дёрнулся догнать инока, но что-то подсказало ему, что этого делать нельзя. Он подошёл к лазу в городской стене, через который они с Киприаном выходили на берег. В проходе оглянулся, не идут ли за ним. Помедлил, но всё - спокойно. Фёдор, уже усмехаясь собственным подозрениям, вышел на пахнущий водорослями и морем простор. Усыпанная звёздами твердь баюкала рыбачьи челны. Рыбаки станут собираться здесь только после полуночи, теперь же вокруг были одиночество и тишина, залитые светом луны. Вот что-то шевельнулось в отдалении. Кошка? Бродячий пёс? Или согбенная монашеская фигура? Он пошёл вдоль берега, боковым зрением изучая глубину теней за носами лодок. Да, конечно, и не кошка, и не пёс! Человек прятался от него, и Фёдор не счёл нужным показывать, что увидел его. Ясно одно: если это ночной тать, а не один из тех мореходов, что доставляют товар с турецкого берега, минуя греческих береговых сбиров, то за ним следят. Да и станет ли грек с неклеймёным товаром бояться одинокого русского инока? И потом, если он возит свой товар, то где - его барка, где - товарищи? А если тать... Фёдор, почувствовав мурашки, оглянулся. Придержал шаги, повернул назад. Фигура, облитая луной, шмыгнула в тень лодки. Фёдор, сдерживая шаги, дошёл до лаза. Заглянул под каменный свод - а что, если другой прячется там, и они захотят его обокрасть и прирезать? Хотя многое ли можно взять у инока!
В каменном проходе было пусто. Он ступил внутрь, нагнув голову, и ещё постоял, глядя на берег. Скрывающийся за лодьями тать, инок ли не показывался. Фёдор выбрался внутрь, оглянулся - никого не было и тут. "Померещилось!" - подумал он и зашагал к себе в монастырь. Калитка оказалась запертой, и ему долго пришлось стучать у ворот, прежде чем сторож с ворчанием отворил ему и впустил внутрь, бормоча что-то о шастающих русичах.
Уже укладываясь спать и подтрунив над давешними страхами, Фёдор понял, и яснота на время прогнала даже сон, что в завтрашнюю ночь ему не просто будет выбраться из монастыря так, чтобы за ним не стали следить и чтобы соглядатай не пошёл следом. Об этом думалось ему весь следующий день. Фёдор прикидывал так и этак, а решение пришло с другой стороны.
По возвращении из патриархии Фёдор обнаружил у себя в келье дорожного боярина, Добрыню Тормосова, который стал жаловаться на слугу, Пешу Петуха, который которую ночь гуляет на стороне, найдя себе бабу в городе. Лазит через ограду, позоря обитель, а днём клюёт носом и совсем отбился от рук.
- Пристрожить? - спросил Фёдор. - Ладно, пошли ко мне!
Боярин встал, перебросив ношу ответственности на плечи игумена, а Фёдор, думая о своём, принялся за трапезу.
Пеша Петух встал на пороге кельи с убитым видом.
- Никак, жениться надумал? - спросил Фёдор. - Проходи! Садись!
Пеша сел на краешек скамьи. Красные пятна на щеках, бегающие глаза, руки, вцепившиеся в край скамьи... Фёдору вдруг стало жалко парня, а за жалостью пришла иная мысль.
- Где живёт-то твоя зазноба?
- В Макеллах, - сказал Петух. Мгновение назад решивший запираться, но, почувствовав перемену в голосе игумена, решил не врать.
- Жёнку позоришь, меня!
- Вдова - она! - сказал Пеша. - Соскучала... - И, весь залившись алой краской, добавил, опуская голову. - Руки мне целует...
- Всё-таки отдохни! - сказал Фёдор. - Всё одно с собой не увезёшь. А дитё сотворишь ежели? И уедешь на Русь! О том помысли! И ей потом без тебя... - Он докончил, думая о своём. - Вот что! Нынешней ночью оставлю тя у себя в келье. Не сблодишь?
Петух смотрел на него, не понимая.
- На вот! Наденешь мою сряду! А коли выйдешь за нуждой, рожи-то не кажи, не узнали штоб! А мне давай твою одёжу... Переоболокайся дак!
Петух начал что-то понимать, надел монашескую хламиду, прикинул, как закрыть лицо видлогой.
Фёдор переоделся в мирское платье Петуха. Прикинул, что они одного роста. Смерив ногу, сменялся и сапогами. Натянул глубже на уши Пешин колпак.
- Отче игумен! - позвал Пеша, когда он уже собрался уходить. - Тамо, за хлебней, у их камни выпавши, дак удобно перелезть, я завсегда тамо. А ещё сказать-то боялся допрежь. Отец игумен, следят за тобой! Дак ты моим путём... Не в ворота штоб!
Фёдор посмотрел на слугу с удивлением: понимает! Ране бы и не помыслил такое.
- Мы, отче, все за тя Господа молим! - сказал Пеша. - А жёнку ту, Огафью, не бросить мне, жалость такая берёт, как подумаю, что не увижу боле, - в море бы утопился!
- Ладно, о том после, - полуразрешил Фёдор, почувствовав в голосе Петуха мольбу. - А за совет спасибо! Добрыне скажу, что ты - у меня!
Фёдор, опустив голову и сгорбив плечи, подошёл к кельям, где разместилась его дружина, и нос к носу столкнулся в дверях с боярином. Было уже темно, и Добрыня не вдруг узнал своего игумена.
- Молчи! - сказал Фёдор. - Петух - там, а я удираю, не зазри!
Боярин понял и кивнул головой:
- И ране бы так, батюшка, чаю, блодят греки! Може, и уведашь чего! Провожатого не послать?
- Увидят! - возразил Фёдор. - Помни, я почиваю у себя в келье! Иным не скажи...
***
Темнота опускалась на город. Царапаясь за камни, Фёдор уже мало что различал, а когда кривыми улицами выбрался к Влахернам, стояла тьма. У ворот монастыря его окликнули. Молодой инок долго всматривался в лицо Фёдора, с сомнением поглядывая на его мирское платье, потом кивнул, велев идти за собой.
Монастырский сад подходил к воде, и когда они устроились в каменной хороминке на краю сада и Фёдор выглянул в сводчатое окно, то увидел вымол, освещаемый воткнутым в бочку с песком факелом.
Ждали долго. Наконец к вымолу причалила лодья, из которой на берег сошли трое фрягов, причём один из них в монашеском платье, что видно было даже и под плащом. С берега к ним подошли двое монахов, и один, откинув накидку, поздоровался с монахом-фрязином. Неровно горевший факел вспыхнул, и Фёдор едва не вскрикнул, узнав в лицо патриаршего нотария. Приезжие и встречающие гурьбой пошли в гору, а спутник Фёдора, ухватив за рукав, повлёк его по-за деревьями сада к кельям. Когда они вошли в сводчатый низкий покой и в свете глиняного светильника Фёдор увидел двух старцев, один из которых был знакомым ему писцом у нотария, он уже не удивил. Молодой инок по знаку старого покинул покой. В келью протиснулся ещё один монах, незнакомый Фёдору.
- Разглядел? - спросил его один из незнакомых ему старцев.
- Да! - сказал Фёдор, начиная понимать, зачем его сюда позвали.
- Пимена вашего снимут по прежнему соборному решению! - сказал старец. - Но снимут и Киприана, как было решено прежде! А митрополитом на Русь изберут иного...
- Кого? - Фёдор почувствовал, как у него становится сухо во рту. Над столом, в трепетном свете светильника, бросающего огромные тени, от склонённых голов на стены, нависла тишина.
- Того, о ком ныне пекутся фряги! - сказал прежний старец. - И вся задержка в патриархии доселе была не с тем, чтобы собрать уже собранный синклит, а чтобы найти того, кто согласится принять унию с Римом!
